Смог (СИ)
Павел Луговой
СМОГ
(рассказы)
Предисловие редактора
С Павлом Луговым мы познакомились в 1996-м году. Я работал тогда в городской газетке, ныне давно уж почившей в бозе, — вёл криминальную хронику. По долгу службы приходилось много общаться с работниками милиции от простого сержанта патрульно-постовой службы до начальников отделов.
В один из февральских дней довелось мне рейдовать с экипажем ППС и вместе с ним выехать на рывок шапки (эти грабежи, целью которых становились норковые головные уборы, были тогда основным сезонным видом преступлений в наших краях). В пешем патруле, раскрывшем этот грабёж и задержавшем преступника, одним из сотрудников оказался Павел — тогда ещё совсем молодой младший сержант. Потом как-то рейдовали в одном экипаже (вернее, это он рейдовал, конечно, а я лишь надеялся на какое-нибудь «интересное» происшествие). Происшествий, помнится, особых не было, зато мы с Павлом наговорились вдосталь. И сразу подружились.
Что он с самого раннего детства мечтал стать писателем и пишет стихи и прозу, я узнал значительно позже и почти случайно. Я тогда издавал свою собственную газетку, копеечный непритязательный политико-коммерческий листок в полтысячи экземпляров. В одном из его номеров и опубликован был в первый раз Паша Луговой: одна из лучших, как мне кажется, его новелл — «Освобождение». Тогда же чуть позже в каких-то электронных журналах мелькали «Лиза» и «Пафос Метлицкого». Беда в том, что сам Паша никогда не стремился издаваться, как я ни подталкивал его опубликоваться на пробу на каком-нибудь литературном сайте.
Сборник рассказов, который вы сейчас читаете, стал первой серьёзной интернет-публикацией, организованной усилиями фан-группы, назвавшейся «Рдежъ градъ». Стоило некоторых трудов убедить Пашу согласиться на публикацию. Совместно с ним мы в процессе долгих споров отобрали рассказы — настаивал на кандидатурах я, ибо большинство из них мне были уже знакомы и нравились.
Если говорить о собственно вошедших в сборник опусах… Ну, это весьма своеобразная литература. Автор создаёт свой, особый мир, вернее сказать — междумирие, повисшее в межвременье. Это некая условная территория, на которой улеглись внахлёст, вперемежку, наша местность, как будто застывшая в поре девяностых — начала двухтысячных, и град Рдеж, существующий в ином, совсем не нашем измерении времени и пространства и бытующий по абсолютно иным законам. Мир, создаваемый автором, безусловно ужасен с обывательской точки зрения, представить его реально существующим страшно. Ни один из рассказов не заканчивается благополучно, хороших развязок своих коротких историй автор для читателя не припас. Нет у него в рукаве ни положительных персонажей, ни добрых сюжетов, ни морали для юношества. Более того, юношеству, да и вообще неподготовленному читателю с душою ранимой и доброй, читать эти рассказы категорически противопоказано.
В общем и целом тексты сборника — это то, что определяется ныне жанром «контркультура». Правда, это соотнесение до известной степени условно (как, пожалуй, и любое подобное соотнесение), ибо герои Лугового хотя и живут (пожалуй, вернее будет — существуют) в некой своей парадигме ценностей, пользуются своей шкалой морали, несовместимой с принятой у нас, находятся в своём измерении «можно» и «нельзя», однако окружающая их реальность также не укладывается в понимание современного нам нормального, здорового, морально устойчивого человека, поскольку эта реальность как минимум необычна и фантастична, а как максимум — она глубоко больна, безумна, и у нормального человека вызывает отторжение, причём отторжение морально-нравственное, а не физическое, вопреки тому, как это случается чаще в литературе подобного толка. Более того, если хорошенько присмотреться, если вчитаться в тексты автора, то окажется, что посыл-то их совсем не контр– и не анти– –культурен, –социален, –человечен и прочее, обнаружится, что автор разделяет традиционные ценности, пропагандируемые классической культурой, искусством, философской мыслью. Только подача у него своя особая, нетривиальная, она обманчива в своей якобы прямолинейной якобы простоте. А тот мир, что окружает его героев — текуч, абсурден, фантасмагоричен, лжив, изменчив, невозможен, что моментально отменяет определение этих произведений как сугубо «контркультурных». Вопреки сложившейся в отечественном направлении этого жанра тенденции автор не стремится шокировать, эпатировать, вызывать отвращение; хотя он и пользуется художественными средствами для катализа почти физического неприятия, отторжения, но это не самоцель, это лишь инструмент, это всё та же извечная борьба со злом, только ведомая иными средствами. И даже таких вот, «контркультурных» персонажей автор предлагает нам не только презирать, как того же Гешу из «Освобождения», но и пожалеть — непутёвого Лунатика или потерявшуюся в жизни Тутси из «Смога», Ирину Петровну из «Её последней арии», вдруг осознавшую себя накануне одинокой старости, женщин из трогательной новеллы «Сегодня все розы белы».
Отдельно хочется сказать об авторской манере письма, которая, скажем так, не монофонична, но меняется от новеллы к новелле, а то и от персонажа к персонажу. Авторский язык богат, изобретателен, порою изыскан, иногда предельно разговорен, он прекрасно характеризует рассказчика или участников истории и может, пожалуй, стать предметом эстетического удовольствия для понимающего читателя.
Мне остаётся выразить надежду, что сей маленький сборник не станет единственным и что он пробудит в читателе интерес к творчеству замечательного автора — Павла Лугового.
Её последняя ария
Ирина Петровна сегодня не в голосе. А попробуйте быть в голосе, когда вам с утра исполнилось пятьдесят пять. Ария вышла сухой, тоскливой, натужной…
Она сидит у себя в гримёрке, на пуфике перед зеркалом, в одной комбинации и думает ни о чём.
Если ты долго думаешь ни о чём, ничто тоже начинает думать о тебе.
Ей не хватает дыхания на последнюю «ре», ей не хватает сил бросить курить, ей не хватает ума не поддаться жалости к себе. Ей всегда чего-нибудь не хватает. Зато лет — с избытком. Но это, кажется, единственное, чем невозможно поделиться ни с кем. Да и кто захочет…
Тук-тук-тук…
Подождите, дайте угадаю, кто это… Да конечно же он, что уж там. Давно уже в прошлом те времена, когда можно было угадывать и ошибиться. Нынче — не то, нынче без вариантов. Но спасибо ему уже за то, что можно вздрогнуть, услышав «тук-тук-тук». Правда, она давно уже не спохватывается «Ох, я же в одном исподнем!..» и не кричит двери: «Подождите, я не одета». Потому что — без вариантов.
Он входит порывисто, врывается с улыбкой на тонких губах, худощавый, стремительный. Молодой.
— Царица! — возвещает от порога. — Царица!
Бросает букет к её ногам, падает на колено, склоняется в поцелуе. Оторвавшись от руки, поднимается, сладко заглядывает в глаза.
— С днём ангела, ангел мой!
Фат.
— Спасибо, милый.
Она целует его в губы. Сухо и нетребовательно.
Он поднимает букет, ставит в вазу на туалетном столике. Подходит.
Останавливается, пожирая Ирину Петровну взглядом. Статный, широкоплечий, черноволосый и черноглазый, с тонким прямым носом, с демоническим блеском в глазах… Красавец. Харизматичный, утончённый, напористый… и лживый, как обещание вечной юности.
Она поднимается с пуфа ему навстречу, обнимает за шею, растворяется опустелым взглядом в космосе его зрачков.
— Ириша, ты прелесть. Ты была хороша сегодня как никогда!
Ириша… Какая, блядь, Ириша! Иришей она была… Когда? Когда-то же была…
— Я заслушался… — глаза его влажны от восторженной слезы. Артист! Или принял уже… — Я улетал! Это было… это…