От выстрела до выстрела (СИ)

Спросив у встречного господина, есть ли тут гостиница, в которой можно отобедать, Столыпин получил указание и направился туда. Насытится как следует, и тронется в обратный путь.
В гостинице он поздоровался со вчерашним адвокатом из дилижанса. Заказал щей и запечённой рыбы. Всё это принесли ему с хлебом и стаканом минеральной воды, которая, оправдывая имя города, была кисловатой, так что Пётр решил запить всё чаем, поданным с черешневым вареньем. Наконец, ощутив себя если не заново рождённым, то отдохнувшим, окрылённым и счастливым, Столыпин побрёл искать то место, где высадился вчера с другими пассажирами. Оно нашлось выше по улице и, при свете дня, выдало себя столбами тех самых шести фонарей. Царапина от пули несильно саднила под рукавом, ни капли не мешая воодушевлённому настроению.
  
Присев на скамью, Пётр стал ждать дилижанса, чтобы ехать домой, к отцу.
  
Глава IX
 
На левом берегу плавно текущей Оки, в небольшом доме с мезонином, встречая сумерки сидел за столом Аркадий Дмитриевич Столыпин. Когда младший сын приехал из Петербурга один, его сердце почувствовало неладное, но Александр заверил, что Петя остался в столице подольше позаниматься, посещать университетскую библиотеку и общаться с учёными людьми и преподавателями. Время шло, дни проходили, а Петя всё «занимался». Генерал, полюбивший с возрастом тишину и уединение, жалел иногда, что отпустил сыновей от второго брака в Петербург. Думал, им там будет лучше — перспективы, карьера, увлекательная и блестящая жизнь, что так нужна молодости. Но после смерти Михаила всё переосмысливалось. Не лучше ли сразу было приучать их к домашним делам и радостям провинциальным? Они ведь чудно жили то там, то здесь, обходясь без близости ко двору. Двор — место важное, влиятельное и желанное для многих, но где высота, там и опасное падение, где блеск золота, там и слепота. Интриги, зависть, оговоры, покушения. Для этого ли он растил своих мальчиков, прививая им законы чести и благородства? Юность слаба на соблазны и дурное влияние, как её ни лепи по-своему, отвернёшься — уже переиначил кто-то.
Саша, застенчивый гимназист, любящий чтение, увлёкся в университете литературными кружками, постоянно знакомился с кем-то новым, слал и получал письма, выписывал журналы и горел сменяющими друг друга идеями. До зимы он пел оды Достоевскому, теперь приехал курить фимиам Лескову. Не успел Аркадий Дмитриевич порекомендовать сыну прочесть «Войну и мир» своего приятеля, графа Льва Николаевича Толстого, как выяснилось, что он то уже прочёл!
— И мне не понравилось, — заявил Александр, — и Пете тоже.
— Не понравилось! Вы хоть поняли там что-то?
— А что там понимать? Хроника событий, а для этого можно и историю изучить. Художественно ценного там мало.
— Поглядите на него, знаток выискался!
— Да, знаток, я, между прочим, изучаю это профессионально, под руководством самых осведомлённых лиц государства, а изучал ли Лев Николаевич литературу?
— Жизнь — лучший учитель! Сколько ему лет, а сколько тебе? Даже не думай, что на своих лекциях за три-четыре года узнаешь больше, чем знает человек, в отцы тебе годящийся!
Александр умолк, поскольку спорить с отцом у них не было принято. Он не стал пересказывать Петино мнение — а он на него обычно опирался, как на авторитетное, когда хотел доказать что-то, — ведь Петя подробно раскладывал ему, что роман плох отсутствием, например, хорошего, привлекательного женского персонажа. Там все девушки либо глупы, либо распущены, либо инертны и пресны, одним словом — представляют какое-то неинтересное дополнение к рассуждающим и живым мужским характерам.
— А мужчины? — сказал тогда Пётр. — Где положительные примеры? Пьер? Андрей? Книга как будто утверждает, что заблуждаться полжизни — это нормально. Даже не заблуждаться, а блуждать в потёмках ошибок, склонностей, страстей, делать что-то, в себе не разобравшись. И кому? Мужчине! Будто не на нём лежит ответственность быть личностью, иметь цель, твёрдость и принципы. Упрямство? Пускай. Но лучше убеждённо идти к задуманному, имея добрые намерения, чем бесцельно шататься от идеи к идее, не разобравшись до конца ни в одной и, того хуже, не зная, для чего ты ищешь — себе в удовольствие или обществу на пользу. Нет, ничему эта книга не учит.
Петя. Вот он, казалось Аркадию Дмитриевичу, не поменялся нисколько, оставаясь всё тем же прилежным и сочувствующим всем людским бедам молодым человеком, каким выпустился отсюда, из орловской гимназии. В лето перед поступлением в университет, Пётр и Александр поехали заграницу, навестить мать, и, вернувшись, передали отцу от неё письмо, в котором она написала в числе прочего: «Аркадий, ты для чего Петю сделал столь правильным? Он же совершенно не будет нравиться девушкам!». Наталья Михайловна, с которой они разъехались, была, может, женщиной трудно выносимой, но не глупой. Слишком деятельная, суетная и склонная к мечтательности — особенно вредной потому, что мечты свои вечно пыталась воплотить в реальность — супруга всегда всё знала, на всё имела своё мнение, цитировала произведения лучше мужа, бывала недовольна его недостаточной эрудицией, и жужжала вечерами, как подлетевшая к повидлу оса: никогда нельзя было угадать, жалит в конце концов или нет. В пылу ссор Аркадий Дмитриевич нередко выкрикивал ей: «Надо было понять, что если на тебе до тридцати лет никто не женился, то это не спроста! Одного меня, дурака, дьявол на эту дорогу заманил!». Но ему, вдовцу, тогда Наталья Михайловна показалась подходящей партией, интересной собеседницей, которую он неплохо знал — служил некогда у её отца адъютантом. Кто же мог предугадать, что семейная жизнь не сложится, несмотря на появление четверых детей? И всё же, не была ли права она в этот раз, и не слишком ли он перегнул с воспитанием Пети? Смерть Михаила — тоже по вине этого воспитания, которым Аркадий Дмитриевич привил сыновьям убеждение отстаивать правду, защищать обиженных, приструнивать зарвавшихся. Не вбей он этого им в головы, Миша бы не бросил вызова князю Шаховскому и остался жив.
И вот, выждав неделю в ожидании второго сына из Петербурга, Аркадий Дмитриевич «прижал к стенке» Александра и выпытал, что происходит на самом деле. Пётр уехал на Кавказ, искать князя, чтобы отомстить за брата. Петя, не пошедший по военной стезе из-за врождённой слабости руки, скромный и безобидный, совсем не подготовленный к лихой офицерской жизни и опасным выходкам. Отцовское сердце сжалось, похолодело. Кончено! Уже, наверное, всё кончено, и остаётся только ждать подтверждения, трагического послания, извещения… И он опять стал молчалив, угрюм и мрачен, как после похорон Михаила, так что Саша перешёл на шёпот в разговорах с прислугой, не тревожил отца и при любой возможности отправлялся гулять по Орлу, купаться в Оке или шёл в гости к сестре, вышедшей замуж за помещика-соседа, Владимира Александровича Офросимова.
В комнату зашла Марфа, помогавшая по кухне крестьянка. Зажгла лампы и, застыв на мгновение, произнесла:
— Батюшка, Аркадий Дмитрич! Чаёвничать бы пора хотя б.
Очнувшись, генерал посмотрел на женщину. Подумал: «Гляди-ка, сын на цыпочках прошёл, а она — заговорила. Простой народ часто оказывается смелее там, где изнеженное дворянство тушуется… ох уж это модное словечко, подхваченное от Саши! Говорит, понравилось оно ему у Достоевского».
— Пора, значит, пора, — постарался улыбнуться он, — кипяти чай. Да Сашу позови, он пусть поужинает.
— А вы?
— Аппетита нет.
Марфа вышла, и её тяжёлые шаги, выжимавшие из половиц скрип, удалялись, постепенно возвращая Аркадию Дмитриевичу уединение. Но едва шаги затихли, как где-то стукнула дверь и походка Марфы, всё такая же грузная и громкая, сделалась быстрее и затопотала во всю мощь, возвращаясь в сторону генерала.
— Батюшка, батюшка! Аркадий Дмитрич! — голосила она.
Военный человек, привыкший к тревогам, атакам и пулям, Столыпин поднялся: «Не пожар ли?» — пронеслась мысль.