Лабиринт Данимиры (СИ)

— Глазами.
— Вот тебе и на. Вы же сказали, что она красива.
Он чуть заметно повёл щекой.
— Красива. Но у неё глаза…  старые. Она ведь намного старше меня. Ни одной морщинки на лице, а глаза нехорошие — слишком себе на уме и слишком холодные.
— Ну, у вас, Ваше Высочество, тоже особой теплоты во взгляде не наблюдается, — заметила я. — Извините… 
— Знаю, не извиняйтесь. Но как выяснилось, — он усмехнулся в своей манере, чуть приподняв левый уголок рта, — мне не слишком нравится это качество в других. — Его лицо стало отрешённым, он забормотал: — Хотя Илгалея была для меня странно привлекательна — меня тянуло к ней на расстоянии…  но что-то отталкивало вблизи…  Что-то в этой тяге было неестественное. Наверное, она уже тогда пыталась наложить на меня чары…  она ведь оказалась сильной, очень сильной…  Но ничего не вышло, притом, что я искренне пытался поддаться этим чарам…  Всё, что произошло — нелепица какая-то…  — Он осёкся и замолчал, видимо сообразив, что говорит всё это малознакомой бабке.
Из этого бормотания я предположила, что отвергнутая красавица Илгалея и была тем самым чародеем, засадившим Кайлеана сюда. И он ещё даже не знал, в каком виде я его обнаружила — мычащим чудовищем с рогами. Должно быть, он капитально задел её нежные чувства. Надо было расспросить подробнее обо всём, но вначале я решила ознакомиться с ситуацией в более широком смысле.
— Я знаете чего не понимаю — а за каким бесом вам вообще понадобилась женитьба на ком-то совершенно незнакомом? У вас что, не было симпатичной девушки на примете? К чему вся эта свадебная лотерея? Неужели Эрмитанию, такую всю из себя крутую, настолько заела жадность, что наследнику престола придётся мучиться всю жизнь с чужим человеком из-за какого-то там выхода к морю?
Кайлеан помолчал, как бы раздумывая, стоит ли посвящать меня в подробности, потом всё же заговорил, хотя замечание о симпатичной девушке на примете он комментировать не стал.
Во-первых, я узнала, что разбираться в государственных делах — это не петрушкой у метро торговать. Эрмитания именно потому смогла стать самым влиятельным королевством Конфедерации, что некоторые из её правителей с готовностью жертвовали личным счастьем во славу будущего величия страны.
Во-вторых, выход к морю — предел мечтаний каждого порядочного короля, из-за этого выхода можно было бы и на крокодиле жениться. (Разумеется, если глаза у крокодила подходящие — светятся душевным теплом и, главное, не слишком умные, — не преминула вставить я.)
В-третьих — Кайлеан вовсе не был наследником престола. Он был младшим сыном из троих, имеющихся у Георгиана Второго. В перспективе Эрмитания доставалась старшему брату Леару, который уже успел жениться и даже произвёл на свет двоих отпрысков мужского пола. То есть, даже в случае ухода со сцены старшего брата, трон Кайлеану не светил. Кроме того, существовал ещё Химериан, средний брат. Кайлеан мог получить своё собственное королевство только женившись на сторонней наследнице престола, или на королеве без короля.
Ну и в-четвёртых, Кайлеан Карагиллейн Третий спал и видел себя королём. Это было его предназначением, составляло смысл жизни, пепел предков — великих правителей — стучал в его сердце и всё такое. Он вообще чувствовал, что он король по жизни. Поэтому ему непременно надо было жениться только на принцессе, и не абы какой. Ему подходила только невеста с приданым в виде короны.
Я понимала, что это очень глупо, но всё-таки спросила:
— А любовь?
— А любовь здесь совершенно не причём, снизошёл до объяснений Кайлеан. Если на одну чашу весов положить какую-то там любовь, а на другую — выход к морю, — он изобразил ладонями эти самые чаши, — то тут даже разговаривать не о чём. — Одна чаша резко пошла вниз и исчезла под столом.
— Доходчиво, — сказала я. — Но противно.
И мысленно добавила: а вот Чудовище был совсем не таким. Ему было совершенно всё равно, кто я такая, — он мог любить просто так. Это, оказывается, не всем дано — любить просто так.
Кайлеан пожал плечами.
 
— Я вообще удивляюсь, Данимира Андреевна, как вам удалось сохранить такую свежесть представлений о жизни. Как будто вам не триста лет, а восемнадцать.
Мне захотелось заплакать.
Я хрипло каркнула:
— Просто неприятно обнаруживать такую меркантильность у современной молодёжи, Кайлеан Георгиевич. В моё время принцы были куда как романтичнее, трава зеленее, а солнце светило ярче. Впрочем, мне всё равно. Выпустите меня во двор погулять. Хочу побыть одна.
Кайлеан допил кофе и встал.
— Не дёргайте так хвостом. С молодёжью по-прежнему всё в порядке. Это только я таким уж уродился — младшим сыном в доме Карагиллейнов. Пойдёмте.
Мы вышли в прихожую, и Кайлеан открыл дверь.
Двор устилал тонкий слой снега.
Белизна была нетронута, такая пушистая, такая нежная… 
Вот и зима подошла к порогу, а я всё ещё здесь, заперта с чужим, с тем, кто грезит о своём холодном королевстве и о том, чего мне никогда не понять.
— Новый год скоро, — тоскливо сказала я. — Ёлку хочу. Новогоднюю, украшенную.
— Зачем вам украшенная ёлка?
Он даже этого не понимал. Поэтому я сказала другое.
— Как зачем. Забраться на неё хочу. С разбега и до самой макушки. С криком «Йэххх!» И чтоб половина игрушек на пол попадала и разбилась. А потом и саму ёлку уронить, и оставшиеся игрушки добить. А потом дождика серебряного налопаться.
Кайлеан долго рассматривал меня с высоты своего роста, затем осторожно спросил:
— А дождик-то вам зачем…  э-э-э…  лопать?
— Лучше вам не знать, Кайлеан Георгиевич, для чего. У вас же никогда не было кошки?
— Нет, никогда, — ответил он. — Вы у меня первая.
  
12
 
Неторопливо пришли зимние дни и побрели один за другим, как слоны в тумане. Солнце над нашей тюрьмой вело себя на манер нерадивого служащего — приходило нехотя и уходило слишком рано, так и не пробившись сквозь войлочную серую облачность; зато с наступлением сумрака почти всегда появлялось магическое сияние и окрашивало снега пастельным разноцветьем.
Постепенно наладились отношения и с Их Высочеством, хотя, конечно, такой нежной дружбы как с Чудовищем не случилось. Но кое-как мы притёрлись друг к другу. Я начала почаще вставлять в свою речь обращение «Ваше Высочество» и произносила эти слова почтительным тоном. Образ эксцентричной старой ведьмы мною тщательно поддерживался, но особо критические комментарии оставались невысказанными.
Такая линия поведения оказала на демона благотворное воздействие: он оттаял — в той степени, в которой вообще был способен смягчиться, и в свою очередь вёл себя приемлемо. Кормили меня тем, чем я просила, обращались по имени-отчеству, на пол не кидали, но аккуратно ставили. Я пожаловалась на ночные кошмары, терзающие меня в одиночестве, и получила милостивое соизволение спать у Их Высочества в ногах.
Постепенно мой почтительный тон из наигранного превратился в непритворный.
Наверное, из Кайлеана действительно должен был получиться неплохой король, я никогда не видела более целеустремлённого человека.
Он вставал рано утром, всегда в одно и то же время, в любую погоду выходил во двор и около часа занимался физическими упражнениями, чем-то вроде инопланетного ушу — во время этих занятий сила земного притяжения для него, казалось, уменьшалась раза в два. Я всегда с удовольствием наблюдала за действом с крыльца — оно совершалось так эффектно, что за просмотр можно было деньги брать. Теперь я понимала, что лежало в основе радостной пляски Чудовища, той, что он исполнил, научившись произносить новые слова.
Только под самый конец тренировки, когда Кайлеан приступал к метанию кухонных ножей в мишень, сооружённую из снятой с петель двери буфета, я вставала и уходила в дом. Ничего не могла с собой поделать — мне всегда казалось, что сейчас он развернётся и метнёт остро наточенный нож в меня — прямо в сердце. Один-единственный раз мне пришла в голову такая дикая мысль — и всё, я не смогла от неё избавиться; Мартин и его ведьмы кардинально изменили моё мироощущение, внеся в него отчётливую параноидальную ноту.