Похититель детей

Они поспешили из квартиры. Усадив девочку в такси, полковник сказал Эрбену:
— Друг мой, теперь прошу вас слушаться меня и, не рассуждая, делать все, что я сочту нужным.
— Хорошо, господин полковник.
— Сейчас вы поедете со мной.
Полковник негромко назвал водителю адрес. Эрбен хотел было усадить Марсель возле полковника, но тот указал девочке на откидное сиденье, а отцу велел устроиться рядом с собой. Лицо полковника говорило о твердости принятого решения: пути назад нет, намерения у него самые серьезные, и он не отречется от ребенка.
  
Типограф улыбался едва приметной улыбкой, пропитанной вином.
Девочка смотрела в окно, недоумевая, что за роль уготована ей в доме этого незнакомца, одетого так добротно.
С четверть часа такси петляло среди серых парижских домов. За окном проплыли Елисейские Поля, площадь Альма с ее мостом, бульвар Гренель. Неожиданно полковник постучал по окошку и попросил водителя остановиться.
Выйдя из машины, он сказал Эрбену следовать за ним.
— Попрощайтесь с дочкой. Вы расстанетесь с ней, по меньшей мере, на несколько недель.
— Позвольте мне обнять ее.
— Ну разумеется!
Эрбен поцеловал девочку в лоб, и та крепко прижалась к отцу.
— Я хочу остаться с тобой, — шепнула Марсель ему на ухо.
— Милая, маленькая моя, будь же благоразумна, — уговаривал он ее тихо.
— Не уходи, пожалуйста, я хочу с тобой! — твердила девочка, вся в слезах.
Эрбен смотрел на нее и улыбался.
— Нет, со мной нельзя, скоро у тебя будет другой дом, лапушка, — сказал он, с силой сжав дочкины руки.
От боли Марсель вскрикнула и потом затихла, словно окаменев. Застыли даже слезы у нее на щеках.
Наблюдая за ними со стороны, полковник пытался понять, отчего девочка вскрикнула.
— Ну же, не горюй, радость моя, — мягко произнес Эрбен. — Будь умницей, у тебя теперь новый папа — я всегда мечтал стать таким отцом, какой.
Эрбен чувствовал, что пора наконец расстаться, — величайшее нетерпение полковника давило ему в спину.
— Куда же вы ведете меня, позвольте узнать? — спросил он Бигуа.
— Месье, мне хочется помочь не только вашей дочери, но и вам тоже, ведь вы должны быть достойны ее. Мы идем в лечебный пансион для тех, кто пристрастился к спиртному. Через считанные недели вы выйдете оттуда здоровым человеком. А для начала, месье, прошу, выбросите в сточную канаву все бутылки, которые у вас при себе.
— Но мои карманы пусты.
Чуть погодя Эрбен спросил еле слышно:
— По-вашему, это правда необходимо заточить меня в лечебницу?
— По-моему, уважаемый мастер наборного цеха, вам нужно излечиться раз и навсегда, — ответил полковник, слегка подтолкнув Эрбена к дверям пансиона.
VIII
После беседы с директором лечебницы полковник вернулся к такси, но девочки там уже не было.
Обеспокоенный, он принялся расспрашивать шофера, куда она подевалась, однако тот сказал, что не обязан караулить пассажиров, и, даже если все парижские девочки одна за другой испарятся из его машины, он и бровью не поведет, пусть себе идут на все четыре стороны.
Бигуа был слишком встревожен, чтобы пререкаться. Взяв себя в руки, он подавил желание дать водителю пощечину и усилием воли смягчил свой суровый взгляд. В особых случаях военные, к какой бы нации они ни принадлежали, умеют становиться самыми терпимыми из людей.
— В какую сторону она пошла? — вежливо спросил он.
— Залезайте, попробуем отыскать ее, — сказал водитель, став более покладистым.
Проехав метров двести, они заметили Марсель: девочка разглядывала витрину лавки, где торговали дровами, коксом, углем, зажигалками и спичками.
— Мадемуазель, — обратился к ней полковник, сняв шляпу и слегка поклонившись, — неужели я успел утомить вас своим присутствием? Скажите же, куда вы направляетесь. Можете смело продиктовать водителю адрес.
— Ой, месье! — Марсель смутилась. — Просто мне стало любопытно, чем здесь торгуют, вот я и решила посмотреть, пока ждала вас.
И она села обратно в машину.
Бигуа уже готов был возразить: «Но я мог не заметить вас и поехать совсем в другом направлении — и тогда, возможно, потерял бы вас навсегда».
Тем не менее он промолчал, решив проявить смирение перед судьбой и не дерзить, раз она послала ему такую дочку. Полковника восхищало в Марсель все — ее возраст, красота, бледность и то, что она француженка. Он любовался ее тускло-желтым платьицем, которое полиняло от стирки, и чулками с неумелой штопкой, и стоптанными башмаками, и болью, которая была написана у нее на лице и сразу передалась полковнику. «Разве я заслужил все это? Разве достоин ее?» — думал он. Бигуа любовался этой душой, пока еще крошечной, неоперившейся и с зыбкими очертаниями — душой, которая росла, пыталась обрести свой неповторимый контур и наполниться до краев прямо в этом такси, катившемся по улицам Пятнадцатого округа.
«Я даже не осмелюсь придумать ей фасон платья и тем более снять мерки. А что скажет жена?» — размышлял Бигуа. Он сел как можно дальше от девочки, чтобы между ними оставалось вдоволь свободного пространства.
Дома счастье полковника стало еще полнее: жена с детьми только что вышли. Бигуа охватила радость, когда он понял, что никого из домашних сейчас нет и можно еще немного побыть наедине с дочкой, глядя на ее бледное личико и потрескавшиеся губы.
— Какую комнату вы хотели бы — с окнами во двор или на бульвар?
— О, да мне любой угол сгодится, — ответила Марсель, и полковнику показалось, в ее голосе сквозит кокетство.
Вот и весь их разговор. Однако затем последовало значимое, сокровенное молчание, во время которого Марсель доверчиво смотрела на полковника распахнутыми глазами, бесконечно прекрасными, и в них трепетала ее окрыленная душа, взявшая передышку после всех тревожных событий сегодняшнего дня.
Бигуа улыбнулся — чистосердечно и искренне. Он улыбался впервые в жизни. А потом вдруг заметил, словно наперекор собственной воле, что Марсель очень тонко сложена и во взломе у нее мягкость совсем не детская.
Начался дождь.
Деспозория наверняка скоро вернется, подумал полковник. С минуты на минуту раздастся звонок в дверь, и к нему в комнату ворвутся дети, захватят пространство вместе с женой, восхитительной, спокойной, выше всех похвал, которую он упрекал только в одном — в том, что она вверила ему себя целиком и полностью и на протяжении пятнадцати лет была его женой.
— Разве вы ничуть не удивлены, мадемуазель, очутившись в доме полковника родом из Южной Америки? Знали ли вы, куда везет нас такси?
— Я знала только, что вы добрый и из какой-то чужой страны.
— Почему вы вышли из такси и хотели уйти?
Марсель молчала.
И думала про себя: потому что я боюсь мужчин... У них грубые голоса, и они в тысячу крат сильнее меня. Сколько же их перебывало у нас дома — приходили к маме и, словно огромные псы, вынюхивали, пригнув головы, чем бы полакомиться! А потом запирались с ней в спальне. Иногда на улице шел дождь, вот как теперь, и я сидела, разглядывая их пальто, которые висели на вешалке. Из карманов торчали какие-то бумаги. Едва заслышав в комнате шум, я спешила на кухню помогать служанке.
— И мама ничего вам не объясняла? — спросил Бигуа, словно каким-то таинственным образом прочел мысли девочки.
Марсель чуть вздрогнула. Неужто полковник и вправду проник в ее мысли?
— Ну а меня совсем не стоит бояться, — добавил он так просто и непринужденно, насколько это было возможно при разговоре на столь тяжелую тему.
На миг он засомневался, уместен ли был его вопрос — что, если это сам дьявол подсказал те слова и заставил их сорваться с губ полковника?
  
В ответ Марсель не произнесла ни слова. Лишь опустила глаза, потупилась, и сложно было понять, залилась ли девочка краской или побледнела, поскольку она стояла спиной к окну.
Тишина, что пролегла между Бигуа и его дочкой, которые еще толком не знали друг друга, разрасталась, ширилась, изучала границы своих полномочий и, осознав величину этих полномочий, всерьез озадачилась.