Дерзкий поцелуй

Это ведь совсем нетрудно — встать и пройти за ширму.
Прошлой ночью она сама тянулась к нему и была такой доступной и желанной. Он, наверное, смог бы без большого труда убедить ее в том, что она должна позволить ему присоединиться к ней сейчас…
Мысль об этом показалась ему слишком соблазнительной, и, чтобы не поддаться ей, он так резко встал из-за стола, что ножки стула обиженно царапнули по полу.
— Вам нужно переодеться во что-нибудь сухое.
В бадье вновь плеснула вода, и Мак-Алистер едва не застонал сам. Ее нежные округлые колени выступают из воды, а роскошные каштановые волосы намокли, прилипая к ее алебастровым плечам… Она улыбается, кожа ее сверкает и блестит от воды…
— Прошу прощения, я не расслышала, что вы сказали, — окликнула она его.
Ему даже пришлось откашляться, прежде чем он смог говорить. Кажется, в последний раз горло у него перехватывало от желания обладать женщиной, когда он был еще подростком.
— Я скоро вернусь.
Но не слишком скоро, сказал он себе.
Эви смыла с себя грязь и пот, вытерлась насухо и теперь раздумывала, не означает ли длительное отсутствие Мак-Алистера, что он не смог найти для нее чистую одежду, и не стоит ли ей вновь надеть на себя свое старое платье, когда он наконец вошел в комнату.
Завернувшись в большое махровое полотенце, она осторожно выглянула из-за ширмы.
— Куда вы ходили?
Старательно глядя куда-то поверх ее головы, он протянул ей простую ночную рубашку и пеньюар.
— Чтобы принести вам вот это. С наилучшими пожеланиями от супруги почтенного хозяина.
— О, благодарение Богу. — Эви взяла принесенную им одежду. — Вас не было очень долго.
— Я ждал в коридоре.
Голос его звучал ровно, но на щеках выступил легкий румянец.
Эви решила, что это оттого, что в комнате слишком жарко.
— В коридоре? Но почему, ради всего святого?
— Чтобы не мешать вам.
— Вот как? Это очень мило с вашей стороны, но совершенно излишне. Ширмы мне было вполне достаточно. — Она посмотрела на столик. — А теперь вас ждет остывшая ванна и холодный ужин.
— Мне вполне хватит и ванны.
— Но…
— Я поел перед тем, как уйти.
— Да, я понимаю, но все-таки…
— Одевайтесь, Эви.
Девушку неприятно поразила его резкость, но она предпочла списать все на усталость. Вновь скрывшись за ширмой, она натянула на себя ночную рубашку и накинула сверху пеньюар. Одежда оказалась ей велика — рукава ночной рубашки свисали с кистей, подол волочился по полу, а в пеньюар можно было завернуть двух таких, как она, — но они были сухими, чистыми и мягкими, за что прониклась искренней благодарностью к Мак-Алистеру. Пеньюар она решила затянуть потуже поясом, рукава просто подвернуть, а подол Эви пришлось собрать в шлейф и перебросить через руку.
Когда она вышла из-за ширмы, Мак-Алистер уже сидел за стопой. Глядя на нее, он выразительно приподнял бровь.
— Такое впечатление, что вы буквально утонули в них.
— Да, они мне немножко великоваты, но ничего, сойдет.
Она опустилась за стол напротив него, рассеянно потирая больную ногу. Он заметил ее непроизвольное движение.
— Как ваша нога, не лучше?
— М-м? О да, намного лучше.
Мак-Алистер удовлетворенно кивнул и принялся накладывать ей на тарелку кушанья, хотя Эви предпочла бы сделать это сама.
— Вы получили травму в дорожной катастрофе?
Он задал вопрос легким и небрежным тоном, но его слова больно резанули девушку. Она не терпела любопытствующих расспросов о своей ноге или шраме, любым тоном.
— Я… да, там.
— Можете не отвечать, если вам это неприятно.
Не то чтобы ей было неприятно, нет. Досужие расспросы и нелепые сочувственные замечания досаждали и даже раздражали, но она не испытала бы ни малейшей неловкости, рассказав о дорожной катастрофе, в которую попала в детстве… наверное. Откуда ей было знать об этом? Минуло уже много времени с той поры, как она в последний раз упоминала об этом.
— Собственно, рассказывать практически нечего, — начала Эви, принимая тарелку, которую протянул ей Мак-Алистер. — Мы возвращались с празднования дня рождения, которое отмечал один из наших соседей. Было темно, карета слетела с дороги и врезалась в дерево.
 
— Слетела с дороги, — невыразительно повторил он. — Из-за погоды?
— Нет.
Эви вновь вспомнила, словно это было вчера, как у отца заплетался язык, как он орал во все горло, погоняя лошадей и заставляя их мчаться все быстрее и быстрее, и почувствовала, что у нее начинают гореть щеки. Пожалуй, делиться этой частью своей трагической истории она была еще не готова. Она потянулась к чайнику, стоявшему на столе.
— Налить вам чаю?
Мак-Алистер отрицательно покачал головой.
— У вас был новый кучер? И он не знал дороги?
Эви опустила чайник на стол.
— Нет.
— Но нельзя же просто взять и слететь с дороги…
Эви стиснула руки на коленях, глубоко вздохнула, вновь взяла чайник и налила себе чаю.
— Он был пьян.
— Надеюсь, ваш отец угостил его хлыстом.
Лицо Мак Алистера потемнело, и Эви вдруг поймала себя на мысли, что ей становится все легче угадывать, о чем он думает. Напустив на себя беззаботный, как она надеялась, вид, Эви положила себе в чашку две ложечки сахара.
— Это было бы затруднительно, поскольку именно отец правил экипажем. — Ну вот, она произнесла роковые слова. — Он погиб Баварии.
Выражение лица Мак-Алистера мгновенно смягчилось.
— Мне очень жаль.
 А мне — нет,сверкнула у нее в голове непрошеная мысль. Эви устыдилась, но тут же постаралась отогнать это чувство. Нет, она действительно не жалела о том, что отец разбился насмерть; ей было жаль лишь того, что он оказался не тем человеком, о кончине которого она могла бы скорбеть. И если кто-нибудь после этого сочтет ее ужасным человеком, значит, так тому и быть.
Она лишь пожала плечами в ответ на соболезнования Мак-Алистера и подлила сливок себе в чашку.
— Это было давно.
Но и не так давно, как ей хотелось бы. Еще одна непрошеная мысль. Лучше был он слетел с дороги до того, как она появилась на свет.
— Вы скучаете о нем?
— Ни капельки. — Ложечка, которой она осторожно помешивала чай, со звоном упала на стол. — Не знаю, почему я так сказала. Мне не следовало так говорить.
— Вы действительно так думаете?
— Я… — Она опустила голову, пристально разглядывая свою чашку. — Мне даже не хочется пить.
Он подтолкнул к ней тарелку.
— Ешьте.
Но и аппетит у Эви куда-то пропал. Зато ее охватило желание выговориться, рассказать ту часть истории, о которой не знал никто, кроме леди Терстон. Она вздохнула, проглотила комок в горле и с силой сжала руки, лежащие на коленях.
— Он настоял на том, что сам будет править экипажем. При этом поднял такой крик на подъездной дорожке, что привел мою мать в неописуемое смущение. Помню, что ему очень нравились подобные выходки — ставить ее в неудобное положение перед посторонними людьми. Это был один из его любимых приемов запугивания и устрашения матери.
Эви нахмурилась, невидящим взором уставившись на исцарапанную крышку стола.
— Таких способов у него было много. Но все равно, мне не следовало говорить, будто я не скучаю о нем. — Она опять сглотнула. — Но я действительно так думаю.
— Но почему вы должны скучать о нем? — заметил Мак-Алистер. — Или лгать, говоря, что вам его недостает?
— Он был моим отцом.
— Он был засранцем.
Отпустив это сногсшибательное заявление самым прозаическим тоном, Мак-Алистер невозмутимо взялся за нож и вилку и принялся есть.
— Он… — Эви растерянно заморгала, а потом, к своему ужасу, почувствовала, как губы ее растягиваются в неудержимой улыбке. — Да, вы правы. Он был именно тем… кем вы его назвали. Ничтожеством, любящим заложить за воротник, и ничего больше.
Мак-Алистер отрезал себе кусочек баранины.
— К тому же пьяным засранцем.
Улыбка Эви стала шире. Как это, оказывается, здорово — относиться к отцу легко, не воспринимать еговсерьез. Она словно бы своими руками разрушала пьедестал, на который по недомыслию вознесла его. Вряд ли можно представить себе более страшную участь для хама, пьяницы и драчуна.