Игрушка для генерала (СИ)

Ведь это так просто отнять… слишком слабая по сравнению с ним, слишком бесправная.
Просто его очередная шлюха, как сказала Клара.
— Прекрати сопротивляться и выходить из этого состояния. Иначе будет хуже!
Заставляя выгнуться от боли, распахнув глаза.
— Нет! Уничтожай сам!
И он уничтожил. Безжалостно и быстро, давая понять, что до этого у меня был шанс покориться. Меня ослепило, по телу прошла судорога. Это больнее всех пыток вместе взятых. Сил не осталось… я сдалась, обессиленно повиснув на цепях, уже не видя его глаз, ослепленная слезами. По телу проходят удары тока, голову раздирает от боли.
«Больно…так больно. Мне так больно, Владимир. Я любила тебя…Я безумно любила тебя…» — очень тихо… где-то в темных уголках… еще живых, еще не разодранных… еще не тронутых.
И перед тем, как погрузиться в темноту… его голос… тоже тихий. Как кончиками пальцев по развороченным ранам…ласка, которая отзывается дикой болью…
— Я знаю, малыш… я знаю…
  
Эпилог
 
Громкий крик, такой громкий, что меня подбрасывает на постели. Я кричу чье-то имя, только не знаю, чье. Медленно открываю глаза. Очень медленно и снова закрываю, потому что слепит свет, режет, отдает глухой болью в голове. Что-то навязчиво пищит рядом. Раздражает монотонностью.
— Она пришла в себя. Позовите доктора.
Прикосновения ко лбу, к щекам.
— Мила, Вы меня слышите? — женский голос, очень приятный.
Да, я ее слышу. Только не пойму ни кто она, ни где я… А самое страшное — я понятия не имею, кто я.
— Вы попали в аварию, Мила, пробыли в коме больше четырех суток…
Прислушалась к себе. Ничего не помню. Никакой аварии. Ничего совершенно. Внутри пустота.
— Сейчас придет профессор. Вам вкололи обезболивающее. Вы постоянно кричали, что вам больно.
Открываю и снова закрываю глаза. Вижу женское лицо, оно расплывается в ярком свете.
— Где я?
— В больнице. Вы попали в аварию. Не думайте сейчас ни о чем. Поспите. Все будет хорошо.
— Я ничего не помню.
— Не нервничайте, так бывает. Вы кричали имя, когда пришли в себя. Вы знаете, кто это? Мы можем с ним связаться.
— С ним? — открыла глаза окончательно и медленно выдохнула.
— Да… Вы звали какого-то мужчину. По имени. Кажется… его зовут Владимир. Вы помните, кто это?
Мучительно пульсирует в висках, так сильно, что я зажмурилась. Внутри появилось ощущение, что болит сердце. Сильно. Заходится в агонии. Даже стало нечем дышать.
— Нет… не помню.
* * *
Через несколько дней я узнала, что меня зовут Мила Журавлева, мне почти девятнадцать лет. Мы ехали вместе с родителями на «Волге», и попали в страшную аварию, в которой пострадали более двадцати человек. Грузовик въехал в пробку на мосту на бешеной скорости. Водитель скончался за рулем от внезапного инсульта, и неуправляемый автомобиль врезалась в ряд машин. Мои родители погибли, а я выжила.
Мне обязательно помогут все вспомнить, ведь остались документы, архивы. Я скоро вернусь к нормальной жизни. Я ведь почти не пострадала. Только синяки и ссадины. Психиатр сказала, что потеря памяти — это последствия шока, что займет немного времени на восстановление.
Потом я познакомилась с парнем, который потерял в той аварии сестру. Он пришел ко мне сам, сидел у моей постели и рассказывал о ней, а я смотрела в окно и с ужасом понимала, что не помню ничего, что не могу плакать, как он, не могу ничего рассказать. Внутри меня дыра. Просто черная воронка. Мне жаль моих родителей, но во мне нет опустошающего урагана боли, потому что не помню, как они выглядели. Я даже не помню, как выгляжу сама. Парень сказал, что я красивая. Конечно, я ему не поверила. В зеркало было страшно смотреть. Увидеть там чужое лицо, не узнать саму себя.
Моего нового знакомого выписали на неделю раньше, но он продолжил меня навещать. Он очень милый, старше меня на шесть лет, он работает на стройке, главный инженер. Его зовут Степан.
Как оказалось, кроме родителей у меня никого не было. Ни братьев, ни сестер, ни друзей. Никого, кто мог бы рассказать мне о себе самой. Странно, но мы совсем недавно переехали из другого города, и родители только устраивались на работу. Отец мой архитектор. Когда меня выписали из больницы, я сиротливо стояла возле ворот и смотрела на клочок бумаги с собственным адресом. Старый район, съемная квартира, за которую не оплачивали уже несколько месяцев. Ужас от осознания, что мне даже не на что похоронить родителей, обуял меня чуть позже, когда я обнаружила, что хозяйка квартиры сменила замки.
 
Я заглянула в свою сумочку — только личные вещи. Ничего особенного. Паспорт, колечко и странное колье с синими камнями.
За мной приехал Степан. Я ужасно удивилась, когда увидела его в новом автомобиле, который затормозил у ворот клиники. Степан сам отвез меня домой. Поднялся вместе со мной по обшарпанной лестнице, а когда я сунула ключ в дверь, он не подошел. Так я оказалась у Степы.
Мы поженились через несколько месяцев. Мне тогда казалось, что это и есть моя судьба. Степан создал для меня новую жизнь, окружил нежностью и заботой.
А еще через месяц на моей сберкнижке оказалась внушительная сумма денег. Я спокойно могла похоронить родителей и еще жить безбедно несколько лет. Откуда эти деньги и кто их туда положил, оставалось загадкой. Впрочем, какое это имело значение. Мой муж хорошо зарабатывал, чтобы содержать нас обоих, а также маленький домик в курортном городке.
Я продолжала ходить к психиатру каждую неделю, но так ничего и не вспомнила. Постепенно смирилась с мыслью, что прошлое для меня исчезло. Нужно жить настоящим, нужно приспосабливаться. Я не думала об аварии, исправно носила цветы на могилу родителей, ставила в каменную вазу, смотрела на их лица, понимая, что для меня они совершенно чужие. Так и жили втроём. Я, Степа и опустошение. Я не знала, откуда взялась пустота. Но она слишком глубоко въелась в меня. Настолько глубоко, что я перестала её замечать. Иногда она овладевало мною полностью. Я забивалась в угол постели и, раскачиваясь из стороны в сторону, плакала. Мне казалось, что у меня что-то отобрали, что-то очень ценное, словно вырезали важную часть, и она фантомно болит внутри. В такие дни Степан проводил дома, не хотел оставлять меня одну. Со временем, когда эти приступы прекратились, меня начали мучить странные сны, кошмары, и мысли… очень много мыслей. Они взрывали мне мозг, они вплетались мне в голову голосами и событиями, которые я видела наяву. Карина Генадиевна — мой психиатр, посоветовала их записать… Так я написала свой первый роман… Погрузилась в придуманный мир, заменяя им дыру в своем прошлом.
Спустя десять лет….
Пишу тебя, не на бумаге и холсте
Пишу в строках, в мечтах, во сне…
Срываясь вниз, на дно, к тебе во тьму
Пишу тебя….остановиться…не могу…
(с) Ульяна Соболева
Я не понимаю до сих пор, когда это началось. Нет, я точно помню то мгновение, но не могу отчетливо назвать, с какого именно все изменилось. Так бывает, когда вечером ты один человек, а просыпаешься совсем другим. И самое страшное, что я не знала этому названия. Я боялась саму себя и пряталась за жалкими отговорками, заезженными фразами, самоутешением и ложью…Бесконечной ложью. Нет, не кому-то. Можно лгать всему миру, но самое жалкое — это лгать самой себе. Но кто может признаться в собственном безумии, кто согласен открыть на это широко глаза и принять? Я не соглашалась так долго, как это было возможно. Я боролась и сопротивлялась. Я хотела оставаться нормальной.
Заблудилась в себе, как в лабиринте. Нет ни одной двери, ни одного окна. Только извилистые пути, вымощенные битым стеклом, лезвиями, шипами, колючей проволокой и все они ведут к нему. В его Ад. И я иду, с завязанными глазами, в кромешной темноте, мне слышно только удары моего сердца. Не могу остановиться. Истекаю кровью, режусь до мяса, натыкаюсь на стены, как слепой котенок, боюсь каждого шороха, но все равно иду, ползу, бегу. И это не он меня зовет… это я его позвала. Это я искала.