Цивилизация людоедов. Британские истоки Гитлера и Чубайса

Жириновский находился на арене российской политики более трети века, – и 30 лет подряд автор настоящей книги хвалил его за эффективность, и все эти годы видел, что мысль об эффективности Жириновского почти всякий раз оказывалась для либералов совершенно новой, неожиданной и в конечном итоге просто не поддающейся не то что запоминанию, но даже и простому восприятию.
  
12.6. Враждебность к Родине
 
Давно подробно разжевано и неопровержимо доказано даже для самых идеологизированных «глотателей газет», что великий гуманист и философ Л. Н. Толстой со своим «патриотизм – последнее прибежище негодяя», переводя отнюдь не самый сложный текст со староанглийского языка, сумел-таки ошибиться. Оригинальное «патриотизм может оправдать даже негодяя» классик (возможно, испытывая непреодолимое давление собственных идеологических установок) переделал в строго противоположное по смыслу «патриотизм – способ самооправдания и признак негодяя».
Однако почему именно вроде бы образованные российские либералы, приложив для этого действительно титанические в своей последовательности усилия, сделали эту исторически понятную ошибку фактором общественной жизни?
Сначала – понятно: валили КГБ, КПСС и Советский Союз, и каждое лыко по сугубо политиканским причинам было в строку. Однако когда свалили и, более того, дорвались до власти, – почему же не поднимать свой, русский и российский патриотизм, подобно тому, как это происходило во всех остальных странах постсоветского пространства без исключения?
Почему на всём протяжении 90-х, пока либералы сохраняли в своих руках всю полноту власти, любить Родину с официальной точки зрения было стыдно, а порой и преступно (правда, многочисленные последующие процессы над патриотами показали, что такое восприятие патриотизма перекочевало и в значительно более поздние времена)? Почему за словосочетание «национальные интересы» во внутренней служебной записке администрации президента России ещё в 1995 году (личный опыт автора) можно было огрести серьезные неприятности? Почему ещё в 2006 году, уже во второе президентство В. В. Путина использование самого слова «русский» в официозных пропагандистских медиа практически подразумевало словосочетание «русский фашист»?
Ответ на эти (и многие иные подобные) риторические вопросы, насколько можно судить, давно уже очевиден всем интересующимся: потому что, когда в начале 90-х годов, по известному выражению классика, «попали в Россию», далеко не все пафосные антикоммунисты действительно «целили в коммунизм». И те, кто промахнулся, вместо ненавидимого им по тем или иным причинам коммунизма ударив по любимой России, – вроде великого философа Зиновьева и в целом всей честной части тогдашних диссидентов, – всю оставшуюся жизнь горько раскаивались и в последующем никакой карьеры в этом своём искреннем раскаянии не сделали.
А относительно успешную карьеру сделали, в тогдашних терминах, «демократы» (сегодня называемые именно «либералами») – те, кто попал именно туда, куда с самого начала вполне сознательно целил.
Лучше всего это выразил откровеннейший из либералов 90-х годов приватизатор и бывший вице-премьер Альфред Кох, сказавший об обеспеченной в том числе и его эффективной деятельностью бесперспективности и безысходности России с такой патологически чистой детской радостью, что шокировал даже своих предельно циничных коллег.
Не менее откровенна была и ныне широко известная «прорабша перестройки», которая в присутствии автора данной книги буквально визжала на круглом столе, «по горячим следам» посвященном 11 сентября 2001 года, что любые люди, готовые сознательно отдать свои жизни за что бы то ни было, являются выродками рода человеческого и должны уничтожаться физически в превентивном порядке, чтобы не мешали нормальным людям нормально жить.
Дело было в Ленинграде (тогда и ныне Санкт-Петербург), в считанных километрах от Пискаревского кладбища, где лежит полмиллиона этих самых, по её и в целом по либеральной терминологии, «выродков».
 
Признаюсь: даже американцы в своих войнах после Второй мировой, даже террористы, даже конченые фашисты представляются более близкими всем нормальным людям (включая даже своих непосредственных жертв), чем эта до сих пор любимая российской одичалой бюрократией либеральная дама. Потому что они сражались и зверствовали за свой народ, – или хотя бы искренне полагали так, а она вполне сознательно и последовательно сражалась (и сражается и в настоящее время!) против своего народа.
Нельзя полностью исключить, что это вышло у неё нечаянно – вырвалось из глубины душонки просто потому, что в основе её мироощущения, как и у всякого либерала, лежат исключительно запросы индивидуального и при том сугубо материального потребления.
Последнее слово представляется главным, ключевым для понимания отношения отечественных либералов к России (да и всех остальных либералов – ко всем остальным родным для них и при этом менее развитым, чем показывается Голливудом, странам). Иначе их можно понять, лишь допустив, что они бескорыстно испытывают к обычным людям, вне зависимости от их национальности и вероисповедания, какую-то животную, расистскую в своей основе ненависть.
Конечно, значительная часть либералов, как мы многократно имели возможность убедиться за 36 лет национального предательства, является кончеными расистами, ненавидящими русских и русскую культуру сугубо по этническим, а порой и религиозным причинам. Однако данный фактор в настоящее время представляется, безусловно, второстепенным, – в том числе и в силу интернационального характера либеральной идеологии и круга исповедующих её.
На деле базовая, фундаментальная причина патологической ненависти критически значимой части либералов к России отличается патологической простотой: они всего лишь стремятся обеспечить себе качественное потребление, оставаясь полностью равнодушными к его цене для всех остальных. «Ничего личного – только бизнес». Дело не в какой-то специфической ненависти: хотя она часто действительно имеет место, как причина либерального поведения она всё же представляется безусловно второстепенной.
Россия нелюбима критически значимой частью либералов отнюдь не как враг, не как противостоящая им сила (они люто ненавидели её и тогда, когда она, растоптанная ими, лежала у них под ногами в кровавой грязи и не только не была, но даже теоретически никогда не могла стать, как они были свято уверены, никакой силой), но всего лишь как бытовое неудобство, как гвоздь в ботинке: её народ (тоже запрещенное после победы демократии слово, до сих пор в официозе негласно принято не только писать, но и говорить исключительно «население»!) самим фактом своего существования мешает им красиво потреблять, – подобно тому, как плохому танцору мешают танцевать его собственные ноги.
Обычным людям свойственно тяжко застывать в заведомо стыдном для себя раздумье по поводу хрестоматийного выбора между севрюгой и Конституцией; при выборе же между Конституцией и куском хлеба 95 % людей не задумаются ни на минуту, и всерьез осуждать их может исключительно тот, кто никогда не голодал сам.
Однако именно у либералов – и именно в силу их идеологии – потребительская ориентация является всепоглощающей и всеобъемлющей, практически исчерпывающей реальную мотивацию. И, истово служа прежде всего своему личному материальному потреблению, они автоматически, иногда незаметно для себя самих начинают служить странам и регионам, в которых потреблять наиболее комфортно.
А именно эти страны и регионы и являются нашими объективными, стратегическими конкурентами (во многом потому, что после краха советской цивилизации расцвели именно на наших костях, на основе присвоения и использования выкачанных из нас по мириадам каналов финансовых, интеллектуальных и технологических ресурсов). И, осознанно существуя ради личного материального потребления, носители либеральной идеологии начинают искренне любить те места, где потреблять хорошо, комфортно, – и, соответственно, не любить те, где потреблять плохо, неуютно.