Разоблачение Оливера Райана

Хорошее времечко было. Мы заработали немного денег тогда, когда никому это не удавалось. Финансовую ситуацию значительно улучшило то, что плоды нашей работы скоро начали превращаться в довольно популярную серию. Днем мы расходились по разным углам и работали. Я писал свои книги. Она умело подбирала картинки к моим словам. У нее это тоже неплохо получалось. Ее работа подчеркивала достоинства моей.
  
Я стал довольно известен как критик, изредка появлялся на телевизионных шоу и периодически писал статьи для воскресных газет. В те времена люди были как-то более сдержанны в бахвальстве своими успехами. Не то что сейчас – я уже со счета сбился, сколько раз за прошедшие десять лет меня звали участвовать во всяких реалити-шоу. Боже упаси!
Элис же избегала всего этого, что меня полностью устраивало. Ей не нравилось быть в центре внимания, и она всегда недооценивала свой вклад в успех моих книг, настаивая на том, что писательская работа важнее, а она просто иллюстратор. Она была очень скромной и вообще не хотела, когда ее пытались «вытащить на телевидение», чтобы стало известно, что мы работаем семейной командой. Довольно мило с ее стороны, потому что это значило, что я могу продолжать жить, сохраняя видимость неженатого человека. В этом есть свои преимущества. Искренне считаю, что ее помощь была неоценима.
В 1986-м, в конце четвертого года нашего брака, у Элис внезапно умерла мама. Ну и слава богу. Терпеть не могу стариков. И сейчас, когда я и сам превратился в одного из них, не люблю их еще сильнее.
Я всегда находил разные предлоги, чтобы не ходить в гости к ней в этот дом с покрытой кружевами мебелью. Делал вид, что слишком занят, чтобы не садиться вместе с ними за стол, когда она приходила в гости. Мне никогда не доставляло удовольствия наблюдать, как она возится со своими зубными протезами, а этот ее идиот истекает слюнями рядом. Ее смерть была, с одной стороны, благословением, потому что мы получили дом. А с другой – несчастьем, потому что к дому прилагался придурочный братец Элис. Дом на Пембрук-авеню довольно внушительный. Братца зовут Юджин.
Элис умоляла меня разрешить оставить его у нас. И это стало на тот момент самой большой размолвкой в нашем браке. Завести ребенка – достаточно ужасно само по себе, но тут речь шла о здоровенном двадцатисемилетнем стокилограммовом остолопе. В конце концов я пристроил его в дом для умственно отсталых, или людей «с особыми потребностями», как это сейчас модно называть, и это обошлось мне недешево.
Когда мы с Элис обручились, я достаточно ясно дал понять, что о детях не может быть и речи. Прямо так и сказал, а она согласилась. Эх, почему я не потребовал подтверждения в письменном виде? Видимо, она была по уши влюблена, раз пожертвовала чем-то настолько для нее важным, чтобы выйти за меня замуж.
Может, Элис надеялась, что я передумаю, потому что, кажется, со многими мужчинами такое происходит. Или чувствовала, что если она сейчас не свяжет меня узами брака, то я женюсь на первой тихоне, которая встретится на моем пути.
Конечно, через пять лет совместной жизни Элис начала хныкать, и с каждым месяцем всё надоедливей. Я напомнил ей о нашем соглашении. Она заявила, что тогда она была с этим согласна, а вот теперь отчаянно хочет ребенка. Но я не тот человек, который не держит своего слова.
Поскольку мне нельзя было больше полагаться на то, что она должным образом предохраняется, пришлось взять это на себя. Я придумал ритуал ежевечернего какао в постель, с предварительно накрошенной в него таблеточкой. Элис это казалось очень романтичным.
Конечно, я не был святым. Женщины, откровенно говоря, проявляют ко мне интерес, и я не люблю их разочаровывать. Самые неожиданные типы женщин. Даже Мойя, боже ж ты мой! В конце концов мне приходится отшивать слишком прилипчивых.
В последнее время я начал удовлетворяться шлюхами, работающими у канала. Всегда неплохо к ним относился, еще до того, как стал пользоваться их услугами. Их было интересно изучать. Они были дешевле прочих и выглядели совершенно пропащими: в основном наркоманки с изуродованными телами и вздутыми венами. Но они вполне удовлетворяли мои потребности. Прежде всего, я заставлял их принять душ и всегда давал им новую зубную щетку. Некоторые из них принимали ее за подарок. Жалкие существа. Обычно они были слишком измождены, чтобы казаться привлекательными. Возможно, им стоило бы прикладывать некоторые усилия к тому, чтобы выглядеть получше. Увы, они продавали только свои отверстия; упаковка не имела значения. И всё же в них было нечто притягательное для меня. В конце концов, моя мать была одной из них, по словам отца.
Вернувшись в дом той ночью, когда Элис зашла слишком далеко, я долго возился с ключом в двери. Потом зашел в столовую. Слава богу, она больше не лежала на полу, а сидела на кухне с чашкой чая в руках. И в том, как жена смотрела на меня, не было никаких следов симпатии. Я заметил, что ее подбородок покраснел с правой стороны. Но синяка не было. Пока что. Я посмотрел на нее. Улыбнулся.
Деревянная шкатулка, в которой я хранил свои самые заветные секреты, стояла распахнутой на столе – крышка открыта, замок сломан, содержимое осквернено.
– Лжец! – сказала Элис срывающимся голосом.
Было очевидно, что она собирается уничтожить меня.
Когда я вновь ударил ее, то уже не мог остановиться. И по-настоящему сожалею об этом. Мне приходилось держать себя под контролем с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать. Потому что потеря контроля означает поражение. Конечно, мне не разрешают посещать ее в больнице. Это очень глупо. Сейчас февраль две тысячи двенадцатого, так что прошло уже три месяца. В ее состоянии она даже не узнала бы о том, посещал я ее или нет.
Так что, получается, я все-таки склонен к насилию. И меня эта новость потрясла. Я прошел психиатрическую экспертизу. Решил рассказать им почти всё. Похоже, что в детстве я «испытывал горечь, обиду и разочарование». Ну надо же!
Что же подумают соседи? Что подумают все?
На самом деле, мне совершенно наплевать.
 
2. Барни
 
Элис О’Рейли жила на Авеню, а мы на Виллах. В нашем районе это имело огромное значение. Имеет и сейчас. Дома на Авеню вчетверо больше, и их задние дворы примыкают к нашим стенам. Виллы – это такое дурацкое название наших домов, будто мы живем за границей, греемся на солнышке на пляжах, начинающихся прямо за порогом, хотя на самом деле это всего лишь облицованные галькой муниципальные дома.
Пижоны (так мы их называли) с Авеню не очень-то общались с нами. Мы ходили в разные школы, тусовались в разных местах, но семья Элис отличалась от остальных. Они не были заносчивыми и не смотрели на нас свысока, как остальные на Авеню. Мою младшую сестренку Сьюзен приглашали к О’Рейли на чай, и мама хвасталась этим перед другими мамами.
Когда мы были мелкими, я на это особо не обращал внимания, но знал, что это, типа, важное событие, когда Элис приходит к нам в гости, потому что тогда мама заставляет нас чистить обувь. Честно говоря, меня это раздражало. Будто Элис приходила проверять нашу обувь. Она казалась тихой и не то чтоб прямо красивой, по мне так нормальной такой, обычной.
Ее мать, Бреда, была сильно верующая, и Элис не разрешалось часто выходить из дома. Она никогда не бывала на танцах или местных праздниках, ни наших, ни в этих их пижонских теннисных клубах, о которых мне рассказывали. Может, из-за Юджина. Мне кажется, Юджин родился таким из-за возраста своей матери. Мама Элис была самой старой из всех матерей в нашем районе. Когда родилась Элис, ей уже было около сорока, а Юджин родился еще через пять лет. Пока он не подрос, мы ничего не замечали. Он научился ходить только около семи и говорил как-то странно. Думаю, может, из-за этого пижоны с Авеню не хотели дружить с О’Рейли – а то вдруг Юджин придет и обслюнявит им мебель. Точно не помню, когда помер его папа, но это было вскоре после рождения Юджина. Даже не помню, видел ли я его. Вроде бы он был каким-то чиновником. Какой-нибудь шишкой, типа. Кажется, в земельном кадастре, и неплохо зарабатывал, судя по всему.