Здесь водятся драконы (СИ)

Разгрузка продолжалась уже вторые сутки, и шла ни шатко, ни валко — по большей части из-за того, что дощатый пирс, возведённый поселенцами на вбитых в морское дно сваях, был мало приспособлен к перевалке такого объёма грузов. Оно и неудивительно — до сих пор он служил для швартовки местных каботажных скорлупок, чей груз редко превышал семь-восемь сотен пудов «генераль карго». Так витиевато на морском языке именовались разнообразные товары, от домашней утвари и инструментов, до мешков с цементов и черепицы, которые закупали в турецком Адене и везли через залив за полторы сотни морских миль на зафрахтованных арабских посудинах. Со «Смоленска» требовалось переместить на берег больше десяти тысяч пудов — запас пшеницы, ячменя и картофеля, упакованных в мешки, но по большей части — строительные материалы, а так же два шестидюймовых орудия из числа снятых с севастопольских фортов по случаю замены на новейшие образцы. Грузы эти, особенно орудийные стволы и части разобранных крепостных лафетов, были весьма габаритные и увесистые, и при разгрузке уже несколько раз серьёзно повреждали слепленный на живую нитку пирс — после чего приходилось спешно его ремонтировать, продолжая разгрузку при помощи барказов. Процесс, таким образом, затягивался, что и сказывалось самым очевидным образом на экспрессивной лексике распорядителя погрузочных работ.
Помимо грузов, на «Смоленске» прибыла в Новую Москву полурота матросов флотского экипажа под командой совсем юного мичмана — им предстояло возвести на африканском берегу сооружения военно-морской станции флота Российского, о чём имелась уже договоренность с абиссинским негусом. Кроме них, из России прислали инженера в чине лейтенанта, которому и предстояло руководить сооружением батареи для шестидюймовок. Трофейные же орудия и картечницы разделили на две части — половину решено было оставить на «морском пути», остальные же расположить для обороны Сагалло с суши. Впрочем, пока эти предосторожности не пригодились: французы, опомнившись после унизительного поражения, уползли в свой Обок и носа не казали у берегов Сагалло — один-единственный раз прислали судно, чтобы забрать тела погибших. Из газет, которые регулярно, хотя и нечасто, доставляли арабские каботажные суда, поселенцы знали, что Париж бомбардирует Санкт-Петербург гневными нотами по поводу инцидента, но видимых последствий это пока не имело — и, как не раз говорил Матвею Казанков, иметь скорее всего и не будет. Так что желающих посягнуть на российский флаг, развевающийся над спешно восстанавливаемой башней форта Сагалло, не находилось. Прежний флаг, ашиновский штандарт в виде того же бело-красно-синего полотнища, перечерченного жёлтым косым крестом, было спущено на следующий день после нападения и послужило покровом для гроба основателя Новой Москвы, беспокойного атамана, сложившего свою буйную голову при отражении высадившегося у Сагалло частей французского иностранного Легиона. Могила его недалеко от крепости — там и лежит Николай Ашинов, вместе с с недоучившимся студентом-землемером Егором и другими, кто погиб, защищая первый оплот Российской империи на африканском континенте…
Сама башня отчётливо выделяется рисуется на фоне пронзительно голубого абиссинского неба, венчая нависшую над берегом громаду крепости. Впрочем, поправил себя Матвей, не такая уж громадина — разве что на фоне прочих построек, по большей части, глинобитных афарских хижин да построек собственно Новой Москвы — дощатых бараков и совершенно малороссийских мазанок крытых вместо соломы пальмовыми листьями — другого он здесь и не видел. Но ничего, скоро всё изменится — недаром сгружают сейчас со «Смоленска» связки досок и длинные сосновые брусья, которым назначено стать материалом будущего большого строительства…
От уреза воды крепостные стены отделяла неширокая береговая полоса — поначалу плоская, она шагов через сто поднималась к самым древним стенам. На этом склоне — Казанков именовал его по-военному, «гласис», — до сих пор различаются наполовину занесённые песком траншеи, где укрывались русские стрелки, да многочисленные воронки — отметины, оставленные французскими снарядами. Да и сама крепость носила следы артиллерийского обстрела — в тех местах, где старинная кладка не выдержала, подалась стали и чугуну, зияли уродливые проломы, частично уже заделанные бутовым камнем на известковом растворе.
 
— Как продвигается ваше обучение? — осведомился моряк. Молодой человек посмотрел на него с удивлением — не далее, как вчера, Казанков присутствовал на «практических занятиях», когда он под руководством мичмана-минёра с «Бобра» постигал науку использования гальванических батарей для производства взрыва камуфлета. Этим мудрёным термином мичман обозвал проделанный в скалистом грунте вертикальный шурф глубиной пять футов и диаметром в полфута. Для бурения шурфа пришлось позаимствовать железный бур, с помощью которого поселенцы сооружали в этой скупой на пресную воду местности колодцы; заложенный в «камуфлет» заряд чёрного пороха вызвал сотрясение почвы в полусотне шагов, а на месте шурфа образовалась довольно солидная яма от просадки грунта — камуфлет, как вид подземного заряда, объяснил минёр, тем и отличается от других видов взрывных работ, что не производит выброса грунта на поверхность.
— Всё хорошо, Сергей Ильич! — отозвался Матвей. Я только не очень понимаю, зачем мне учиться устраивать подземные мины? Подводные — это ещё туда-сюда, а вот подземные? Мы что, крепости штурмовать собираемся или, наоборот, вести контрминные работы?
— Вениамину Палычу виднее. — отозвался моряк. — Раз уж он настоял, чтобы вы прошли именно такое обучение — значит, у него были на то свои резоны.
Молодой человек кивнул. И ведь не поспоришь — его покровитель, штабс-капитан Остелецкий ещё в Москве взявший троих молодых энтузиастов, в число коих входил и гимназист Матвей Анисимов, под своё покровительство и устроивший их участие в поучаствовать в авантюрном предприятии Николая Ашинова, не раз демонстрировал, что знает, что делает. Да и самому Матвею учёба нравилась — это вам не гимназическая зубрёжка с опостылевшей латынью, греческим и прочими никчёмными премудростями, вроде истории древнего мира. Хотя насчёт последнего новый покровитель был с ним категорически не согласен: «История — весьма важная наука, молодые люди…» — не раз говорил он своим подопечным. Не зная её, вы не сможете разобраться в хитросплетениях современной политики и обязательно ввяжетесь в какую-нибудь идиотскую историю.' Последнее было прямым намёком на недавнее прошлое всех троих — перед тем, как отправиться в Абиссинию, они приняли некоторое участие в противоправительственной деятельности. Правда, в случае Матвея она ограничилась планами по изготовленью самодельной бомбы, чтобы взорвать ею ненавистного смотрителя казённой гимназии, виновного в исключении из учебного заведения товарища Матвея. Не перенеся позора и краха всех своих надежд, несчастный наложил на себя руки; сам же Матвей оказался более везучим, поскольку встретился с будущим своим наставником до того, как попытался осуществить свои планы, избегнув таким образом, ареста, суда и каторги.
— Есть основания полагать, что вашему ученичеству скоро придёт конец. — сказал Казанков, извлекая из-за обшлага конверт. Вот-с, извольте: Вениамин Палыч просит взять вас с собой во Владивосток, куда мне самому предписано отправиться на «Смоленске» вместе с командой наших «морских пластунов».
— А как же «Бобр»? — спросил Матвей, изо всех сил стараясь не показывать, насколько он поражён полученным известием. — Его же только-только с мели сняли, и пробоину изнутри деревом заделали для временного укрепления пластыря! И что мне-то делать во Владивостоке? Я же не моряк, проку вам от меня ни на грош…
— «Бобр» мне предписывается сдать старшему офицеру, а самому следовать на Сибирскую флотилию для получения нового назначения. — сухо ответил Остелецкий, ненавязчиво давая понять чересчур любопытному собеседнику, что служебные дела его вообще-то не касаются. — отволокут его в Аден, а там поставят в сухой док на ремонт — благо, турки привели его в порядок.