Нищий барин (СИ)

— Ой, беда! Заговариваешься! Надо опять кровь пущать, — озаботилась кормилица.
— Себе пусти! — ору я в гневе.
Чую, убьёт меня местная медицина. А ведь я только жить начал!
— Есть что пожрать? — в комнату заскочил мой собрат по попаданству.
От скандала меня спас Тимоха! Вернее, скандал всё равно был, но ругали уже моего конюха — нерадивого, который «коня не покормил, а убёг по деревне людей от дела отрывать». А ещё он руки не помыл — эта претензия уже от меня. Молитву перед едой не прочитал — опять Матрёна. Повадился барский стол подъедать — тоже ясно кто. Вжав голову в плечи так, что ушей стало не видать, Тимоха торопливо наяривал гороховый супец, который, кстати, был чудо как хорош! Опытный, сука! «Васька слушает да ест».
  
— Всё исполнил, что поручил! — громко сказал мой дворовой, думаю, больше для грозной бабы, чем для меня. Я-то рядом сижу, чего орать?
— Ну, — разрешил докладывать дальше я.
— Есть у тебя два кулака! У них по три коня, пяток коров и прочего добра полно. Семеро середняков, у которых конь или вол имеется, три коровы, ну или корова и телята. Остальные нищие. Хорошо, если корова у кого есть, остальные голодают. Особенно по весне. Сейчас уже и лучок, и прочая редиска растет, а весной ранней мёрли люди. Им бы на заработки уйти, а нет такого! И ещё — пьёт народ у тебя по-черному! Приходит к тебе некий Ермолай, говорит: «Барин, помираем от голода, отпусти на откуп семью кормить». Ты отпустишь, а он в корчму — бухать.
— У нас корчма есть? — удивляюсь я.
— По полям, если версты три, будет проезжий тракт, там и корчма, — докладывает разведчик. — А ещё Гришка лес твой ворует и с топором на меня кинулся!
— Что за Гришка, и почему лес мой? — вопрошаю я.
— Гришка Кожемяка на той стороне ручья живет, — пояснило мне из-за стенки устройство типа «Матрёна».
— Матрена, тебе если делать нечего, так я работу-то вмиг найду! — грозно говорю я и слышу хлопок входной двери.
— Ну, идём, посмотрим на вора! — принимаю решение.
— Вместе пойдём! — слышу я голос Мирона почему-то со второго этажа или ещё выше. — Уж я задам супостату! Били его, били, да, видать, не впрок!
— Нет, ну как медом им намазано на барской стороне! — искренне возмущаюсь я ещё одним ушам.
  
Глава 8
 
Глава 8
Идём по деревне. Народу навстречу попадается немного, в основном дети, да и те совсем мелкие — ребятня с пяти лет уже помогает по хозяйству. Оказывается, когда я гулял давеча, не все дома пересчитал! За ручьём прячутся ещё восемь домов, один из которых принадлежит тому самому Гришке Кожемяке. Кстати, на его работу никто не жаловался. Вот и сейчас он возился во дворе с какой-то телячьей шкурой. Увидев его, я остро пожалел, что продал свой ствол. Григорий был здоров, волосат и угрюм физиономией. Мирон, конечно, у меня тоже не подарок, а вот меня и Тимоху такой Гриша задавит одной левой!
И что я за барин? Дом покосившийся, приземистый, топится по-черному, во дворе баня и колодец, пара стаек, тоже из потемневшего от старости дерева. По двору бегают голопузые дети, числом пять штук, ещё парочка парней лет двадцати пытается подправить покосившийся угол дома.
Гришка смотрит на нас без должного почтения и испуга. Похоже, разбаловал я своих крепостных, пока бухал.
Доказательства кражи лежат во дворе: пяток сосен, обрубленных до голых стволов. Орудие преступление находится тут же — топор, воткнутый в чурку, валяющуюся у ворот.
— Грабишь барина? — с угрозой спросил Мирон, сжимая и разжимая кулаки.
— То не я их срубил! Другой! Нашёл в лесу! — ответил Григорий, и я понял, что Мирона-то он боится.
— Вот я тебя, дурака, поучу сейчас, — и Мирон шагнул к ворюге.
Далее события понеслись со скоростью стиральной машинки на отжиме. Гришка схватил бревно, одно из четырехметровых, и попытался изобразить из себя монаха Шао-Линя, раскручивая оное вокруг себя. Дети с визгом разбежались по двору, Тимоха быстро удрал на улицу, а Мирон, храбро прикрываясь мной, потянул меня туда же.
— Барин, отойди, ушибет, — ревел мой дворовой.
Я поступил неожиданно и для себя и для врага: схватил каменюку и метнул прямо в физиономию Гришке. Бросок был точный, что ещё больше разъярило бунтаря. Тот ринулся на нас с Мироном и на Тимоху в засадном полку, и это было его ошибкой. Сосна ударилась о стойку ворот и, не сломавшись, вылетела из рук мужика. Тут же Мирон, отодвинув меня в сторону, схватил за космы громилу одной рукой и хорошенько врезал по морде другой. От удара Кожемяка распластался на пыльном дворе!
— Убили-и-и!
На Мирона летела, очевидно, жена Гришки с ухватом в руках, но была она не сильно статями награждена, и Мирон легко обезоружил бабу — заехал той в челюсть, отчего баба упала рядом с мужем. Он ещё и ногой её пнуть хотел, но я, ещё не изживший из себя человека будущего, помешал это сделать.
— Ушибу, — очнулся поверженный боец на шестах, то есть на бревнах.
— Молчать, скотина! Запорю! В солдаты! На каторгу! Велесову продам! — разорялся я, выйдя из себя.
Вдруг Гришка зарыдал, как дитя и, встав на колени, пополз ко мне, моля о прощении.
— То не тебя, Мирона стукнуть хотел! Прости!
От яростного нападения до искреннего раскаянья десять секунд и один удар Мирона.
«Да он бухой!» — сообразил я, учуяв запах сивухи.
— Значит так! Пятьдесят розг тебе и тридцать твоей бабе! Теперь рассказывай, зачем тебе эти столбы? — спокойно говорю я, присаживаясь на чурку, предварительно вынув оттуда топор.
— Изба покосилась барин. Бес попутал! Отработаю! — винится Гришка, одновременно пытаясь привести в чувство свою жену.
— Да брось ты её. Дышит, и ладно, — злюсь я. — А чего у меня не спросил вначале?
— Дак просил и неделю назад, и пять ден, и три! Ругался ты страшно во хмелю, — развел руками Гришка.
— Да все берут! — пришла в себя его боевая спутница жизни, тоже, сука, бухая.
— Такс-с-с… давай подробнее, — потребовал я.
— Надысь Лизкин муж сажень дров нарубил, — побитая баба кивнула в сторону соседей.
«Сажень — это сколько?» — задумался я и тут же получил ответ из глубин подсознания — поленница дров два на два метра, и, видимо, ещё на два. Стоит рубля три серебром, ассигнациями — десятка. Это меня, получается, нехило так грабят!
— Ещё кто? — холодно спрашиваю я.
— По весне Никита, Митрича сын, обособился который, тоже дрова вёз. Уж, думаю, не купил их! — торжествующе продолжает сдавать всех бабенка.
— Всех пороть! Тимоха, запиши! — командую я слуге.
— Голодают, барин… — нерешительно произнес Мирон позади меня.
Ой, чую, нечиста душа и у моего дворового тоже!
— Сколько у тебя пашни? — спрашиваю у Григория. — И каков урожай с неё?
— Два на десять десятин, — отвечает тот. — Прошлый год собрали семь десятков четвертей зерна и две сотни пудов сена.
У этого мужика примерно 22 гектара пашни, собирает он с неё три тонны сена и тонн пятнадцать зерна. За минусом посевного материала, налогов и прочих расходов… в деньгах он имеет, думаю, рублей триста в год. Плюс приработок на коже. Но хрен с него много возьмёшь. А семья, поди, человек десять, коня опять же нет, но есть вол, на нём и пашут. А ещё неурожайные годы если вычесть. Всё это я считаю в уме и неожиданно быстро.
— Лес себе оставь, отработаешь! Утром пороть будем, — говорю я и, подавив бунт, иду назад.
— А почему утром? — интересуется Мирон.
— Пьяные они, боли не почуют, не дойдёт до них наука, — поясняю я.
— Барин, ты — голова! — подкалывает меня трусливый Тимоха, но так искренне на голубом глазу подхалимничает.
  
Мирон, ясное дело, согласен.
Гришка, этот абьюзер, хоть и не на меня кинулся, но вполне мог и задеть! Нанять парочку мужиков для охраны своей тушки, что ли? А вообще, с нищетой делать что-то надо. Гляну сколько у меня леса, может, что-то можно выделить на постройки? Не дело, когда в одном доме три поколения живут. Кострома — край лесной, и у меня леса хватает.