Atomic Heart. Предыстория «Предприятия 3826»
После этого Кузнецова поздравили с присвоением очередного воинского звания «капитан» и велели ждать приказов. Он ожидал, что ему прикажут собирать своих людей и вновь отправят искать подземные заводы фашистов, но время шло, а приказов не поступало. А потом началась эпидемия, и всё покатилось к чертям собачьим.
Оказывается, россказни фашистов об атомных бомбах были блефом. Последней попыткой гитлеровцев отвести от себя неотвратимую кару. Никаких атомных бомб у них не было, и когда нацисты поняли, что их байки не остановят наступление Советской армии, они выпустили из своих лабораторий жуткую заразу, которая сожрала их самих сразу же, а потом перекинулась на всех остальных. Нацисты знали, сволочи, что подохнут, и потому решили забрать с собой в могилу весь мир.
Как сказал начразведки армии, мол, Кузнецов, ты в рубашке родился. По всему выходило, что именно он был последним, кто побывал в Берлине и успел покинуть его до заражения. Все остальные уже являлись разносчиками коричневой чумы. Но в те дни об этом ещё никто не знал, и потери оказались ужасающими. Никто даже не понял, как всё произошло. Передовые подразделения, удерживающие линию боевого соприкосновения, погибли мгновенно. Из двух миллионов человек в живых осталось меньше ста тысяч, рассеянных по фронту от Балтики до Померании. О том, что там вообще есть выжившие, стало известно лишь на третьи сутки, когда эти самые выжившие начали выходить в расположение второго эшелона приготовившихся к штурму Берлина войск.
Сейчас считается, что это именно они принесли заражение второму эшелону, но в это мало кто верил. Второй эшелон имел численность вдвое больше первого и срочно отступал по всему фронту. У командования хватило ума не грузить войска на поезда и не тикать сломя голову. Отвод войск производился пешим маршем и на машинах, строго соблюдая дистанцию и запрет на контакт подразделений друг с другом. Выживших же собрали в одном месте, и заражение никак не могло распространиться оттуда по всем войскам сразу. А умирать люди начали именно везде и сразу. Без всякой системы то в одном, то в другом полку целые батальоны умирали за полминуты прямо на марше. Такой полк сразу же останавливали и перенаправляли в ближайший населённый пункт для прохождения карантина.
Все остальные подразделения двигались дальше, и никто с заражёнными не контактировал. Зато всех ежедневно гоняли сдавать кровь на анализ. Во время одной из таких сдач Кузнецов слышал разговор начальника медицинского отряда с комдивом. Врач сказал, что заразу разносят не только выжившие солдаты, но и падальщики и даже дожди с ветрами. Но больше всех её разносят беженцы и дезертиры, то есть те, кому было велено сидеть на карантине, но они тайком покинули опасную зону и пробрались туда, куда эпидемия ещё не добралась. Таких людей в любой карантинной зоне находятся сотни, а если не успевают умереть, то и тысячи.
Эти люди не горят особым желанием вновь попасть в карантин или, и того хуже, быть расстрелянными за побег из опасной зоны — и потому, естественно, не говорят правды о том, откуда они заявились в тот или иной город. Беженцы придумывают различные истории своего появления, и проверить их слова почти никогда не удаётся. Потому что там, где они появляются, очень быстро начинается эпидемия, и все умирают. В том числе они сами. Потому что, как выяснилось позднее, даже те, кто выжил, не только разносят заразу, но и сами заболевают ей несколько позже. Короче говоря, любой выживший всё равно умрёт, не от первого заболевания, так от двадцать первого.
На глазах у Кузнецова армия, со штабом которой он отступал, поредела на семьдесят процентов. Гибнущие полки откалывались один за другим, изолируясь на карантин в наскоро назначенных населённых пунктах, и вскоре радиосвязь с ними прекращалась. Официальная версия гласила, что у радиостанций разряжались батареи питания, заменить которые в деревнях нечем. Поначалу кто-то даже верил в такое объяснение, но потом из таких вот карантинных зон стали появляться те, кто остался от этих полков. Полк умирал в полном составе вместе с населением деревушки, и те, кто оказался выжившим, садились в машину и ехали к своим. Через усыпанные трупами и накрытые гигантскими стаями воронья мёртвые города.
Сначала позади стремительно редеющих войск осталась мёртвая Польша, потом армия Кузнецова вошла в Белоруссию, и тут оказалось, что эпидемия пришла сюда даже прежде, чем отступающие из Берлина войска. Дороги уже были перекрыты заградотрядами НКВД, открывающими огонь без предупреждения по любому, кто оказался в поле зрения. Потому что покидать место жительства запрещено особым указом правительства. Но всё это никак не помешало заразе распространяться, потому что армия, отступающая второй месяц, продолжала терять полки.
Три дня назад полк, в составе которого отступала отдельная разведрота Кузнецова, миновал Смоленск. Колонна отошла от города едва на 50 км, когда из Смоленска пришла радиограмма об эпидемии. Говорят, радист, который её передавал, умер прямо во время сеанса связи. До Москвы оставалось всего 300 км, и отступающую армию остановили, срочно разведя по ближайшим населённым пунктам. Полк Кузнецова встал на постой в какую-то крохотную деревушку, немедленно потерявшуюся среди полковых палаток и наскоро отрытых землянок. На краю полкового хозяйства установили медицинскую палатку, в которую всех вызывают сдавать кровь.
Несмотря на то, что от полка, во время берлинской операции побывавшего под ударами «Фау-5», осталось едва сорок процентов списочного состава, общее количество личного состава совсем крохотным не назовёшь. Как-никак больше полутысячи душ. Раз в сутки забирать у всех кровь и проводить её анализ — это занятие для троих врачей и десятка медсестёр должно быть довольно хлопотным. При этом Кузнецова на анализ крови за эти три дня вызывают уже в седьмой раз. Так часто никто в эту палатку не ходит, проколы в венах не успевают заживать, и сослуживцы уже косятся на него с подозрением. Да и самому боязно, если честно.
На этот раз забирать у него кровь явился военврач, являющийся командиром этого нехитрого медпункта, и Кузнецов, терпеливо подставляя руку по иглу, спросил:
— Товарищ подполковник медицинской службы, разрешите обратиться?
Военврач мгновение смотрел на него странным взглядом, потом ответил:
— Обращайтесь.
— Я заразился? — Кузнецов был абсолютно спокоен. — Это уже седьмой раз я кровь сдаю. Скажите прямо. Я же с бойцами своими в одной землянке сплю. Погублю людей ни за что. Я с ними с первого дня войны. Михалыч и вовсе со мной ещё с Испании.
— Сходи, покури пока снаружи, капитан, — ответил военврач.
— Я не курю, товарищ подполковник. — Кузнецов был по-прежнему невозмутим. — Так что со мной? Людей моих пожалейте.
— Тогда погуляй вокруг палатки, капитан! — раздражённо заявил военврач. — Дождись результатов анализа! Я сам к тебе выйду, ступай! У меня дел невпроворот!
Пришлось подчиниться. Кузнецов покинул медицинскую палатку и минут двадцать бродил вокруг неё, разбираясь в собственных мыслях. Умереть он не боялся, тем более эта зараза, которую за коричневые пятна на лицах трупов прозвали коричневой чумой, убивает быстро. Но своих людей было жаль. От роты и без того осталась лишь горстка бойцов в полтора десятка штыков… Если он заражён, значит, и их заразил. Вот ведь как по-скотски получилось… А ведь они доверяли ему всегда, без раздумий!
— Где капитан Кузнецов? — со стороны палатки послышался чей-то суровый голос.
— Вон там! — ответил часовой, и Кузнецов обернулся. — Ему гулять было велено!
Возле входа в полевой медпункт стояли трое офицеров в форме НКВД, рядом с ними военврач. Увидев Кузнецова, военврач решительно направился к нему, и чекисты поспешили следом, оглядываясь назад и с озираясь с подозрением во взглядах. Кузнецов спрятал ухмылку.
— Арестовывать пришли? — невозмутимо поинтересовался он, как только военврач подошёл вплотную. — Зря. Сказали бы сразу, товарищ подполковник, я бы сам пошёл.