На острие ножа
— Вы были с Каллумом… — Когда голос вернулся ко мне, он был не громче шепота.
Джек кивнул:
— Извините, что побеспокоил, но я все это время искал вас и только сейчас нашел. Признаться, я сумел найти ваш след лишь благодаря объявлению, которое вы дали в газете.
— Зачем вам было искать меня? — спросила я.
— Каллум написал вам письмо. Он взял с меня слово доставить его, — медленно проговорил Джек. — Он написал вам не только это письмо, но все остальные решил не передавать. Он их выбросил. А это попросил передать — только его.
И вот у Джека в руке появился конверт с моим именем — Сеффи, — надписанным уверенным почерком Каллума с сильным наклоном. Моя рука сама дернулась за ним. В тот миг, когда я к нему прикоснулась, возникло такое ощущение, будто Каллум здесь, стоит рядом со мной, смотрит мне через плечо. Нет, гораздо живее. Сильнее. Как будто Каллум двигался вокруг меня и сквозь меня, я чувствовала его, ощущала его запах, слышала, как его голос что-то шепчет мне на ухо. Ноги у меня словно растаяли. Мэгги бросилась вперед, но Джек успел шагнуть ко мне и поддержать под локоть. Мэгги забрала Калли из моих обмякших рук. Я села на ступеньку и уставилась на Джека.
— Вы были с моим сыном? В его последний день? Вы были с ним? — спросила Мэгги.
— Я был с ним каждый день до самого конца. Мы подружились, — ответил Джек.
— Что он говорил? Что он делал? Какой он был? Он говорил что-нибудь обо мне? — Вопросы так и посыпались, а их теснили сотни и сотни следующих.
— Он ни о чем другом не говорил, только о вас. — Джек улыбнулся мне, но, когда он посмотрел на конверт у меня в руке, улыбка его погасла.
Я онемела. В тот момент я не могла бы выговорить ни слова даже под дулом пистолета. Этот человек провел рядом с Каллумом его последние дни. У него было то, о чем я могла только мечтать. Я так старалась повидаться с Каллумом, пока он был в тюрьме, но так и не пробралась дальше тюремных ворот.
— Скажите, почему меня не пустили к Каллуму. Скажите, прошу вас! — взмолилась я.
Джек покачал было головой, но я не пожелала мириться с таким ответом.
— Вы наверняка знаете. Вы были с ним. Вы работали в этом ужасном месте. Почему я не могла его увидеть? — Я едва не плакала.
— Мы получили распоряжение с самого верха, что вас нельзя ни при каких обстоятельствах пускать на свидание к Каллуму, — проговорил наконец Джек.
— Кто отдал это распоряжение? Начальник тюрьмы? — резко спросила Мэгги.
— Выше, — тихо ответил Джек, глядя на меня в упор.
— Это был мой отец, да?
Фраза прозвучала как вопрос, но это был не вопрос. Я знала.
— Пойдемте в гостиную, — сказала Мэгги. — Там можно нормально поговорить.
— Не могу, — помотал головой Джек. — Если обнаружат, что я здесь был, я могу потерять работу. Как я уже говорил, я бы и не пришел, если бы Каллум не взял с меня слово. Я не хотел доставлять это письмо.
— Почему? — удивилась Мэгги.
Джек не ответил.
— Вы его прочитали, да? — спросила Мэгги.
— Да, — ответил Джек, явно не собираясь извиняться. — У меня такая работа, осторожность никогда не повредит. Мне нужно было узнать, во что я ввязываюсь.
— Ясно, — ледяным тоном проронила Мэгги.
— И я жалею, что согласился участвовать. Я бы скорее отрезал себе руку, чем принес такое письмо, но…
— Но вы дали слово, — договорила за него Мэгги. Это стало уже заезженной пластинкой. — О чем говорится в письме?
Джек снова покачал головой. Я так и держала письмо Каллума — нет, я не забыла о нем, но оно подождет. Джек был с моим Каллумом. Сейчас это было гораздо важнее.
— Каллум знал, что я хотела с ним увидеться? — спросила я.
— Да, я ему говорил, — ответил Джек.
— А он… он знал, как я…
Я помотала головой. Я хотела спросить, знал ли Каллум, как сильно я его люблю. Но что Джек на это ответит? Джек не знает меня. А я не знаю его.
— Одно могу сказать: Каллум говорил о вас не переставая. Вы были главным человеком в его жизни. Помните об этом, пожалуйста, — с нажимом произнес Джек.
— Сеффи, — сказала Мэгги, — отдай-ка мне письмо.
Я отдернула руку, прижала письмо Каллума к себе.
— НЕТ! Оно мое. Это последнее, что у меня осталось от Каллума. Я буду хранить его, не выпущу из рук, и никто его у меня не отнимет. Оно мое.
— Мне пора идти. — Джек уже шагнул к двери.
А потом, открыв ее, снова повернулся ко мне:
— Мисс Хэдли… Простите меня.
И он исчез. Я не понимала, за что он извиняется. Неужели он не видит, какую драгоценность мне преподнес? Я держала в руках то, о чем и не мечтала. Письмо от Каллума. Последнее письмо, которое он написал, и оно адресовано мне.
Я вся дрожала, когда открывала конверт. Он был не запечатан, клапан был просто заткнут внутрь. Я вытащила письмо и начала читать, впитывая каждое слово, поглощая каждый слог. Читала я быстро и сначала жадно — но потом все медленнее и медленнее, потому что каждое слово пронзало мне плоть, словно акулий зуб. Когда я дочитала до конца, письмо выпало у меня из рук. Я медленно повернулась к Мэгги, посмотрела на Калли-Роуз, которая ерзала у нее на руках.
Наша дочь.
Моя дочь.
Я протянула руки, чтобы взять Калли у Мэгги. Она отдала ее мне без единого слова. Я сидела на третьей ступеньке и смотрела на дочь. Тем временем Мэгги подобрала письмо Каллума.
— Не читайте… — прошептала я.
Мэгги ничего не ответила — и стала читать письмо вслух. Я этого не хотела, но голос у меня окончательно пропал. И все мысли. И кожа — и вместо нее наросло то, что на мне сейчас, сплошные иголки, булавки и колючки — и все вовнутрь.
Сеффи!Я пишу это письмо, потому что хочу, чтобы ты знала, как все обстоит на самом деле. Я не хочу, чтобы ты до конца своих дней верила в неправду.
Я тебя не люблю. И никогда не любил. Тебя мне просто заказали. Чтобы все члены моей ячейки в Освободительном Ополчении получили деньги, много денег от твоего отца. А что касается секса — ты оказалась под рукой, а у меня не было более интересных занятий.
Голос Мэгги задрожал, но она стала читать дальше.
Видела бы ты себя — как ты послушно лопала всю ту лапшу, которую я вешал тебе на уши, — про то, как я люблю тебя, как живу ради тебя одной, а раньше, мол, я боялся это сказать. Не знаю, как мне удалось удержаться от хохота, когда я увидел, что ты купилась на всю эту брехню. Как будто я мог полюбить такую, как ты, — Креста и, хуже того, дочь одного из злейших моих врагов. Секс с тобой был для меня способом поквитаться с твоим отцом за то, что он вел себя как козел, и с твоей мамашей за то, что все эти годы глядела на меня, поджав губы. А теперь ты беременна.
Вот от этого я в восторге. Теперь весь мир узнает, что ты носишь моего ребенка, пустышкино отродье. За одно это стоит умереть. Придешь ты на мою казнь или нет, я обязательно скажу всему миру, что ты носишь моего ребенка. МОЕГО. Даже если ты от него избавишься, все всё равно узнают.
Но никто никогда не узнает, насколько ты мне отвратительна. Меня с души воротит от одной мысли о тебе, а когда я вспоминаю все, что мы вытворяли наедине в той лачуге, тошнит физически. Одна мысль, что я и правда целовал тебя, лизал, трогал, что мое тело соединялось с твоим… Мне все время приходилось думать о своих бывших, чтобы не оттолкнуть тебя с омерзением. Бог свидетель, мне от самого себя тошно — но целью всех этих упражнений было полное твое унижение, и я по крайней мере могу утешаться мыслью, что уж этого-то я достиг. Неужели тебе и правда в самых буйных фантазиях привиделось, будто я могу полюбить кого-то вроде тебя?!
Самомнения у тебя хватит на пятьдесят других моих знакомых. И при этом у тебя нет абсолютно ничего, что оправдывало бы такое высокое мнение о себе.
Я попросил Джека доставить тебе это письмо тогда и только тогда, когда ты родишь нашего ребенка. Могу представить себе, какое лицо у тебя сейчас, когда ты это читаешь, и хотя бы это утешает меня в ожидании смерти. Раз ты родила нашего ребенка, а теперь читаешь эти строки, ты, конечно, возненавидишь меня так же, как я ненавижу тебя. Но помни: я достал тебя первым. Так что валяй, пытайся забыть меня. А пока забываешь, можешь сделать еще кое-что. Никогда не рассказывай обо мне нашему ребенку. Не хочу, чтобы он — или она — знал, кто я, как я умер, вообще ничего обо мне. Не хочу, чтобы ты когда-нибудь произносила мое имя. После всего, что я рассказал тебе в этом письме, это будет несложно. Я рассказал тебе правду. Может быть, ты такая самовлюбленная, что сейчас твердишь себе, будто все в этом письме неправда. Будто я пишу тебе все это, чтобы ты могла спокойно жить дальше, но я ни на секунду не сомневаюсь, что тебе это и так прекрасно удастся.
Я не буду желать тебе всего наилучшего. Ты — Крест и родилась не то что с серебряной ложкой во рту, а с платиновой, украшенной самоцветами, так что о тебе найдется кому позаботиться, даже если ты будешь сидеть сложа руки.
Забудь меня.
Я тебя уже забыл.