Нищий барин (СИ)

Смотрю на соседку-старушку и понимаю: симпатична она мне. Говорит правильно, с образованием. Даже на немецком и французском мы с ней перебросились парой фраз. Ещё и юморит, и с логикой порядок. Вот только телом слаба…
— Слушай, баб Ань, а давай-ка я тебя к себе заберу? У меня и комнатка свободная есть, и слуги мои присмотрят! Чёго тебе одной тут?
— Зачем я тебе старая? Пользы от меня никакой, — вопросительно смотрит на меня старуха.
  
Таким взглядом на меня смотрели один раз в жизни — особист во время службы в армии, подозревая в разном… Да потом расскажу.
— Ну, вы с мамой и отцом дружили… — начинаю я.
— С мамой — да. А отец твой, Лёшка, прости господи, идиот был. Красивый, сильный, но ума бог не дал. Ни он меня не жаловал, ни я его! — перебивает меня Анна, очевидно, вспомнив старые обиды.
— Ну вот, в память о маменьке… Жалко мне тебя. И вообще — собеседница ты хорошая. А у нас в селе, если честно, поговорить не с кем.
— Ишь ты! — усмехается старуха. — Опять не врешь!
Чёрт, ну что поделать — привык я в своём, почти цивилизованном будущем помогать кому мог по мере сил. Нет сил спокойно смотреть на чужие страдания. И не потому что шибко правильный, нет — просто мягкотел я и сентиментален бываю сверх меры.
— Поеду! — подумав, хрипло произнесла Анна, и её глаза блеснули в тёмном углу комнаты. — Но не просто так… Ты, раз уж в Москву собираешься, я тебе свой домишко тамошний отпишу. Не была в нём лет десять как… И денег мне за него не шлют. Поезжай, разберись! Может, сгорел он к лешему уже… Знакомая моя там жила — заодно и узнаешь, как она. Ну и про меня расскажешь!
Бабка оживилась, привстала с подушек и с былой мощью грозной барыни гаркнула в коридор:
— Николашка! Подь сюды, окаянный!
  
Глава 35
 
От дарения я сразу не отказался, но предложил купить, чтобы всё честь по чести. Николаша тут же притащил документ с описанием этого дома и участка — грамоту, выданную московским магистратом аж в 1806 году. Дом там описывался так: «Каменный на каменном фундаменте, крытый тесом, одноэтажный, с сенями, кухнею и двумя комнатами, стоящий в городе Москве на улице Никольской, на участке № 14, огороженный частоколом, с приусадебным местом…»
Ничего себе — Никольская улица! Это тебе не какой-нибудь заштатный переулок. Центр! Да там от Кремля рукой подать.
— Триста рублёв мне слала она. На те деньги и жила! А последние годы — ни копеечки. А ныне, коли у тебя жить стану, на что мне тот дом? — вздохнула Анна.
— А что ты его не заложила, когда нужда была? — удивился я.
— Нужда? Я привыкла к бедности. Да и не хотела подругу свою давнюю выселять… А коли не шлёт ныне — то, верно, и нет её на белом свете. Ох, годы, годы… — покачала головой Анна и твердо добавила: — Не сумлевайся, Лешка, — бери!
Во всей этой истории с переселением бабки больше всего меня поразила реакция Матрёны, когда я вернулся домой.
— Ох ты! Радость-то какая! Аннушка Пелетина к нам переедет жить! А не передумашь? — заволновалась моя нянька и даже уже готова была лично ехать за бабкой.
Странно… Вчера, когда я сказал, что навещу старушку, Матрёна отреагировала ровно, без особого интереса.
— А что сама раньше не предложила? — поинтересовался я.
— Да ты ж её на дух не переносил ране! А как мамка померла, так и вовсе говорить о ней запретил!
Морщу лоб, стараясь припомнить.
Но нет — ничего особого в памяти не всплыло. Видно, соседка была для меня чем-то незначительным в прежней жизни: не думал о ней, и симпатии к ней явно не питал. Помню только, что Анна всегда была остра на язык и не раз меня высмеивала. При этом словечек особо не выбирала. Да и с другими она не церемонилась, и плевать ей было на чины, статусы и условности.
Покидаю Пелетино, оставив Анну собираться к завтрашнему переезду. С утра отправлю за ней телегу и карету. Ивану же велю выбрать мужиков для помощи — у меня, слава Богу, пока оброк, так что пусть вкалывают! И бабку, если понадобится, на руках несут.
Дорога вкругаля займёт весь день. Но куда нам торопиться? А без вещей Анна ехать наотрез отказалась. Да и слуга её — Николаша — идёт в комплекте. Надо и его забирать. Место найдём: на втором этаже, помимо двух гостевых покоев, есть ещё одна каморка. Катька уже приводит её в порядок.
Вещей у соседки, судя по всему, много быть не должно — бабка бедствует уже давно. Соседнее имение маленькое — у крепостных всего полсотни десятин пашни на всех. Хотя… у других и того нет. Знаю я таких: по документам — дворяне, а живут не богаче иных крестьян.
Правда, во владении лес имелся, что вырос на месте старой вырубки. Но там молодняк один: осины, берёзы… На дрова сгодится, конечно, а вот ценного строевого леса не найдешь. Оброк с крестьян бабке шёл небольшой — меньше сотни рублей в год. Как жила — уму непостижимо. В долгах она, конечно, вся, как в шелках. Но про домик сказывала — если, конечно, не врёт — не заложен тот.
Построил его покойный муж Анны лет двадцать назад. Дом каменный, небольшой, но с участком. И место хорошее. Какое-то время они с мужем жили в Москве, но как тот умер, и жалованья не стало, Анна вернулась в своё родовое имение. Тут, в забытой богом деревеньке, и доживает она свой век.
В доме же обитает её старая подруга. Раньше она регулярно присылала деньги — триста рублей в год, однако уж лет пять ничего не шлёт и на письма не отвечает. Анна подозревает, что померла та. Но ехать разбираться, моя соседка по состоянию здоровья не может, а весь этот год вообще готовится Богу душу отдать. Детей нет, близкой родни — тоже. Выморочный, в общем, домишко будет, как и всё бабкино именьице.
Вечером мы ужинаем вдвоём с Ольгой. Тимоху я отправил спать — вставать предстояло рано: на пять утра назначили выезд.
— Хорошее дело — старым да сирым помогать, — хвалит меня Ольга. — Но коли она домик тебе отдать хочет, надо бы документы оформить сразу. А то, приедешь в Москву, а тебе: «Ты кто таков?» И пристава кликнут… И странно это, Алексей Алексеевич… Я точно ведаю: на той улице, что она сказывала, дома много дороже стоят. Там сплошь торговые ряды да дома купцов и чиновников. А за триста рубликов нынче разве что на самой окраине сыскать можно!
— Так домик совсем небольшой: две комнаты, кухня да чердак. Ну и двор… так, одно лишь название, — припоминаю слова старухи.
— Рублей за пятьсот в год, не меньше, сдавать бы его надо! — уверенно заключает Ольга.
«Пятьсот… Уже неплохо! За пятьсот рэ, бабке можно будет и пансион полный устроить», — размышляю я про себя, хотя и без того не собирался старушку обижать.
Она, конечно, может и помереть не сегодня-завтра… Но не сегодня же! А завтра… завтра может и нескоро наступить. Был у меня один приятель — Серёга Марьин, бывший коллега по работе. Так вот, когда он второй раз женился, всё жаловался: жена, мол, плачет — бабушка её заболела, да так тяжело, что, дескать, недолго той осталось. Прошло, думаешь, сколько? Лет двадцать пять! Перед самым моим попаданием сюда виделись мы с ним… Жива бабка-то! Девяносто девять стукнуло, а самому Серёге уж за шестьдесят пять. И он теперь не уверен, кто раньше в ящик сыграет — он или бабушка жены.
Так что Анна Пелетина пусть живёт, да жизни радуется! Много она не съест, в свет не выезжает, на одежду да обувь расходов — мизер.
А польза от бабки реальная! Вчера, например, поведала мне историю про соседа моего — Елисея Пантелеймоновича. Оказалось, оттяпал этот антихрист у меня кусок леса, и весь подчистую повырубил! Ну, это пока я бухал, не просыхая. А теперь, хоть и бросил пить, всё одно — где мои владения, а где чужие, толком не понимаю. Так что, о наглости соседской, если б не Анна, так и не узнал бы. Только вот… помыть бы её надо.
  
— Ну что, надумала со мной ехать? — я с гостьей, несмотря на разницу лет, на «ты».
— Надумала. Грех от такого предложения отказываться. Карета у тебя добротная — быстро доедем! И на постоялый двор деньги у меня имеются, не пропаду, — решается Ольга.