Нищий барин (СИ)

— Кучер хреновый из тебя, вон чуть не угробил меня, — припомнил я таксеру то, как мы сюда попали.
— То не я, а прошлый Тимоха, — возмутился он.
— Так и сено косил тоже не ты, а прошлый Тимоха, — справедливо заметил я, на что таксист надулся.
— Зачем тебе деньги? — с интонацией Остапа Бендера спросил я.
— Овец хочу купить. В городе их по восемь рублей продают, — буркнул тот.
  
— Барин, Евфросиния пришла! Говорит, звали вы её, — с недовольным видом в комнату вошла Матрёна.
— Звал. Веди девку в дом! — киваю я и говорю Тимохе: — Ну, всё, иди к себе в семью. Что беременную жену бросил, работы нет? Я найду. Завтра приходи, расскажу, что надо делать.
— Да я лучше посижу тут, — упирается Тимоха.
— Ой, пороть надо, испортился паря, — произнес Мирон, невесть откуда появившийся, с двумя зайцами, уже потрошёнными, в руках.
Сижу, развалившись на диване, весь такой из себя барин барином. И тут, смущаясь, в гостиную заходит давешняя крестьянка.
Смотрю на девицу и думаю: — «Ох, не картошку она пришла садить».
  
Глава 6
 
На ней по-прежнему обноски — старое платье в пол, сама она босиком, педикюра и маникюра, как водится, нет, но… голова чистая, коса заплетена, а значит, мылась в бане. И макияж присутствует! По нынешней моде, конечно.
— Это у тебя румяна на щеках? — спросил я из любопытства. — А где взяла?
Не может ведь быть, чтобы крепостная, с такими латаными-перелатаными вещами, разорялась на румяна!
— Так то ж свекла! — обрадованно и бойко ответила девица, будто раскрыла секрет красоты.
Послышалось недовольное шипение Матрены.
Оглядываю красотку ещё раз и понимаю — телосложение у девицы модельное. Грудь — тройка, не меньше, попка округлая, талия узкая. Интересно, я как барин могу с ней сблизиться? Ну не забесплатно, рубль дам, например! На такие деньги много чего купить можно, раз целая овца восемь рублей стоит. Хм.
— Но вечером садить — бога смешить, — удачно рифмую я. — Завтра утром начнем. Вон, вишь, у Зернова мешок картохи купил.
Зернов и правда оставил мне картошки с пуд: мелкой, красной и проросшей. Да мне такая и нужна!
— Так мне идтить? — спросила девица, зыркая глазками.
А глазки хороши! Брови, правда, густоваты, такие не очень люблю, но ресницы длинные безо всякой хрени летуалевской. Ну и голубые глаза, вернее, цвета неба.
— Садись, поснедай со мной, поговорим, скучку мне развеешь.
— А там и баньку можно сообразить! — внезапно произнёс Мирон, неслышно вошедший в гостиную. Спецназовец, как есть!
— Можно и баньку, — расплываюсь в улыбке я и слышу ругань Матрёны в сенях.
— Барин, тут Тимоха вернулся, пущать? — деловито спросил Мирон, очевидно, бывший у меня за мажордома.
— Чё ему надо? — удивился я. — Ну, пусть зайдет.
— Барин, не вели казнить, вели слово молвить, — поклонился в пояс Тимоха.
— Ара, ты задрал меня. Сказал же — иди домой, — злюсь я на весь этот цирк.
— Мне бы детишкам гостинец какой взять! — говорит Тимоха с невинной мордой. — Ведь не сожрёшь всё, что тебе тут наготовили. И Елисеева настоечку, если можно!
Конечно, о детях он и не думал, специально вернулся на девку поглядеть.
— Настойку тоже детям? — иронично поднимаю бровь я. — Ой, да бери и сваливай, не мешай мне общаться!
Тимоха нагрузился от души. Уволок с собой не только литровую бутыль настойки, но и остатки рыбы, остывшей, но всё ещё аппетитно пахнущей, кулебяк с пяток, и даже конфеты забрал, которые я на столе и не заметил — видимо, сосед привёз. Наконец, он ушел, и в доме стало тише. Наливаю своей гостье настойки.
— Ну, расскажи, что умеешь! Да закусывай, а то хмель в голову ударит, — ласково говорю я, пожирая взглядом грудь девицы. Платье на ней старое, лифона нет, и соски, кажется, вот-вот разорвут тонкую ткань.
— Ничего не умею… Девушка я, — растерялась Евфросиния, опустив глаза.
И тут Матрена не выдержала:
— Тьфу! Когда ж ты, барин, грешить-то перестанешь? — пробурчала она где-то вдалеке.
— Матрёна! Подь сюды! — рявкнул я.
Через секунду в проёме двери появилась блюстительница морали, недовольная, но готовая к ответу.
— Чего изволите, Алексей Алексеевич? — сказала она, скрестив руки на груди, явно не одобряя того, что тут творится.
— Тебя давно пороли? — грозно спрашиваю я.
— Да за что, барин⁈ — всплескивает руками толстуха.
— Ещё раз услышу, что ты меня хаешь, лично выпорю! — угрожаю я.
— А я ведь вместо мамки тебя титькой кормила! — голос Матрены наливается обидой и праведным гневом.
Теперь даже Евфросинья отложила в сторону кусок хлеба и уже смотрит на меня без симпатии. Ну как же, «почти мамку» — и пороть! М-да.
— Матрена, я вырос, и сейчас твой барин! Не сметь меня обсуждать! — упрямо говорю я.
Душить фронду надо в зародыше, это мне мой опыт управленца подсказывает.
— Не будешь слушать, продам тебя Велесову! — угрожаю, и тут же перед глазами всплывает образ этого самого Велесова. Самый крупный наш сосед, человек богатый, владеет пятью тысячами душ, миллионщик. Но и жестокий до ужаса: для него запороть челядь — всё равно что высморкаться. Нас с ним связывает старая вражда — батя мой на дуэли однажды дырку ему в боку сделал, и с тех пор тот меня не жалует.
Всё это в голове пролетело за секунду.
— Ох, Лексееич… — зарыдала Матрёна, как дитя, и слёзы градом полились по её круглым щекам.
— Поди прочь! — ору я, взбешённый всей этой сценой.
— Барин, ты бы остыл! — вместо всхлипывающей Матрёны в комнату тихо входит Мирон.
— И тебе зубы выбить? — рявкаю, уже почти не контролируя себя. — Я просил совета?
Чёрт, и правда, меня понесло. Еле торможу и внутри понимаю: это не я, это прежний хозяин тела буянит. Его опека явно достала до печёнок. Нужно взять себя в руки.
— За что? — Мирон смотрит угрюмо, не поднимая на меня глаза.
— Это я-то плохой барин? Матрёна на моих харчах в дверь скоро не пройдёт, ты — в сапогах городских ходишь. У меня один конь, а у тебя — два! И всё равно я вам плохой? Так, может, тебя тоже Велесову продать? — спрашиваю я с угрозой в голосе.
Мирон тяжело вздыхает.
— Хороший ты барин, — отвечает он, тихо. — Только Матрёна тебе вместо мамки была, а с мамкой так нельзя.
— Мирон, — говорю уже сдержаннее, — ты же с батюшкой моим воевал. Что будет, если солдат начнёт спорить с командиром?
— Известно чего… Выпорют, — снова вздыхает Мирон, словно принимая неизбежное.
— Вот и поясни это Матрене. А сейчас иди прочь, — добавляю я, уже успокаиваясь.
Ну что за дела! Алексей Алексеевич, какого хрена ты распустил дворню?
Дальнейшее общение с Фросей не заладилось. Та хоть мне и не перечила, но сидела за столом молча, глаз не поднимала. Запугал, получается, девчонку. А ведь ей всего шестнадцать, ребёнок ещё, можно сказать. Младшая она в семье, мамка больше не рожает — по местным меркам она старуха. А ведь матери всего сорок, а начала рожать с четырнадцати. Такие нынче времена.
Злой и неудовлетворенный ложусь спать.
Утром просыпаюсь и сразу понимаю — мне объявлена война. На столе завтрак: блины, пшёнка и кисель. И всё! Никаких тебе мясных изысков, рыбы или пирогов — Матрёна явно решила показать своё недовольство.
— Барин, Фрося и Тимоха ждут тебя, — входит в комнату какая-то молодуха.
Блин, а как её зовут? Вылетело из головы. Девка неказистая, постоянно на подхвате у Матрёны бегает. Спросить сейчас? Да ладно, дождусь, пока кто-нибудь её кликнет, тогда и узнаю.
— Зови сначала Фросю, — даю указания я.
На улице раннее утро, солнце ещё не добралось до своего зенита, но уже сейчас можно сказать — день будет жарким.
  
В гостиную вплывает павой девушка. Пудра, румяна, вся фигня и… фингал под левым глазом.
— Кто бил? — удивленно спрашиваю я.
— Батя разуму поучил, — вздыхает девица. — Прости, Алексей Алексеевич, дуру. Не ведала я по малолетству своему, чего мужчине надобно.