От выстрела до выстрела (СИ)

— Хорошо, как только оно поблизости окажется, — улыбаясь, кивнула девушка.
Через неделю Петя смог организовать два приглашения на один вечер, где присутствовал и играл Пётр Ильич. Это был званный ужин у друзей Чайковского, но, поскольку там был и Апухтин, то он помог Столыпину исполнить желание невесты. Оля была в восторге и не смолкала всю дорогу, что они ехали в экипаже к ней домой. По свету в окнах она поняла, что дома брат Дмитрий. Алексей, младший, в августе перешедший прапорщиком в лейб-гвардию Преображенского полка, следом за старшим, находился в казармах, но и Димы было достаточно, чтобы пригласить жениха внутрь и не быть скомпрометированной.
  
— Хочешь подняться? Выпьем чаю и расскажем, как провели время.
И без того уже было поздно, и тянула необходимость возвращаться на Моховую, чтобы выспаться и встать на занятия. Но разве Петя мог отказаться от возможности побыть с Олей ещё чуть дольше? «Ладно, одну лекцию с утра пропущу» — в очередной раз махнул он на университет, и они, выйдя из экипажа, вошли в дом.
Дмитрий уже успел поужинать, поэтому прислугу заново послали за чаем. Сестра начала живописать о том, как виртуозно исполнял свои произведения Чайковский, какое было наслаждение слушать это, как бесконечно могла бы она упиваться звуками прекрасных мелодий! Потом, многозначительно посмотрев на Петю, она села за фортепиано и стала наигрывать что-то, разминая пальцы.
— Оля, не поздновато ли для музицирования? — указал на время Дмитрий. — Соседей не разозли.
— Я потихоньку, — пользуясь неведением молодых людей, в музыке не разбиравшихся, она выбрала некоторые моменты «Белого адажио» из «Лебединого озера», той части балета, где Одиллия и Зигфрид полюбили друг друга, и у заколдованной принцессы появляется надежда быть расколдованной, сбросить чары и из лебедя вернуться в образ девушки. Ведь только настоящая и верная любовь спасает от всего.
Петя, болтая о чём-то с Дмитрием, не отводил глаз от Оли, сегодня такой счастливой, всем довольной, вдохновлённой. Он готов был приложить и больше усилий, лишь бы всегда видеть её улыбку, свет в глазах. В какой-то момент Дима заметил, что его почти не слушают и, доверяя чести Столыпина, уверенный в нём, его благородстве, посчитал, что может позволить этой паре, сияющей и беззаботной, побыть немного наедине.
— Что-то прислуга долго, — как бы между делом заметил он, — пойду, посмотрю.
Слушавший его в пол-уха, Петя обратил мало внимания на его уход. Ему и в голову не пришло попытаться воспользоваться моментом, заговорить о чём-то недозволенном и откровенном, протянуть руки. Почувствовав, что освобождён от разговора, он только ближе подошёл к инструменту, на котором играла Ольга, и оперся о него локтем, следя за её движениями. Она подняла лицо.
— Тебе не было сегодня скучно?
— Нет.
— Ты же не поклонник музыки.
— Я был с тобой.
— И тебе этого было достаточно? — пальцы невольно замедлились, снизив темп. Ему бы хотелось взять её за руку, но только сейчас Пётр понял, что если сделает это, то звук прервётся и все в доме поймут, что что-то происходит.
— Да.
— И ты никогда не заскучаешь со мной? — бросила на него взгляд Оля и вновь вернула к клавишам.
— Отчего я должен заскучать с тобой? Не ты развлекать меня должна. Дельному, толковому мужчине вообще некогда скучать. Я ходил сегодня в Министерство внутренних дел, искать места. После упразднения Третьего отделения у них до сих пор кое-какая неразбериха, сказали, что люди нужны, но пока — не до этого. Я так понял, что первым делом всё равно места получают те, за кого кто-нибудь слово замолвит, но это ничего, я первый раз сунулся — хотел попробовать сам, без протекции. Теперь обращусь к кому-нибудь.
— А как же твоя учёба? — остановилась Оля и, опомнившись в этой паузе, что стало слишком тихо, перешла на вальс.
— Попытаюсь совмещать. Тем более, ты знаешь, что иногда можно получить должность так — чтобы числиться, а приступить к делам позже. Апухтин, кстати, так и живёт. Он при министерстве числится, а сам всё больше дома и в гостях, стихи пишет или читает.
— Но если ты будешь и учиться, и служить, то когда же найдёшь время на меня?
Петя улыбнулся:
— Зато я тебе точно не наскучу.
— А если я заскучаю без тебя?
В груди Столыпина приятно ухнуло. Что это? Она впервые сказала, что… была бы рада проводить с ним время? Что ей нравится с ним? Или всё дело в «если»? Ведь это не признание, а так — предположение, что когда-нибудь, возможно…
В комнату вернулся Дмитрий.
— Ну, чай уже несут! Идёмте за стол.
Момент для откровений закончился и, пока Пётр думал, имела ли Оля в виду настоящее или всё-таки будущее, она беззвучно вздохнула. И в письме он писал ей, что поцелует по-настоящему, и в «Новопалкине» сказал, что хочет поцеловать её, а всё же не делает этого будто нарочно! И как ей упираться, сопротивляться и давать ему понять, что так просто у него ничего не выйдет, если Петя даже начать не пытается?
  
Глава XVIII
 
Зима приходила в Петербург обманным путём, всё притворяясь промозглой осенью, пока не начинала к дождю подсыпать снега. И вот уже под ногами не лужи текли, а расползалась кашица грязи; по утру она хрустела, покрывшись льдом, за день же вновь подтаивала, согретая сотнями топчущих её ног.
Петя получил, как и предыдущие два года, в ответ на прошение билет от студенческого инспектора с разрешением отбыть в отпуск на Рождество и до седьмого января[1]. Но теперь, когда они с Олей виделись регулярно, ему трудно было представить, что придётся разлучиться на две-три недели! И всё же не поехать было нельзя — он и так пропустил прошлую зиму, не навестив отца.
Барон фон Бильдерлинг, обыскав, кажется, все места, куда ступала нога Михаила Юрьевича Лермонтова, подняв на уши всех ещё здравствующих родственников и знакомых того, открывал, наконец, восемнадцатого декабря музей. Собралось много известной публики, и Петя с братом и Ольгой пришли тоже. Прибыл и дядюшка — Дмитрий Аркадьевич, уже отошедший от маленькой размолвки и не злящийся на племянника за то, что не откликнулся горячо на чтение его незаконченных трудов. Одной из самых важных персон был Александр Иванович Арнольди, находившийся с Лермонтовым в Пятигорске в роковое лето гибели того. Присутствовавший на похоронах поэта, он передал музею посмертный портрет Михаила Юрьевича, черкесский пояс и рисунки, принадлежавшие Лермонтову. Другой известный гость — Андрей Александрович Краевский, был хмур и не особенно разговорчив. Бывший редактор и издатель «Отечественных записок», он сотрудничал с Лермонтовым при жизни того, печатал его стихотворения. Вообще на открытие пришло много литературных деятелей, и разговоры всё были о книгах, творчестве и журнальных делах. Саше Столыпину это было родно и любопытно, он заводил знакомства и беседы, а Петя наслаждался тем, что рядом Оля, и для этого ему годился любой фон.
Волнующей темой стала смерть Тургенева во Франции в конце лета. Критик Гаевский собирался издать собрание его писем. Это поддерживали остальные, кто-то — желая участвовать и помогать, а кто-то просто одобряя намерение. Оля, спустя час пребывания среди далеко не молодых и в основе своей серьёзных, претенциозных мужчин, заметно поникла, поддавшаяся общему настроению тленности. Она остановилась у набросков пейзажей Машука[2].
— Какую глупость придумали мужчины — дуэли! — вздох обличал и осуждение, и грусть, и непонимание.
Петя, остолбенев рядом, вспомнил совет Дмитрия Нейдгарда рассказать невесте обо всём. «Да нет — хвастовство!» — в который раз сложилось в нём заключение. Друг отца, Лев Николаевич Толстой, с которым Аркадий Дмитриевич познакомился и сблизился ещё в Крыму, во время войны, поделился как-то, что в первую ночь после свадьбы открылся молодой жене во всём, рассказал ей о себе всё-всё, что было: обо всех женщинах, грехах, выходках, ошибках. Он считал эту исповедь необходимой для начала совместной жизни. Пётр часто рассуждал об этом. Правильно ли так поступать? Мужчина всегда должен стараться выглядеть мужчиной в глазах любимой: достойным, храбрым, примерным. Если он обольёт себя перед нею грязью — чем это поможет? Для исповеди священники существуют, но, судя по философствованиям Льва Николаевича, их он не очень признавал, предпочитая взваливать ношу за свои грехи на жену. Нет, Петя определённо не считал, что нужно быть настолько откровенным и, хотя ему-то и рассказывать было нечего, кроме мимолётной вспышки страсти в Середниково, он никогда бы не хотел разрушить наивное и невинное виденье мира Оленьки.