Смог (СИ)
Наконец, отмахнувшись от очередной хищницы, он яростно всадил топор в королевскую голову. Со смачным «хырп-чмык!» череп раскололся и медленно распался на две половины. Посыпались из него на пол, разбиваясь, шарообразные совиные яйца и какая-то труха. Мелькнула в трухе пара обглоданных мышиных трупов. Тут же, подыхая вслед за своей королевой, стали валиться одна за другой с потолка совы.
Где-то далеко завыли волки. Где-то ещё дальше возликовали голоса мужчин, чьи естества обретали былую силу и вздымались, требуя немедленной битвы за демографию. Слышен был шум грозы, обрушившейся на скрытый в мареве трёх пустынь город Рдеж.
Старцев устало оглядел залитый кровью и битыми яйцами, усыпанный перьями и трупами пол спальни. Отбросил топорик, вышел в залу и прикрыл за собой дверь. Телевизор по-прежнему лопотал что-то неразборчивое. Старцев пожалел, что оставил оружие в спальне и нечем теперь было кончить этот ящик. Он бросил в телевизор стул и пошёл на кухню.
Там он тяжело опустился на табурет и надолго задумался. Потом, обретя решение, вздохнул и потянулся к холодильнику.
Да, ему пора было возвращаться во Рдеж град, где ждал его доклада солнцеликий Веретия. Но сначала он спокойно посидит на балконе с баночкой пивка, немного расслабится. Он это заслужил…
Когда на балконе он делал четвёртый глоток пива, откуда-то прилетела чёрная с жёлтым оперением стрела и прибила его к спинке стула. Старцев выронил банку и некоторое время удивлённо смотрел на струйку мелкого песка, которая вытекала из пробитой груди. Потом глаза его закрылись навсегда.
Сегодня все розы белы
«…»
Здравствуйте, здравствуйте, милый Артём Витальевич!
В нетерпении, без обычных «Как Вы там, милый друг?» начну с главной новости этого дня, не корите меня, мой добренький Артём Витальевич, ладно?
У нас сегодня был девичник. Устраивали спиритический сеанс! Каково? Представьте себе шестерых барышень вкруг стола, возложившими руки свои на блюдце, а по кругу начертаны буквы, ну, Вы знаете, как это делается, а моё нетерпение не позволяет мне живописать всё это подробно — сопит над плечом и торопит, толкает под руку. Так вот, вообразите себе шестерых бледных в ожидании потустороннего барышень, и свечу, и полумрак, и метель, конопатящую хлипким снегом окно. Вообразили? Конечно, выдумывались вопросы самые глупые — смеху ради. Но это поначалу и больше, наверное, от нервозности и напряжения (где-то даже и страшновато было). Но потом стали спрашивать всё больше о серьёзном. Нет, правда, Вы не думайте, дескать, какие уж там серьёзные вопросы могут созреть в этих ветреных головках. Отнюдь же. Вот Ниночка, например, возьми да спроси: скажи мне, Иннокентий, любит ли меня Виктор Алексеевич? Вот умора!
Ах да, я же не сказала: мы вызывали дух Иннокентия Смоктуновского. Почему — его? Потому что это любимый Леночкин артист, а жребий выбирать духа для строгого нашего допроса пал как раз ей, Леночке.
В общем, Иннокентий Михайлович ответил «да», так Ниночка была до того счастлива, до того счастлива! Перецеловала нас всех, затискала, расплакалась даже. И ведь все же мы понимаем, ну или делаем вид, будто понимаем (улыбаюсь), что по сути своей глупость несусветная все эти гадания и спиритизмы. Но сердцу так хочется верить иногда, просто слепо верить в лучшее, в счастье. А Ниночка, она такая трепетная, доверчивая. И влюбчивая ужасно, да я Вам уже характеризовала её, Вы, верно, помните.
Должно быть, помните Вы и Виктора Алексеевича, о нём я тоже как-то говорила в двух словах. Он охранником работает. Добавлю теперь, что человек это простой, без затей, и, как мне кажется, в нём сочетались самые порою несочетаемые качества. В целом личность получилась довольно-таки неопределённых свойств, но надеюсь, всё же, что человек он не плохой, не пропащий человек. Ради Ниночки надеюсь.
Вы скажете: ну конечно, вот что у них называется вещами серьёзными — всё те же вечные дамские амурные глупости. Но для нас, женщин, что́ может быть серьёзней, чем дела сердечные! Помните же эту (дурацкую по сути) песенку: «Женское счастье — был бы милый рядом…»
Well 1, потом были танцы конечно же, и вино игристое и смех, смех, смех… Веселились напропалую. А кстати, заглянула на огонёк и Сонечка, ну, а раз уж была наша рыжая mischievous 2, так можете себе представить как весело и разудало было на самом деле. Вы знаете же Сонечку, эту little rogue 3 — ей бы только эпатировать, поддразнить, высмеять. Она ужасно любит быть центром всеобщего внимания — просто наслаждается им, впитывает всею кожею; и взгляд её, с этою лукавинкой, с этою бесовинкой внутри, будто говорит вам: да, вот я какая, восхищайтесь же, восторгайтесь мною! Право же, она так мила, наша Сонечка, так непосредственна и хороша собой… Впрочем, что это я нахваливаю — ещё влюбитесь заочно. Шучу, шучу.
Потом, после танцев, просто сидели и болтали. Ну, Вы, я полагаю, представляете себе, о каких пустяках могут болтать не обременённые семейными обстоятельствами барышни, когда рядом нет ни мужчин, ни строгих маменек, ни мрачных дуэний, так что не буду утомлять Вас перечислением обсуждаемых тем и того, кто и что сказал, а упомяну лишь о замечании, сделанном Дашенькой Левицкой. Речь в тот час шла о… впрочем, Вы и сами уже догадались — о чувствах, конечно же. Так вот, непосредственно перед тем была реплика Ниночки о том, что, мол, любовь зла, полюбишь и сантехника, а Дашенька (милой девочке едва пошёл семнадцатый годок, учтите) серьёзно так говорит: «Я никогда не смогла бы полюбить человека, не способного подставить тебе табурет, когда хочется влезть в петлю, и потом — его выдернуть». Представьте. Каково? Вот что значит читать в её возрасте по ночам Кафку, Исигуро и Мамлеева.
А Сонечка тут и говорит: «У Глафиры три квартиры, у Марьяны три романа, у Тамары три амбара, у меня — петля́». Так и продекламировала, Вы только представьте себе. Смеялись, хотя и было совсем не смешно, но ведь все понимали, что Сонечка по-своему старалась разрядить обстановку после Дашенькиных слов. А я думала (адресуясь к Даше): «Милая, милая девочка, в твоём ли возрасте размышлять о подобных вещах!». И вспоминала себя в шестнадцать ветреных моих лет, какою наивною дурочкой была я тогда, о каких глупостях думала и рассуждала с самым серьёзным и напыщенным видом («как умная Маша» — говорила в таких случаях матушка моя). И вот, нате вам — Дашенька с её сентенцией…
Горьковатый осадок остался, кажется, не только у меня, потому что чай пили уже как-то вяло, по большей части в молчаливой задумчивости, и даже Сонечка посмурнела и не делала попыток перетянуть на себя общее внимание. Потом слушали Дебюсси, фон Цемлинского и Пуленка (не могу удержаться и не сказать, что это я — Я! — привнесла в музыкальный кругозор нашей компании нечто совершенно для неё неожиданное, свежее, дотоле неведомое (улыбаюсь иронически, конечно же). Не все оценили (особенно Пуленка), но всем понравилось. Потому что атмосфера слушаний была непередаваема и восхитительна, тиха и погружена в себя. Потом Сонечка играла нам. Всё же, хотя она и не виртуоз по части владения гитарой, но исполнение у неё очень прочувствованное. В довершение ко всему она была в голосе и срывала аплодисменты пением романсов. Вот такое одухотворённое вышло завершение вечера.
А теперь — о главном, Артём Витальевич, о чем я не досказала.
Во время спиритического нашего сеанса я думала о Вас… Ой, подождите, краска со щёк сойдёт, тогда буду продолжать…
Так вот, я думала о Вас, Артём Витальевич, о том Вашем предложении мне, помните ли? Когда мы сидели в «Дирижабле» и Вы тогда взяли меня за руку и сказали… Впрочем, можете ли Вы не помнить Ваших же слов! Что же Вы за фрукт в таком случае, если не помните! Шучу.
Так вот, милый мой Артём Витальевич, я нынче заново переживала каждое сказанное Вами тогда слово (и интонацию, с какою они говорились). И думала: никогда ещё ни один человек не подходил так близко — вплотную — к душе моей, никогда ещё сердце моё не шептало так настойчиво: судьба, это судьба…
Ой, что-то я заболталась совсем и, кажется, наговорила лишнего…
Думала переписать всё наново, но — нет, не стану. Какая-то разудалая удаль колобродит во мне после всех сегодняшних происшествий и воспоминаний.
Только умоляю Вас, милый друг мой, не смеяться над болтливой сумбурностью письма моего. Вот чего-чего, а если будете считать меня болтушкой — уж этого-то никогда Вам не прощу. Шучу, конечно, болтушка и есть.
На том, пожалуй, и закончу, с пожеланиями всего только доброго Вам, и матушке Вашей, и Алевтине Витальевне. Кстати, передайте Аленьке мой поцелуй и заверения в вечной дружбе. Я по ней скучаю.