Длань Одиночества (СИ)

— Мне жаль.
Роман вдруг обернулся. На мальчишечьем лице снова была улыбка.
— Это уже кое-что, — произнес он смиренно. — Знаешь, это ведь один шанс на миллион. У меня, во всяком случае, появилась возможность сказать что-то своему создателю. Лично! Кто еще может похвастаться этим? Создатель!
— Да?
— Ты — тупой осел.
— Очень похоже на правду.
Роман вздохнул с видимым облегчением.
— Не поверишь, сколько из наших мечтают хотя бы об этом, — с гордостью добавил он.
Журналист усмехнулся.
— Как думаешь, есть у нас еще с тобой шансы? — спросил роман с деланной сухостью в голосе.
— Я здесь в очень неудобном положении, — поделился Никас. — Меня хотят принести в жертву. Не думаю… Не думаю, что у меня прямо сейчас есть время на наши отношения.
— О.
— Да.
— Значит ты здесь не ради меня?
Аркас задумчиво мял пальцы, держа посох подмышкой.
— Извини, но нет. Меня затащили сюда обманом, если быть честным. Дважды обведя вокруг пальца.
— Ты здесь первый, — сказал роман, поглядев на Никаса. — До тебя создатели никогда не попадали на Дно.
— Так это место называется?
— Да. Здесь собираются заблудшие идеи. Те, о которых забыли авторы. Некоторые спасаются. Некоторые… Ну, ты их видел. Большинство спят. Я тоже спал. Я долго думал и пришел к выводу, что меня разбудило твое появление в Многомирье. Так говоришь, тебя забрали?
— Так и есть.
— Это очень необычно. Хотя мне трудно сказать наверняка. У нас здесь очень мало информации о том, что творится снаружи. В основном шепотки… Из-под камней.
— Там сейчас довольно напряженная обстановка, — поведал журналист. — Смысл в том, что людей похищают регулярно. Они нужны, чтобы сдерживать древнюю злую страсть под названием Одиночество. Иначе орды негативных сущностей и страстей нахлынут на Многомирье и уничтожат его.
Роман остановился. В глазах его читалось восхищение. Никас поймал себя на мысли, что смотрит на собственное отражение пятнадцатилетней давности. Он списывал образ Адама с самого себя.
— Это же просто потрясающе! — воскликнул роман. — И там всегда так весело?
— Я бы не сказал, что это весело, — сдержанно возразил Никас. — Меня постоянно пытаются то застрелить, то сожрать.
Ужасные испытания! — некстати вмешался внутренний голос Никаса. Особенно лучший секс за последние тридцать четыре года. Ох уж эта садистка Мишель.
— Обалдеть! — экзальтированно пропел роман. — Прямо как в наших путешествиях! Поверить не могу, что ты лишил меня всего этого.
Он снова приуныл.
Журналиста вдруг кольнул отцовский инстинкт. Он начал проникаться любовью и сочувствием к этому потерянному ребенку. К чему-то близкому, столь непривычно родственному.
На ощупь роман был теплым и воздушным. Аркас обнял его, не жалея ласки. Детище ответило. Оно уперлось макушкой Никасу в живот и обиженно засопело.
— Прости меня, — прошептал Никас.
И добавил уже в полный голос:
— Скажу тебе по секрету, я здесь оставаться не собираюсь. Должен быть способ попасть обратно в мир Материи!
— Ты хочешь бежать? — удивленно спросил роман, подняв голову.
— Конечно. Но сначала наподдам Одиночеству. Вспомни Адама. Он никогда не сдавался. И профессор Грей. И даже Атилла, в этой ситуации, не стал бы мирно дожидаться гибели!
Роман широко улыбнулся.
— Тебя зовут Свет Ригеля, — сказал вдруг Никас и сам заулыбался. — Я вспомнил! Так называется артефакт, из-за которого все закрутилось.
Они оба засмеялись от радости. И как необычен был этот сигнал здесь, посреди мира погибших надежд. От того их, наконец, услышало Охлаждение.
* * *
В Теополисе царило необычное оживление. Поедая жертвенный огурец, Альфа шел по улицам, то и дело снисходительно пропуская мелких идолов и перебегая дорогу неповоротливым тотемам. В небе сверкали золотистые крылья и шелестели чешуи. Гремели воздушные колесницы. Трафик был сумасшедший. Даже под землей явственно ощущалось направленное движение. Прим подошвами сандалий чувствовал толчки и вибрацию мраморных плит.
Храмы дрожали от низкого гула песнопений. По белым ступеням струились масла. По черным — кровь. Над суетой веяли разноцветные шарфы благовоний. Пахло замечательно. Наверное. Альфа заранее заткнул себе нос патронами.
 
Слышались металлические удары и глухие раскаты грома. Облетали цветущие деревья, и лепестки забивались в архаичные тела глиняных истуканов. Альфа игривым поклоном поприветствовал Венеру Виллендорфскую, одну из первых женских фигур на Земле. Он плотоядно оглядел ее красноватые бедра, широкие и шершавые как валуны, и завел откровенный разговор на тему современных представлений о красоте.
Все было чудесно. Женщина раскатисто и гулко смеялась, Альфа чихвостил тощих ангелов, которые смели называть себя эталоном новой сексуальности. Улыбчиво светило солнце. Добродушное, но грозное на вид в своей алой мантии.
Через некоторое время Альфа обнаружился в районе Эротизма. Прим слега пошатывался и смахивал с себя кусочки красной, как кровь, глины.
— Вот это, — сказал сам себе Альфа, — настоящая баба.
Он возбужденно вздохнул и встрепенулся. Что-то ему мешало.
— Мать моя, фантазия, — пробормотал он, вытащив изо рта осколок груди. — Обожаю это место!
Слегка опьяненный произошедшим, он фланировал между фаллическими обелисками и откровенными изваяниями, изображающими процесс, которому стоило поклоняться. Время от времени.
Пританцовывая, Альфа дирижировал стонами и криками, которые наполняли квартал прекрасной музыкой любви и раскрепощенности. Из окон алых дворцов ему улыбались прекрасные нимфы и рельефные аполлоны. Они томно призывали его голосами сладкими как нектар. В этом мире Альфа обзавёлся телосложением Геркулеса и платиновой гривой. Так что из-за него начинались драки.
— Прошу простить! — отзывался Альфа. — У меня миссия! Но я обязательно вернусь! А, черт побери, не забыть бы тогу надеть.
Ловко затягивая пояс на черной бархатной ткани, он вылетел на проспект Шествий.
Здесь активность достигала апогея. Толпа сгорбленных фигур бесновалась по обе стороны дороги. На их смазанных лицах вспухали волдыри страха и, одновременно, ликования.
По гранитным плитам, скрипя как рессоры, двигались колонны латников. Из-под доспехов сыпался песок. В руках они сжимали иззубренные мечи, покрытые копотью и окалиной. Между ними метался какой-то смуглый тип в восточном халате и предлагал воинам холодный шербет с лотка. А так же удобные тюрбаны и руководства по выживанию в пустыне.
За ними следовали суровые ребята в красных одеждах. Лица их были из железа и клацали в рукавах страшные клешни. От них веяло невыносимым жаром, от которого теснилась толпа. Некоторые образы начинали тлеть, возгорались яростными вспышками пламени. Ребята в красном реагировали на эти эксцессы латынью и смехом.
Как оказалось, они сопровождали одну единственную клетку на колесах. Внутри, пригорюнившись, сидела бледная женщина в черном. Кожа ее отливала серебром. Она враждебно скалилась и плевалась в толпу. Следом за клетью шел тяжело груженный обоз с высокотехнологичными приспособлениями из чугуна и кожаных ремней. Чугун, в основном, был остер, ремни — выдублены и крепки. Пленница поглядывала на это великолепие желтыми кошачьими глазами и бормотала угрозы.
Потом поднялось белое Облако. Оно укрывало. Укрывало то, о чем нельзя говорить вслух. Неприкосновенность его была несомненна. И поплатиться любой, кто осмелиться задеть, оскорбить или воспротивится. Из недр его доносилось степенное многоголосье.
И поднялось следом еще одно Облако. Грозовое. Било молниями. Черное как ночь. Кричало оно и гремело. Рык его был, что взрывы. Говор — непонятен и резок. И была его агрессия.
И тогда вышло еще одно Облако. Золотое. Молчаливое и мирное. Не голосило оно, только тихо гудело. Покой и смирение окружали его.
Когда облака прошли, прошли поборники и соглядатаи, настал черед небольших групп. Пестрых и разных. Они проповедовали и несли свои полотна и знаки отличия. Шествие было грандиозным. Все больше образов сходилось, чтобы бы посмотреть на него. В небе появлялись и исчезали великие знамения: яркие кометы, прекрасные лица. Удивительные существа реяли над идущими, разрезая крыльями эфир.