Чертов дом в Останкино

– Погоди, барин, – ответил кучер. – Ребята молодые, горячие.
Они прождали еще около четверти часа, прежде чем гардемарины возвратились, таща между собой немолодого человека, по виду купца или мещанина. Шапку он потерял, мокрая от пота челка налипла на лоб. Седая борода была подстрижена коротко, а близко посаженные глаза сверкали злобой.
Бросив взгляд на Крылова, человек прохрипел:
  
– Чего? Уж и отлить нельзя.
– Надо бы его допросить, – сказал Иван Андреевич. – Вот только где? Не в трактир же его тащить.
– Есть у вас местечко укромное? – повернулся Афанасий к их провожатому.
Тот задумался.
– Может, в караулке? Сколько вам надо времени?
Афанасий оценивающе посмотрел на пленника, который с опаской переводил взгляд с него на Крылова.
– Полчасика хватит, – сказал Афанасий с ленцой.
Пленник напрягся и снова завел про свою невиновность.
– А ежели ты такой невинный, – сказал кучер, – так что же караул не крикнул, а? Ведите его, черта, в караулку.
Караульная комната находилась под лестницей и представляла собой тесную каморку с маленьким духовым оконцем под потолком и продавленным топчаном. У стены в маленькой чугунной печке тлели угли. Преподаватель геометрии отослал часового на улицу, распрощался и увел своих гардемаринов. Крылов сел на топчан, а Афанасий толкнул пленника к стене у печки.
– Ну, – грозно сказал Крылов, – рассказывай живо, как ты прознал про трубу и деньги?
– Не знаю я ни про какие деньги, – дерзко ответил мужик. – Хоть обыщите, а никаких денег ваших на мне нет.
– Конечно нет, – кивнул Крылов. – Сегодня ты их не получил. Но раз стоял у трубы и ждал, значит, знал, что деньги скоро упадут, да?
– Ничего я не знал, – буркнул бородатый, – говорю же, просто отлить захотелось. И кто ты такой, чтобы меня хватать?
Афанасий вынул нож и проверил большим пальцем острие.
Пленник вмиг подобрался и начал боком обходить кучера, но тот толкнул его в грудь, припечатав обратно к стенке.
– Куда? Погоди пока, не договорили.
– Да чего вы от меня хотите, ироды? – закричал мужик. – Что вам надо?
– Может, для начала ухо ему отрежем? – спросил Афанасий, не оборачиваясь. – Подержишь его, барин? Положим его сюда. Ты ему на ноги садись, а я на грудь. Небось не задавлю. Главное, чтобы он головой не вертел, а то так ненароком и по горлу полоснуть можно. А это я на потом оставил.
Пленник вдруг стал белым как мел и бухнулся на колени.
– Не губите! – зашептал он. – Все расскажу, вот вам крест.
Он перекрестился дрожащей щепотью.
Крылова и так уже самого тошнило от ужаса происходящего. Он поразился перемене, произошедшей с Афанасием. Тот, кого он считал обычным кучером – добродушным и недалеким, в этой маленькой душной караулке, пропахшей мокрым сукном и угольным дымом, вдруг оказался жестоким и хладнокровным палачом. Сглотнув, Иван Андреевич обратился к пленнику:
– Говори. Все рассказывай без утайки. И знай, что каждое твое слово будет проверено. Давай с самого начала. Как зовут, где живешь, чем занимаешься. И откуда узнал про деньги. Как давно и сколько ты уже украл?
Мужик говорил горячо, постоянно сбиваясь и путаясь, он рассказал, что зовут его Гаврилой Корнеевым, живет он на краю Троицкого подворья и владеет трактиром. Трактир купил после чумы 71-го года – именно благодаря золоту из трубы. До того Гаврила был поденщиком, пока однажды не связался с шайкой грабителей.
Москва. 1771 г.
Шайка была небольшая – пять человек вместе с Гаврилой. Московская чума стала для ребят настоящим «золотым веком» – народишко мёр сотнями каждый день. Потом счет пошел на тысячи, многие дома опустели, и атаман Бурька приказал занять опустевший дом в глубине Большой Никитской – предварительно они вытащили вилами труп хозяйки и сволокли ее подальше на улицу. Тот же Бурька, которому не страшны были ни чума, ни закон, раздобыл черные халаты и маски, как у команд мортусов – специальных служителей, собиравших по улицам трупы умерших и вывозивших тела на телегах за Камер-Коллежский вал. Под видом мортусов шайка ходила по богатым дворам, грабила их, а если встречала живых хозяев, даже и не заболевших, то добивала их безо всякой пощады – мол, чума все спишет. Остальные члены шайки не были так бесстрашны, как вожак, и оттого постоянно пили, чтобы заглушить страх перед страшной болезнью. Часть награбленного они складывали в чулане своего нового логова, а часть носили к валу. Пользуясь тем, что стражи почти не осталось, они переправляли награбленное на ту сторону и продавали скупщикам из окрестных городов и селений. Такая торговля была строжайше запрещена – власти опасались, что чума вместе с вещами из зараженного города перекинется на окрестности. И боялись они не без оснований – несколько деревень и даже пара городков обезлюдели после того, как местные привозили из Москвы купленную по дешевке одежду или посуду. Вся официальная торговля велась на заставах, где между торгующими горели костры, отгоняя заразу, а деньги, прежде чем передать, окунали в уксус. Но гоняться за контрабандистами было уже некому – после того как губернатор Салтыков сбежал из Первопрестольной, опасаясь «черной смерти», город покинули и армейские части, и полиция. А последовавший осенью бунт вообще превратил Москву в место полного беззакония.
Однако от судьбы не уйдешь – атаман Бурька и еще трое его товарищей подхватили заразу и быстро сгорели. А Гаврилу и еще одного члена шайки поймали солдаты генерал-поручика Еропкина, усмирявшего бунт, и по иронии судьбы послали их уже в настоящие мортусы – поскольку прежние, вольнонаемные, почти все умерли от болезни, теперь страшные похоронные команды стали формировать из преступников под обещание скостить срок – если, конечно, они доживут до этого. Гаврилу вместе с другими несчастными поселили в недавно построенном амбаре у Миусской заставы, выдали теперь уже официально халат, маску, рукавицы и длинный багор, дали им лошадей и телеги, приставили охрану. Впрочем, охранники предпочитали держаться подальше, а новые товарищи Гаврилы оказались ничуть не добрее атамана Бурьки – хоть они и грабили скромнее, но с больными, а зачастую и здоровыми обитателями обходились так же, как и прежняя шайка. И все равно мортусы умирали ничуть не меньше, чем обычные горожане.
Однажды вечером, в сентябре 1771-го, когда чума уже пошла на спад, Гаврилина команда собирала трупы на северном конце Драчевки, недалеко от Сухаревской башни. Обычно на телегу укладывали до двух дюжин покойников – так что пара костлявых лошадей едва-едва могла доволочь их до Немецкого кладбища, что у Миусской заставы. Оприходовав очередного покойника – дородную бабу с почерневшим лицом и скрюченными пальцами, Гаврила прислонил к телеге багор и пошел немного прогуляться, подышать. Раскурив трубочку, Гаврила скоро оказался перед громадой башни и решил облегчиться на ее стену. Уже завязывая веревку, поддерживавшую штаны, он вдруг услышал стон. Поначалу Гаврила решил не обращать внимания – волочь мертвяка до телеги было далеко, к тому же сначала надо было сходить за багром, так что оно того не стоило. Но потом любопытство взяло вверх, и он решил взглянуть, кто помирает. Случалось, на улице дохли те, с кого можно было содрать даже шубу, а то и деньгами разжиться. Интуиция не обманула мортуса – недалеко под башней лежал старичок в дорогом кафтане, подбитом мехом. Его старинный кудлатый парик валялся рядом. А в руке у упавшего был зажат кожаный мешочек. Старик тихо постанывал и пытался уползти.
Гаврила не спеша подошел и придавил сапогом старичка, чтобы не дергался. Надев рукавицы, он вытащил из слабых пальцев старика мешочек и заглянул внутрь. Золото!
  
– Эге, – сказал сам себе Гаврила. – Да ты, дядя, молодец. Это я люблю.
Он пинками перевернул несчастного на спину, поставил ему сапог на грудь и немного надавил.
– Откуда золотишко, дядя? Еще есть?
Лицо старика скривилось от боли.
– Добрый человек, – прошептал он чуть слышно. – Отнеси меня домой, я отблагодарю.