Цивилизация людоедов. Британские истоки Гитлера и Чубайса
В то же самое время тот же самый либерализм за пределами Британской империи столь же последовательно носил жестко антигосударственный, антипатриотический характер и был сфокусирован на последовательную, бескомпромиссную и безоглядную борьбу за все и всяческие свободы как таковые. Это вполне естественным образом направляло его против неизбежно стеснявших эти свободы правил человеческого общежития (и тем более против устанавливающих и поддерживающих эти правила местных властей).
Таким образом, вне Британской империи либеральная идеология оставалась её оружием, глубоко интегрированным (через образованную часть соответствующих обществ) в тело потенциально враждебных ей государств и активируемым при малейшей необходимости.
Англия овладела либерализмом, созданным в основном французскими (а также еврейскими) мыслителями в борьбе буржуазии против абсолютной монархии, во многом потому, что сама в силу исторических обстоятельств счастливо избежала длительной, болезненной для общества фазы этой борьбы. (Как было показано выше, самоистребление феодалов в Средние века привело к тому, что монархия сначала сама опиралась непосредственно на формирующуюся буржуазию, а потом срослась с её наиболее крупной и эффективной частью в целом ряде важнейших институтов, включая Банк Англии – см. параграф 2.1.)
То, что борьба континентальной буржуазии (прежде всего французской) со своими абсолютными монархиями являлась для Англии сугубо внешними, а не внутренними процессами, позволяло ей наблюдать за этой борьбой со стороны и использовать её в своих интересах (например, непосредственно организуя Великую Французскую революцию). В частности, британская элита быстро оценила выдающийся потенциал выкованной в этой борьбе либеральной идеологии и научилась использовать её как эффективное оружие против противостоящих ей континентальных монархий, в том числе через развитие капитализма, естественным образом боровшегося против разнообразных феодальных оков [170].
Либерализм стал оружием Британской империи не только в силу успешной приватизации ею идеи человеческой свободы и, соответственно, принципов и идеалов освобождения, но и потому, что Британская империя (как затем США) успешно провозгласила себя его моделью, образцом и единственным подлинным источником. Соответственно, заимствование английских институтов в силу культурного влияния и исторического авторитета Англии (обеспеченного в первую очередь ее же учеными и деньгами) стало восприниматься как основное содержание развития, а сама оценка тех или иных обществ – определяться тем, насколько успешно они заимствуют (или имитируют) провозглашенные универсальными институты, принципы, подходы и ценности Англии.
«Ясно, что объективно это работало на ослабление стран – реципиентов либерализма, на подрыв их социально-экономического строя, на создание… проблем, которые неорганичны для нормального развития этих обществ, а потому не могут быть решены адекватным образом (результат – распад, революция или диктатура, ещё менее либеральная, чем предшествующая власть); наконец, на усиление зависимости от англосаксонского ядра в экономике, политике, идеологии…» [95].
Идея свободы, которую воплощал либерализм на первоначальном (самое позднее до 10-х годов XX века) этапе его становления и функционирования именно как великой идеологии, была превращена оседлавшей его Британской империей (вместе с её квинтэссенцией – лондонским Сити) в крайне эффективное оружие против континентальных империй.
Изучение и развитие всех и всяческих народов и народностей (прежде всего Европы), старательное пробуждение их самосознания, настойчивое провоцирование их на борьбу сначала за автономию, а затем и за отделение, отождествление сепаратизма со свободой и его всяческая пропаганда являлось борьбой отнюдь не за свободу народов (с которой большинство из этих народов, не имея собственного образованного и, главное, ответственного слоя, попросту не знало, что делать и, соответственно, заведомо не могло справиться и которая откровенно нелепо выглядела со стороны представителей крупнейшей колониальной империи), а против объединяющих эти народы империй, противостоящих Британской [171].
С государственной точки зрения эта борьба должна была раздробить наиболее значимых противников Британской империи, лишить их собственных ресурсов и отдать, наконец, континентальную Европу под власть Англии, осуществляемую прежде всего через непубличный контроль за местными элитами и финансовыми системами.
С точки же зрения финансового спекулятивного капитала лондонского Сити данная борьба должна была коренным образом переформатировать континентальную Европу из совокупности больших государств имперского типа, каждое из которых объединяло многие народы и народности, в совокупность государств как можно более малых, объединяющих каждое лишь один народ.
Благодаря этому каждое из таких государств в силу скудости своих ресурсов (в том числе волевых, интеллектуальных и культурных) легко поддавалось бы управлению со стороны внешних для него финансовых спекулянтов и, более того, само стремилось бы под власть именно английских финансовых спекулянтов как наиболее сильных и потому обеспечивающих наиболее надежную защиту от соседей и наибольший комфорт элитам этого государства.
9.4. Либерализм: оружие финансовых спекулянтов против производительного капитала
Идея свободы в силу своей универсальности и соответствия объективным внутренним устремлениям человеческой личности является почти абсолютным оружием. Соответственно, она использовалась исторически первыми освоившими её англичанами в этом качестве в конкуренции не только Британской империи с другими империями, но и в конкуренции финансового спекулятивного капитала (прежде всего в лице его мирового авангарда вплоть до начала XX века – лондонского Сити) с другими группами капитала (начиная, кстати, отнюдь не с промышленного, а ещё с торгового – «менялы и ростовщики против купцов»).
С развитием промышленности и, соответственно, с укреплением производительного капитала (иначе называемом капиталом реального сектора), по самой своей природе ориентированного на формирование и укрепление собственных государств и на максимальное расширение их масштабов (для обеспечения стабильности правил и расширения емкости рынков) он стал главным противником финансового спекулятивного капитала, – а значит, и выражающего его интересы в идеологической плоскости либерализма.
Поскольку основным сущностным конфликтом, в который по вполне объективным причинам вовлечен производительный капитал как таковой, является его конфликт с постоянно и повсеместно используемым им наемным трудом, либерализм направил свои силы прежде всего на тщательнейшее изучение именно этого противоречия, являющегося не только источником развития производительного капитала, но и его принципиально неустранимой (без коренного изменения самой природы этого капитала, которое мы наблюдаем аж с 1939 года [172] на полностью автоматизированных, безлюдных производствах) ахиллесовой пятой.
Изучение этого фундаментального противоречия производительного капитала осуществлялось английским либерализмом для достижения двух практических целей: с одной стороны, чтобы держать в подчинении своим финансовым спекулянтам свой собственный национальный производительный капитал, а с другой – и главной (поскольку национальный капитал реального сектора связан с финансовым капиталом тысячью нитей и находится с ним в симбиозе, хотя бы в результате постоянно необходимых для производства кредитования и страхования), – чтобы эффективно нейтрализовывать возможную конкуренцию со стороны других стран на товарных рынках, превентивно подрывая, разрушая или подчиняя Англии их национальный производительный капитал.
Естественным результатом применения идеи свободы к перманентному конфликту наемного труда и капитала стала разработка идеи освобождения труда от гнета капитала (причём именно и только производительного, но ни в коем случае не финансового спекулятивного!), увенчавшаяся формированием марксизма. Последний же весьма быстро (в силу остроты конфликта труда с капиталом, обусловившим его крайнюю актуальность) вырос в третью великую идеологию нового и новейшего времени.