Сломанный мир (СИ)

— Нет. Я не… — Гэрэл запнулся и отвел взгляд. Мимоходом отметил, что камера совсем маленькая — три на три шага, не больше; из-за темноты она казалась еще теснее. Как тут Юкинари все время один в темноте? Так ведь и с ума сойти недолго… Как же тяжело найти правильные слова. Вообще хоть какие-то слова. — В этот раз переговоров не будет, — наконец вымучил он из себя.
Юкинари, кажется, сразу всё понял; он никак не выказал страха, только глаза удивленно расширились.
«Как хорошо он владеет собой. Может быть, я пришел, чтобы пытать его. Впрочем, нет — он достаточно хорошо видит людей, чтобы знать, что это не так...».
— Не понимаю. Это нелогично. Живым я вам полезнее, чем мертвым. — И Юкинари практически слово в слово повторил то, что говорил сам Гэрэл императору Токхыну: — Вы бы могли закончить войну в одночасье, продиктовав моей стране любые, какие захотите, условия — вы же это понимаете? Убивать меня глупо.
— Я знаю. Вряд ли вы мне поверите, но не я это придумал.
— Я верю, — неожиданно сказал Юкинари. — Я ведь успел вас узнать, и к тому же — я следил за вами с самого начала, читал все отчеты о выигранных вами битвах. Я восхищался вами, потому что вы никогда не были по-настоящему жестоки — не более, чем требовала необходимость…
Ну вот, опять этот спокойный и будто бы знающий о тебе всё взгляд. «Ну с чего ты возомнил, будто знаешь меня лучше, чем я сам? Мы пару раз сыграли в «Туман и облака», да и только», — с досадой подумал Гэрэл.
— Должно быть, моей смерти хочет ваш император — но зачем это ему? — продолжал Юкинари думать вслух.
Что ответить? В армии Гэрэл всякого навидался, но он действительно обычно старался не допустить чрезмерной жестокости: любые мерзости, считал он, можно оправдать, если есть ответ на вопрос «Зачем?», но тупую звериную ненависть ради ненависти он не мог понять. До недавних пор он наивно верил, что у Токхына есть голова на плечах и он не даст этой ненависти себя ослепить.
Нелеегко объяснить человеку, который, похоже, вовсе не умеет ненавидеть, что можно желать смерти кому-то просто потому, что он непохож на тебя. Желать смерти за то, что этот кто-то благороднее, храбрее, умнее, моложе и красивее, словом — во всем достойнее. За то, что даже его собственные подданные восхищаются им, а Токхына лишь боятся и терпят. За то, что в нем есть подлинное величие Сына Неба, а Токхын — воплощенная насмешка над этим титулом.
— Думаю, он ненавидит вас просто за то, что вы слишком идеальны, и за то, что он — не вы.
Губы Юкинари дрогнули в слабом подобии улыбки.
— Надо же. Я так старался научиться всем нравиться — но, оказывается, это не всегда полезно...
— Вы еще и шутите? — вспылил Гэрэл. — Вы что, не понимаете? Он будет делать с вами ужасные вещи. Вы когда-нибудь видели казнь «тысячи надрезов»?
Казнь «тысячи надрезов» состояла в поочередном отрезании или отрубании различных частей тела казнимого. Продолжительность казни зависела от тяжести преступления, и обычным преступникам милосердно позволяли умереть уже после восьми-десяти надрезов — чаще всего смерть наступала от кровопотери после того, как жертве отпиливали руки по локоть. Однажды ему пришлось провести полный вариант «тысячи надрезов» — когда нужно было казнить одного из ханов южных племен с особой торжественностью; тот умирал очень, очень долго, и то, что осталось под конец, было мало похоже на человека.
Не то чтобы он об этом сожалел: раз уж прозвали Гэрэлом Жестоким — надо соответствовать. Все, кто видел эту казнь, запомнили ее надолго, и несколько месяцев после казни были очень спокойными и мирными…
Юкинари прикрыл лицо ладонью — неожиданно усталый жест по контрасту с прежними его попытками бодриться.
— У меня хорошее воображение. В моей стране тоже есть довольно изощренные казни. Но вы ведь не злорадствовать пришли? Зачем тогда?
И правда, зачем он пришел?
Ему хотелось в последний раз увидеть Юкинари и сказать ему…
Сказать — что? «Прости»?
Прости, что оказался трусом, прости, что слишком стыжусь своего прошлого, своего происхождения, себя самого, чтобы разделить с тобой твою мечту. Если бы я не был таким, я служил бы тебе, не мечтая ни о чём большем. Я не могу заставить себя поверить в чудеса и драконов — ну и черт с ними. Я умер бы за тебя, потому что это была бы правильная смерть. А вместо этого я предал тебя.
 
Я не должен был отступать от тебя ни на шаг, а вместо этого убиваю тебя собственными руками...
И Гэрэл вспомнил, зачем он пришел.
— Вы не должны дожить до завтрашнего утра, — сказал он очень тихо. — Если хотите избежать мучений и позора, вам лучше умереть. Император ненавидит вас, и то, что он будет делать с вами, окажется хуже смерти.
Юкинари кивнул. Затем он, должно быть, подумал, что в темноте его кивок плохо виден, и сказал:
— Да. Лучше уж смерть.
Сам Гэрэл, если бы такой выбор предоставили ему, предпочел бы пытки. Он пока не знал, что за изощренные издевательства изобрёл для Юкинари император Чхонджу, но любые пытки можно вытерпеть, если в конце есть надежда сохранить жизнь и затем отомстить. Смерть же — это конец, полное и окончательное поражение. Но он понимал, что Юкинари из другого теста, и боялся, что пытки попросту сломают его.
(Может быть, на самом деле он боялся, что Юкинари как раз сможет выдержать пытки, но он, Гэрэл, — не сможет; и что тогда?).
— Я дам вам нож, — сказал Гэрэл.
Их руки соприкоснулись. Пальцы Юкинари были такими же холодными, как лезвие.
— Спасибо, друг мой.
От последних слов Гэрэл вздрогнул, как от удара.
— Мы не друзья. — Это прозвучало гораздо менее холодно, чем ему хотелось бы. Почти испуганно. Не были они никогда друзьями, к чему эта ложь — Юкинари просто терпел его жалкое общество, чтобы привлечь на свою сторону...
— Может быть, — согласился Юкинари. — Но мне жаль, что это не так.
«И мне жаль», — подумал Гэрэл, но вместо этого сказал почти с отчаянием:
— Почему вы не убили меня тогда, в поединке у реки Сэтагава? Я же видел — у вас, может, получилось бы, но вы не захотели… Всего этого не было бы, если бы вам не захотелось поиграть в благородство.
— По некоторым причинам мне тяжело убивать людей, — Юкинари невидяще смотрел куда-то мимо Гэрэла — должно быть, перед его внутренним взглядом пронеслось что-то, о чем он не хотел вспоминать. — В свое время я пообещал себе, что всегда буду действовать мирными методами... А вас я убить тем более не смог бы.
— И вот к чему они привели, ваши мирные методы...
Юкинари виновато улыбнулся и пожал плечами: мол, такой уж я, ничего не поделаешь. Помолчав, сказал:
— Знаете, я бы хотел, чтобы вы не забывали тот наш разговор. У пруда. Как же странно здесь, в тюрьме, вспоминать все это... Я понимаю, вы сочли меня сумасшедшим — и понимаю, почему. И всё же больше всего на свете мне хотелось бы, чтобы вы поверили во что-то. Раз вы не можете поверить мне, поверьте хотя бы себе. Этот мир вас съест, если не будете верить во что-то кроме него.
— Чтобы верить и надеяться на что-то в этом мире, надо быть безумцем, — вырвалось у Гэрэла.
— Значит, будем безумцами.
«Он опять пытается дергать за ниточки», — устало подумал Гэрэл. Даже тут, Тигр его забери, в тюрьме, на грани отчаяния.
— Не вините себя, — добавил Юкинари. — Я верю, что смерть — это не конец.
Это было очень по-рюкокусски: так красиво, что аж тошно. Все это неправда. Каждое его слово — попытка манипуляции... Юкинари, должно быть, считал, что в их истории ему, Гэрэлу, уготована роль раскаявшегося злодея. И, чего скрывать, у него получалось дергать за нужные нити: если бы они были героями одного из тех дурацких романов, Гэрэл бы сейчас перерезал горло тюремщику, а потом без всякой надежды на успех пытался вывести отсюда Юкинари сквозь стену стражи. Если бы это был роман — или если бы на Юкинари не было железной цепи, ключ от которой Токхын все время носил при себе.
Он неосознанно коснулся цепи рукой.