Смерть и возвращение Юлии Рогаевой
— Скоро, скоро, — говорит он с неожиданной для самого себя мягкостью, в очередной раз удивляясь, как близко и ясно звучит самый далекий голос в этом удивительном аппарате. — Но прежде чем вернуться, мне необходимо поговорить со Стариком.
Она удивлена в свою очередь. Что, он забыл, что сегодня среда, день еженедельного обхода пекарни? Ему придется подождать, пока Старик вернется из цехов.
Нет, ему некогда ждать, пусть она переведет разговор на мобильник хозяина. Ему необходимо кое-что решить еще до возвращения, это очень важно. К сожалению, дело не терпит отлагательства.
Она переводит его на мобильник Старика, и он слышит шум цеха, на фоне которого раздается знакомый надтреснутый голос:
— Слушаю…
— Мне необходимо поговорить с вами по важному делу.
— Это ты? Наконец-то. Я всё жду твоего звонка. Но сейчас я в цеху. Перезвони мне чуть попозже в кабинет, тут шумно и полно людей, мне неудобно разговаривать…
— Зато у меня здесь гробовая тишина. Деревня в дремучем лесу, снега до горизонта, настоящий край света. Но я, к сожалению, никак не могу ждать, дело неотложное. Эта старуха, мать нашей покойницы, вернулась из монастыря и категорически отказалась хоронить дочь в деревне.
— Как это?! — Старик явно изумлен. — Почему?
— По ее словам, мы зря тащили этот труп из Иерусалима, потому что ее дочь писала домой, что хочет навсегда остаться в Иерусалиме. Старуха говорит, что дочь считала его не только нашим, но и своим городом тоже.
— Своим? В каком смысле? — Старик повторяет тот же вопрос, который Кадровик раньше сам задавал Временному консулу. — Что это всё значит? Кто она вообще такая, эта старуха, чтобы решать?
— Обыкновенная пожилая женщина. По-своему симпатичная. Но очень напористая и упрямая. Ни за что не согласна отказаться от своего требования. Даже могилу не позволила односельчанам вырыть для дочери, так что они и чисто технически не могут ее похоронить.
— Что же ты предлагаешь?
Кадровик бледнеет. Вот она, минута решения. Его голос звучит твердо и даже чуть торжественно:
— Я прошу вашего разрешения вернуть тело Рогаевой обратно в Иерусалим.
Старик, кажется, растерян.
— Но такая процедура… — бормочет он, — разве это не требует разрешения государственных органов?
— Я уверен, что вы сможете получить такое разрешение, если захотите, — мягко настаивает Кадровик.
Но тут Старик взрывается:
— Слушай, ты не сошел там, случайно, с ума?
— Ну, нет, — облегченно смеется Кадровик. Он знает Старика. Этот взрыв означает, что хозяин уже уступает. — Нет, чтобы свести с ума бывалого сверхсрочника, нужно что-нибудь покрепче. Я уже всё обдумал. Машина у меня есть, водители тоже, прицеп на месте, снежная буря не предвидится, так что вернуться с гробом в аэропорт не составит никакой сложности. Что же касается платы за обратную перевозку, то, если вы не хотите лишних расходов, я уплачу сам. В крайнем случае возьму ссуду в банке. И я хотел бы добавить, в пользу моего предложения, что эти двое журналистов, которых вы послали вместе со мной, тоже слышали просьбу этой старухи. Так что теперь они вполне могут написать, что мы отступили в самый последний момент и не уважили ни просьбу старухи матери, ни желание самой погибшей. Плакала тогда наша с вами человечность…
— Ты, кажется, пытаешься меня шантажировать? — Он чувствует, что Старик улыбается. — Нет, я, конечно, и без тебя не отказал бы ей в ее просьбе, но все-таки скажи мне, как ты думаешь, какой во всем этом смысл?
— Смысл в том, — медленно произносит Кадровик, как будто и сам только сейчас, вот в эту самую минуту, понял потаенный смысл всей этой истории, — мне кажется, смысл в том, что только таким манером мы можем поддержать и укрепить наш Иерусалим, которому, видит Бог, нужна частица веры в свое будущее.
— Укрепить? Чем, странный ты человек? Еще одной могилой?
— И могилой. И матерью погибшей женщины. И молодым сыном, который вернется ей на смену…
— Ты что, и их собираешься с собой привезти? — ошарашенно спрашивает Старик.
— А что, разве они не имеют права?
— Права? Какого права? — В голосе Старика звучит искреннее недоумение. — В каком смысле?
— А вот это нам всем как раз и предстоит понять, причем общими силами, — задумчиво говорит Кадровик. — Что до меня, то я, кажется, готов участвовать в этом деле. Прямо с сегодняшнего дня…
Хайфа, 2002–2003