Длань Одиночества (СИ)

Он апатично замычал. Симфония медленно приблизилась.
— Что происходит? — спросила она. — Мы живем здесь в изоляции. Расскажи, как яйцо попало к тебе, и почему ты сам оказался здесь?
Она не сразу смогла добиться от Заклинателя внятного рассказа. Но вскоре тот смог объясниться, хотя и без подробностей. Это была странная история, начинавшаяся как отважное приключение и заканчивающая здесь. Бесславно и глупо.
— Возможно, из него должна была вылупиться новая Надежда, — предположил Заклинатель срывающимся голосом. — Которая что-то изменила бы в схватке с Негативом. Но теперь…
Снова раздался шипящий звук, окончившийся воплем. Вдоль стены двигалась фигура в темном платье. Сильно изорванном и опаленном. Ее окружало облако черных хлопьев, парящих вослед. В руках образ элегантно, как произведение искусства, нес отрицаниемет: тяжелое на вид устройство, состоящее из простой железной трубы с рукоятью и баллона наполненного сжиженным отрицанием.
Перед ней, с трудом волоча разросшееся тело, полз зараженный чумой образ. Он выбрасывал вперед быстро отрастающие конечности, но его живот цеплялся за острые обломки камня.
— Что ты делаешь? — клокотал зараженный, задыхаясь. — Это я, твоя подруга, Литта! Ты ошибаешься, Мона! Ты совершаешь непростительную ошибку! Я не заражена! Во мне полно оптимизма и оригинальности!
Заклинатель с отвращением и страхом (зараженный полз в его сторону) наблюдал за происходящим.
Образ в платье нежно погладил отрицаниемет, а потом направил его широкое сопло на несчастное существо. Тот злобно плюнул и выпустил ревущую струю отрицания. Поток, расширяясь, накрыл зараженного, а потом быстро спалил. Только безумный крик успел уйти от расправы. Образ наполовину развернулся, возможно, хотел атаковать, но от него уже остались только жирные хлопья.
Женщина немного поводила сифоном в разные стороны, распространяя отрицание. Оружие чихнуло, плюнуло еще злее, и замолкло. Хозяйка потрясла его, прислушиваясь. А потом бережно положила на землю, прислонив к стене.
Она обратила внимание на Заклинателя, и тот невольно отодвинулся, подобрав ноги.
— Мона! — крикнула Симфония. — Подойди! У нас тут подкрепление!
Женщина остановилась в трех шагах. Ее взгляд был поверхностным, она смотрела так, словно не хотела показаться невежливой. Очевидно, появление чужака не показалось ей событием незаурядным. Даже любопытным.
Храня на лице слабую улыбку, она произнесла:
— Эта лживая дрянь так долго скрывала, что заражена. До последнего, она пряталась от меня в самых глубоких норах. Между быстрым разложением и страданием длиною в бесконечность, эти ничтожества выбирают второе.
Симфония негромко сказала, что ей жаль. Но Мона плавно повела подбородком в сторону, отказываясь от сочувствия. Ее рассеянный взгляд был достаточным выражением скорби по недавнему товарищу.
— Именно поэтому, — сказала она, почти сразу, — я не завидую тому, кто окажется самым здоровым. Он может и посмеется последним, но некому будет избавить его от страданий.
— Твое уныние пугает даже эти болота, — из-за ближайших развалин вышел еще один образ. Мраморное изваяние, вызывающее приятное впечатление, несмотря на сколы, кровавую грязь и нечистоты. — Если чума поразит меня последним, я найду в себе мужество разбить голову о камни. А ты знаешь, что струсишь.
Улыбка Моны дрогнула.
— Не знаю, какой камень окажется прочнее, — презрительно ответила она.
Статуя расхохоталась. Мраморный образ принялся разглядывать Заклинателя. Его лицо, несмотря на объяснимую статичность, казалось, все же, гораздо более живым, чем у Моны. Он тоже улыбался, но его улыбка выражала то, что должна была: приветливость.
— Меня зовут Кройсос! — провозгласил он, протягивая руку. — Будь позитивен, друг. Поднимись и назови себя.
Это было приятно. Заклинатель ощутил себя загнанным животным, которое слишком долго никло к земле. Он схватился за белую пятерню статуи.
— Меня зовут…
Он беспомощно замолк.
— Мы все тут вспоминаем с трудом, — ободрил его Кройсос.
 
— Раньше я был примом Научности. Но теперь, в этих разреженных мирах, я просто колдун и заклинатель. Так я себя и называю.
— Пусть будет Заклинатель, — сказала Симфония. — Не досадуй же. Мы осколки некогда великого собирательного образа Культуры. Это чудо, что мы запомнили имена друг друга. Это дало нам возможность сохранить концентрацию.
Она продолжала говорить, и рассказ ее раскрывал часть истории Болот. Заклинатель услышал о крупном поселении позитивных сил, которые встали лагерем возле саркофага, распространяющего Безнадежность. Они изучали его выбросы и реставрировали оболочку, чтобы остановить заразу, отравляющую Многомирье. Среди них было множество примов разумности, творчества и науки. Успехи их были временны, но позитив не сдавался, потому что Безнадежность была заразой, раком, способным погубить высшую добродетель.
Фантазию.
Возможно эта борьба, позитивная кооперация и время смогли бы стабилизировать выбросы и даже сделать их предсказуемыми.
— Но эта клятвопреступница Максиме всех нас обрекла! — гаркнула вдруг Мона.
Ее лицо исказилось в гримасе бешенства, но тут же снова сделалось иронично-пренебрежительным. Образ зевнул и отвернулся от остальных. Заклинатель впервые слышал, чтобы носителя Одиночества назвали по имени простые сущности, хотя оно было хорошо известно. Это не было проявлением суеверности. Ее не называли по имени, потому что ненавидели. Ненавидели настолько, что даже всепрощающие силы готовы были уничтожить Максиме.
— Ошибкой было приводить ее сюда, — добавила Мона, посмотрев на руины саркофага. — И это вина Девела. Его подвела рассеянность и легкомыслие обреченного существа. Возможно, когда этот баран осознал неизбежность конца, он начал искать жертв, которые могли бы продержаться дольше других, чтоб у позитива была возможность найти нового проводника. И ему повезло. Даже слишком.
Она хихикнула. И добавила вполголоса:
— Фантазия, надеюсь, он уже забыт.
Кройсос и Симфония ничего не ответили на этот выпад. Они молчали, склонив головы, в немом согласии. Потом Симфония продолжила, и мелодия ее голоса стала напряженной. Даже ожесточенной.
Максиме смогла внедрить в лагерь множество своих агентов. Их не замечали потому, что это были нейтральные образы сомнения. Что было низко само по себе, так как сомнение выполняло важную функцию в штабе позитива. Но они были слабы и антихаризма Максиме, ее темное величие, дарованное Одиночеством, обратило сомнение ко злу. Образы собирали информацию. Искали подходы к саркофагу. Благодаря сведениям добытым сущностями науки, они узнали о наиболее слабом месте конструкции.
Тогда Максиме не просто наслала орду Негатива на лагерь. Она пришла сама. И выпустила Одиночество. Всего на несколько секунд, и этот монстр рвал, уничтожал, изгонял светлые сущности. Хлысты горя били по лагерю, расчленяя агентов добра и света. Примы какое-то время сопротивлялись, но каждый пропущенный удар разбивал их на части. Силуэт Максиме, горящий в наступившем мраке, напоминал вытянутый зрачок ненавидящего ока. Сквозь стенания и грохот летели проклятия, которые жертва насылала на позитив.
Когда от защитников остались лишь осколки, Максиме дала Одиночеству разрушить саркофаг. Массивные стены треснули. Безнадежность разрушительно среагировала, взметнув облако спор. Огромные глыбы волевого камня разметало в стороны как пушинки. Взрыв отрезал целое скопление миров, сплавив их в один.
Так чума заразила треть Многомирья.
— Это случилось давно, — добавила Симфония после паузы. — Мы — осколки прима, который последним пал в схватке с Одиночеством.
Зеркальные глыбы перевирали и без того искаженный мир. Они напоминали сгорбленных гигантов сидящих спиной к Заклинателю. Гиганты игнорировали его взгляд.
— Вы живете в самом центре заразы?
— Нет, — возразил Кройсос. — Чума почти ушла из своей колыбели. Она стремится дальше, к новым незараженным угодьям. Здесь ей больше нечего делать.