Чертов дом в Останкино
– Да, именно так, – кивнул я, умалчивая о приглашении вечером в дом графа.
Молодой Зубов, красивый как Аполлон, поднял густую бровь:
– Неймется Безголовке. Может, отправить его в Гатчину, пусть там сдохнет вместе со своим любимчиком?
Платон погрозил ему пальцем:
– Это плохой совет, Валя. Я его не слышал. – Потом он обернулся ко мне: – Я не буду тебя спрашивать, о чем ты говорил с Матушкой. Потому что она вызвала тебя по моему совету. Хочу только подтвердить – одно лишнее слово, и… – Он выразительно посмотрел на меня. – Теперь ты знаешь, – продолжил Платон Зубов, – кто на самом деле посылает тебя сыскать концы этой истории. И потому я буду ждать от тебя полного отчета – прежде, чем ты дашь его императрице. Если вдруг ты узнаешь что-то… что-то важное… – Он снова выразительно посмотрел мне в глаза: – Немедленно возвращайся в Петербург и бегом ко мне. Вся охрана предупреждена. Тебя проведут в любой час дня или ночи. Все ли понятно?
– Да, – сказал я.
Зубов достал из кармана маленький мешочек красной замши с золотой толстой тесемкой.
– Тут тебе на расходы, – сказал он. – Если твое предприятие окончится успешно, получишь намного больше. И не только в золоте.
Он передал мне деньги и развернулся, собираясь уйти. Но Валериан все еще оставался на месте.
– Ты умеешь стрелять из пистолета? – спросил он меня.
Я покачал головой.
– Зря, – сказал он. – Пистолет тебе может пригодиться.
Петербург. 1794 г.
Как только потешный толстяк Крылов вышел в сопровождении офицера, ожидавшего у дверей, Валериан Зубов повернулся к брату:
– Это смешно.
– Что? – спросил Платон, рассматривая свое отражение в хорошо отполированной кирасе доспеха.
– Чья была идея? Для чего этот злобный рохля?
Платон вздохнул:
– Матушкина фантазия. Я отговаривал ее, предлагал послать кого-то из более ловких людей, но ты же знаешь мою старуху – для нее эффект важней результата. Впрочем… кое-какие резоны она мне привела. Ты же видел, как Безбородко взял этого типчика в оборот, как только он вышел от Катьки. Она судит так: своих посылать нельзя, потому что за ними сейчас смотрят в десять глаз. Равно как и мы смотрим за людьми Курносого. А кто заподозрит придурочного писаку Крылова?
Валериан задумчиво расстегивал и застегивал пуговицу на кафтане.
– Может, отправить с ним пару толковых офицеров? Не гвардейских, боже упаси! Эти остолопы только и умеют, что пить и играть в карты. Нет, я подберу парочку армейских проныр, а? К тому же в случае крайней надобности они его прирежут, а?
Платон отрицательно покачал головой:
– Как только этот олух появится на улице в сопровождении офицеров…
– Да-да, – досадливо поморщился Валериан.
– Но и оставлять его совсем без присмотра – нехорошо, – сказал Платон. – В этом я с тобой согласен, братец. Кроме того, я уверен, что и Безбородко пошлет за ним своих соглядатаев. Поэтому сделаем вот что…
Санкт-Петербург. 1844 г.
Федор Никитич Галер замедлил шаг, а потом остановился перед аптекарской витриной. Вот он, за стеклом. Деревянный плоский ящик, на котором стояло что-то вроде подсвечника со стеклянной колбой. Рядом лежал предмет, похожий на курительную трубку. Тонкий стеклянный чубук причудливо изогнут, на конце – костяной мундштук. Из слоновой кости же сделаны остальные части прибора – на месте чашки отполированный цилиндр, заканчивающийся градуированной шкалой. В колбу следовало залить йод, укрепить в держателе свечку для нагрева колбы. А потом поместить градуированную часть цилиндра в колбу, чтобы йодные пары, охлаждаясь в стеклянном чубуке, попадали прямо в легкие чахоточного. Доктор Галер читал, что его французский коллега, изобретатель этого аппарата Шартуль, использовал его при лечении двадцати восьми больных. И добился значительного улучшения в семнадцати случаях. Да, одиннадцать пациентов так ничего и не почувствовали, но семнадцать против одиннадцати при чахотке! Этот метод уж куда лучше, чем искусственные язвы между ребрами, которые якобы способны вытянуть гной из легких, очистив таким образом внутренний нарыв – причину чахотки! А был ли нарыв причиной болезни? Еще больше доктора Галера раздражали те, кто говорил, что слишком маленькие язвы недостаточны, их нужно делать глубокими и обширными! Федор Никитич представил себе, как наносит ланцетом разрез между ребер сестры, и поморщился. Варварство! Нет, он больше верит в аппарат Шартуля, плод просвещенной французской мысли. Если верить этому толстому старику Крылову, скоро он заработает достаточно денег и сможет купить это чудо.
Федор Никитич еле заметно кивнул и пошел дальше, вдоль облупленных почти черных фасадов, стоявших сплошной стеной по обе стороны узкого проспекта. Свернув в арку, он прошел три глухих двора, подныривая под развешенное всюду застиранное белье, открыл дверь парадного и поднялся на второй этаж по темной лестнице, где чужаки могли передвигаться только на ощупь. Оказавшись перед старой коричневой дверью, Галер достал из жилетного кармана ключ и отпер.
– Лиза, – крикнул он. – Я вернулся.
Он знал, что она не станет тратить сил на ответ. Будет просто лежать и ждать, когда он войдет. Потом вытащит из-под одеяла тонкую руку и протянет. Тогда надо быстро подойти и взять ее руку, пока сестра не уронила ее на одеяло от сильного напряжения.
– У меня есть новости. Хорошие, – продолжал доктор, ставя свою сумку на пол и скидывая галоши.
Из комнаты послышался тихий кашель. Слава Богу, жива! Конечно, кашель был симптомом ее ужасного недуга. Но при этом доктор Галер всегда боялся, что однажды не услышит его.
Федор Никитич раскрыл сумку, достал четвертинку хлеба, купленную по дороге, и кулек с полуфунтом изюма.
– Послушай, что я тебе расскажу, – произнес он, входя в маленькую холодную комнату.
2. Опасный беглец
Тироль. Крепость Эренборг. 1717 г.
За решеткой окна, вдали, виднелись только заснеженные горы. Всклокоченный молодой человек с мрачным длинным лицом стоял, заложив руки за спину, и глядел на вершины. Потом перевел взгляд вниз, на зубцы крепостной стены. Солдат в длинной овчинной шубе шаркал метлой, очищая боевой ход.
– Накинь что-нибудь, Алеша, – послышался женский голос за спиной, – застудишься.
Царевич обернулся и молча посмотрел на кровать, где под двумя толстыми одеялами лежала женщина. Ее голова была закутана теплым платком. Он ничего не ответил и снова обратился к виду гор вдалеке.
– Дует от окна-то, – продолжила женщина. – Хоть бы завесить его, что ли? Сыро тут, в замке. Даже камин не греет.
Царевич едва заметно кивнул. Действительно, в Эренборге было холодно. Еду подавали дрянную, вино кислое, две кухарки, выделенные беглецам генералом Ростом – грубые солдатки, – толком не умели приготовить ничего, кроме простонародного рагу. Решетки на окнах двух его комнат окончательно довершали образ тюрьмы.
Тюрьма! Он знал, что солдатам приказано ни в коем случае не выпускать его за ворота – впрочем, куда идти? Эренборг стоял в Тирольских горах, подальше от селений. Как все перепуталось! Он рвался из России, чтобы жить новой, привольной жизнью, а вместо этого угодил в настоящую тюрьму – причем по собственной воле.
Алексей Петрович подошел к длинному столу, крытому вишневой скатертью, поднял кувшин и налил себе полный бокал красного вина. Потом снова посмотрел на женщину. Она исхудала лицом, но все равно оставалась прекрасна – просто пухлые большие губы покрылись морщинками, а немного раскосые глаза потухли. Наверное, и роскошные русые волосы под платком свалялись… И все равно – желанна!
Царевич залпом выпил вино и закрыл глаза, чтобы почувствовать, как оно теплой волной разливается внутри. Но вместо этого только тихо отрыгнул и поморщился.
– Я устал ждать, – сказал царевич. – Это невыносимо.
– Даст Бог, весной станет полегче, Алеша, – пробормотала женщина с кровати. – Птички запоют, травка зазеленеет. Будем гулять… втроем.