Здесь водятся драконы (СИ)

План был хорош, это признал и Макаров. Кавторанг, правда, огорчился, что ему с «Байкалом» придётся остаться в море, недалеко от дельты Меконга, ожидая подхода эскадры — но тут уж приходилось смириться. Заодно — транспорт сможет прикрыть возвращающиеся катера, если тем будет угрожать какая-то опасность. Хотя, откуда ей взяться, уверял Казанков — стоящие в Сайгоне боевые корабли, даже если и уцелеют, то вряд ли рискнут пуститься в погоню; на море же сейчас опасаться некого, все наличные боевые единицы Курбэ увёл с собой. Разве что, появится вооружённый пароход, из числа тех, что патрулирует береговую черту, но такой противник артиллерии «Байкала». — двум трёхдюймовым скорострелкам и двум револьверным пушкам системы Гочкис — вполне по зубам.
* * *
Французская Кохинхина,
порт Сайгон
Когда Ледьюк предложил Камилле совершить прогулку по реке, то она нисколько не удивилась, а если и раздумывала — то лишь для того, чтобы соблюсти приличия. Француз всю дорогу от Басры оказывал ей знаки внимания; баронесса в свою очередь прекрасно сознавала, какое действие оказывает на мужчин — особенно таких, как этот моряк, несомненно, храбрых, но склонных к самолюбованию и некоторому фанфаронству. И умела дать поклонникам (каких в её жизни было бессчётное количество) надежду, принимая лёгкий флирт, но ни в коем случае не переходя известных границ. С одной стороны, она ежесекундно напоминала о пропасти, разделяющей её, аристократку и владелицу миллионного состояния и самого блестящего, но в общем, обыкновенного офицера, каких пруд пруди. А с другой — распространяла вокруг себя ауру телесной привлекательности, желания, шарма, разящую мужчин наповал. И при этом — никогда (ну, хорошо, почти никогда) не переходя предписанных правилами приличия границ. Особенно здесь, на борту военного корабля, где малейший даже намёк на романтические отношения капитана и пассажирки моментально будет замечен и станет предметом сплетен и кривотолков, подорвав строгую дисциплину, на которой только и держится корабельная служба.
Это последнее, несомненно, понимал и сам Ледьюк — поэтому вёл себя вполне по-джентльменски, не делая попыток переходить границы, хотя в замкнутом судовом пространстве имел к тому все возможности. Вот и сегодня — он прислал к очаровательной пассажирке вестового с запиской, в которой предлагал женщине понаблюдать за гонками лодок-драконов не с палубы канонерки (изрядно, надо полагать опостылевшей той за время долгого перехода через океан) а со шлюпки, вблизи. Вслед за этим подразумевалась высадка на берег и прогулка по европейскому кварталу Сайгона — а может и иные последствия в одном из тамошних заведений, на которые Ледьюк, по уши влюблённый в спасённую им даму, продолжал надеяться.
Но пока они вдвоём устроились на кормовой банке капитанской гички; Камилла (успевшая пополнить за счёт капитана свой гардероб во время захода в голландский порт Батавия, столицу Голландской Ост-Индии на острове Ява), прикрывалась от жарких лучей тропического солнца белым кружевным зонтиком и с искренним интересом наблюдала за происходящим на реке. И одновременно с капитаном заметила некоторый беспорядок, возникший ниже по течению.
Два больших судна двигались по фарватеру, и участники процессии — и обычные лодки, и лодки-драконы поспешно отворачивали в стороны. С них неслись сердитые крики и даже, как показалось Камилле, проклятия на местном наречии — но никто не сделал попытки преградить нежданным гостям путь. И немудрено — далеко выдающийся вперёд таранный форштевень канонерской лодки (специально построенной для службы в колониях, как поспешил объяснить капитан Ледьюк) запросто расколол бы пополам любое из хрупких судёнышек, а уцелевшие его пассажиры несомненно, угодили под плицы гребных колёс идущего следом парохода. На корме обоих судов развевались французские трёхцветные полотнища Третьей Республики, и когда они поравнялись со стоящим у пирса броненосцем, оттуда хлопнула салютационная пушчонка. Канонерка ответила, согласно военно-морскому этикету — зрители на берегу вопили от восторга, радуясь неожиданному событию, и никто не заметил, как идущие в кильватере парохода пять больших лодок-драконов, волочащие за собой густые шлейфы чёрного дыма — точь-в точь как те, что извергались из труб больших кораблей — вдруг резко изменили курс. Три из них направились к броненосцу, а ещё две — к стоящему на якоре вблизи берега «Стикса». Секундой позже похожий манёвр повторили и большие суда — головная канонерка повернулась в сторону соседнего со «Стиксом» «Ахерона», а пароход, зашлёпав колёсами враздрай, развернулся почти на месте и двинулся к борту «Д’Эстена», замершего у противоположного берега реки. Камилла успела заметить, что за одной из драконьих посудин волочится на буксире нечто вроде узкого плотика. Она привстала, чтобы получше рассмотреть происходящее — и тут события понеслись вскачь, подобно скаковой лошади, почуявшей близость финиша.
 
* * *
Хитрый замысел удался, это было очевидно. Несмотря на то, что все пять катеров уже выходили в атаку, на французских кораблях не было заметно ни малейшего признака тревоги. С броненосца жиденько ударила пушка — салют французским триколорам, развевающимся на флагштоках «Парсеваля» и «Розы Сиона». У борта крейсера «Д’Эстен», в сторону которого как раз разворачивался пароход, столпились матросы — они приветственно махали процессии, в воздух летели украшенные красными помпонами бескозырки — не очень-то похоже, что они там все страдают от лихорадки, подумал Матвей. И когда «Роза Сиона» подойдёт к вплотную, и на палубу крейсера хлынут сотни осатаневших от злобы аннамитов с ножами и кривыми мечами — лягушатники нипочём не успеют разобрать запертые в пирамидах револьверы и абордажные палаши.…что ж, тем хуже для них, не так ли?..
— Давай, гимназист! — заорал Осадчий. — Пора!
Унтер стоял возле стоящей на корме катера картечницы, до поры скрытой бутафорским драконьим хвостом. Вместе с Шассёром они в четыре руки выбирали буксирный конец, на другом конце которого болтался в кильватерной струе минный плотик. Вот он стукнулся в борт катера, унтер выругался — 'взорвёшь нас на воздух, лягушатник!- а молодой человек перелез на плотик, встал на корточки и принялся проверять взрыватель.
— Ну, что возишься, яти тебя в печёнку? — снова подал голос Осадчий. — Пускай её, дуру железную!
Корпус самодвижущейся мины был склёпан не из железа, а из латуни, но поправлять унтера Матвей не стал.
— Порядок, дядя Игнат! — весело крикнул он. Ему не было страшно, ну ничуточки — несмотря на то, что брёвна, из которых был сколочен плотик, опасно раскачивались и скрипели под ногами. Он наклонился, нашарил рукой пусковой рычаг и склонился к корпусу мины, ища поверх него взглядом цель — низкий, длинный корпус броненосной канонерки.
— Стоп машина! — крикнул он, и Осадчий послушно рванул рычаг, останавливая вращение гребного винта. — Сейчас, только прицел подправлю…
Пропустив мимо ушей развёрнутый, обстоятельный и насквозь нецензурный совет унтера по поводу того, куда ему следует засунуть прицел вместе с миной, юноша упёрся ногой в борт катера, заставляя плотик повернуться вокруг своей оси. И когда начинённое пироксилином веретено уставилось точно в середину борта «Стикса», он выдернул чеку, фиксирующую шток ударника и, прочитав короткую молитву, рванул рычаг.
Мина, освободившаяся из серповидных захватов нырнула в воду и устремилась к цели, волоча за собой след из воздушных пузырьков. Матвей привстал, чтобы проследить за ней, но тут Осадчий схватил его за шиворот и, как котёнка, перебросил в катер, другой рукой скидывая с утки буксирный трос Брошенный плотик закачался на волнах; винт уже вовсю молотил воду на реверсе, машина стучала, словно в припадке — катер отползал кормой вперёд и Шассёр торопливо вращал маленький штурвал, уводя нос судёнышка в сторону — похоже, бывшего премьер-старшину флота Третьей Республики ничуть не смущало, что он только что помог отправить в лучший мир не один десяток своих соотечественников. До «Стикса» оставалось всего ничего, меньше полутора кабельтовых и Матвей с замиранием сердца жал, того, что сейчас должно сейчас произойти.