Дочери богини Воды (СИ)
Глава 6. Беда
Руки сами знали работу. Проворные пальцы до блеска отполированными мозолями ласкали шерстяную нить. Кудель уменьшалась, спряденный клубок, напротив, увеличивался. Хватит на целый пояс. Добротный широкий пояс из собачьей шести. На этот раз — для капитана грузового брига — Шебко, который год подряд страдающего ревматизмом. Стылое озеро не любит случайных людей. А из здоровых часто делает больных, постоянно жалующихся на ломоту и боли в суставах.
Капитан особенно пользовал спросом скипидарную мазь с арникой. Говорит, другие тоже делают похожую, но нужным эффектом у них она не обладает. Пояс из собачьей шерсти он точно оценит по достоинству.
Гведолин не нуждалась в деньгах. И никогда не брала с Шебко платы за свои услуги.
Она была состоятельна, можно сказать, что и богата, даже для такого места, как пригород Мерны. Иметь собственную усадьбу, мыловарню, псарню, скотный двор, работников и слуг означало одно — носить почетный статус госпожи. И можно вовсе не работать, потому что собственное подсобное хозяйство приносило немалый доход. Но сидеть без дела для нее — хуже пытки. Поэтому Гведолин работала. Чем удивляла, а то и повергала в трепетный ужас новеньких из прислуги, недавно прижившихся в усадьбе. Они никак не могли взять в толк, зачем знатной госпоже утруждать себя, таскать наравне со всеми огромные чаны с мылом, вычесывать собак и колоть дрова. Потом те из них, что задерживались в усадьбе дольше остальных, привыкали и переставали задавать вопросы.
Смахнув упавшую на лоб седую прядь, Гведолин убрала ее за ухо. Посмотрела на огромный спряденный клубок, потянулась за спицами, лежащими на подоконнике. Мельком взглянув в окно отметила, что яблони в саду оделись в цвета охры с багрянцем, и листва уже начинала потихоньку опадать.
***Осень отгорела быстро. Поджарила мимолетным бабьим летом, осыпалась кровавыми листьями клена, разлилась ртутными лужами в выбоинах и трещинах на мостовой перед работным домом. В них же и застыла на следующий день коркой льда настолько прочной, что ребятня и подростки легко катились от края лужи до края, почти не опасаясь упасть из-за рыхлости или непрочности ледового покрытия.
Улица выглядела жалко, серо и тоскливо из маленького, покрытого грязной пылью чердачного окошка. На чердаке протекала крыша, было холодно, сумрачно, затхло пахло плесенью.
Гведолин приходила сюда редко, тайком. Осторожно отделяла друг от дружки слипшиеся корочками обложек книги, листала пожелтевшие страницы. Читала любую, наугад. Сначала — медленно. По слогам, как учил Терри. Чтение давалось тяжело. «Тре-ни-ро-вки» — новое, подхваченное у Терри слово, — случались редко. Текст приходилось перечитывать дважды, а то и трижды, чтобы понять смысл.
Затем она научилась различать. Учебники истории, а также научные труды и изречения мудреных ученых, откладывала сразу. Они ей были попросту не интересны. Зато справочники по ботанике, особенно снабженные красочными картинками, она изучала от корки до корки.
Кажется, на лестнице послышался скрип ступеней. Она быстро потушила свечу и затаилась. Никто не вошел. Показалось? Верно, мыши. И чего они только сюда бегают? Еды тут нет, да и холодно. Но серые бестии упрямо прогрызли ходы от самой кухни до чердака.
Если ее здесь поймают — непременно выпорют. Посадят за работу от рассвета до заката. И сутки на хлебе и воде.
Хорошо, что сегодня выходной. Тот самый редкий выходной, случающийся по праздникам или распоряжению городского главы. В Мерне Сольгрейн — праздник, когда свечи сгорают одинаково ровно что днем, что ночью, отмечали большой ярмаркой. Все, у кого была возможность торговать и покупать, хлынули туда. Ведь следующая большая ярмарка состоится лишь летом.
Все обитатели работного дома, кроме одной неходячей старухи, гуляли на празднике. Поэтому Гведолин без опаски пришла на чердак, зная, что никто не будет ее здесь искать.
Чтение увлекало ее и завораживало. Она занималась с Терри всю осень; они часто приходили на место их первого знакомства — в лес, под раскидистую липу радом с маленьким озером. Терри оказался и впрямь оказался прекрасным учителем. Он не кричал, не ругался, даже если Гведолин не всегда понимала того, что он объясняет. И терпеливо объяснял столько раз, сколько потребуется пока она не начинала понимать. Вот уж от кого она не ожидала такой стойкости и терпения, так это от него. Терри мог выругаться, когда Гведолин вытирала нос рукой, вместо платка. Но при обучении грамотности, как Терри называл их занятия, никогда.
Она сама не заметила, как привыкла к нему — странному и серьезному парню. К тому, как он хмурил густые пшеничные брови, упрямо вскидывал подбородок, редко улыбался, но если уж улыбался, на щеках играли затейливые ямочки.
Сегодня Гведолин часто отвлекалась, порой перечитывая одну и ту же строчку снова и снова. Впрочем, как и вчера. Тревога, начинавшаяся где-то в районе живота, постепенно разрасталась, сжимая невидимой рукой сердце, подступая к горлу.
Терри научил ее считать и складывать. Она подсчитала. Сколько он уже не приходил? Недели две, три? Похоже, целый месяц. Ведь это невероятно много.
Гведолин решительно захлопнула книгу. Спустилась вниз, накинула тонкий шерстяной плащ. Никто ее не остановит. Она может просто пройтись, погулять по городу. И заодно поспрашивать, где находится лавка мясника Фейта. Терри не раз упоминал свое полное имя. А Гведолин отличалась хорошей памятью.
Наверное, он не хочет больше с ней видеться. Ведь если подумать, Гведолин всего лишь нищая девчонка из работного дома. Как она может требовать внимания такого парня, как Терри? Пусть Терри не счел необходимым сообщить ей, что больше не придет. Но его книги, по которым она училась читать, необходимо вернуть. Ей не нужно чужого.
Выйдя дверей работного дома, Гведолин чуть не растянулась на мостовой. Скользко. Свернула в более престижный район столицы, где располагались, в основном, дома торговцев продуктами, владельцев лавок, плотников, художников, аптекарей и докторов. Район назывался Ремесленный.
Бабка сидела возле дороги. Возле нее стоял мешок, открытый и наполненный крупными пузатыми семечками. Сверху бабка воткнула стакан, которым, видимо, и производился замер.
— Семечки, отличные жареные семечки! — зазывала она надтреснутым старушечьим голосом.
До ярмарки не дошла? Конечно, куда ей. Вон, и костыль возле мешка лежит.
— Бабушка, а не подскажешь, который дом мясника Фейта?
— Бариуса? Или энтого… Золема? Хм, на имена-то у меня плохая память, деточка. — Бабка помешала стаканом семечки в мешке. — Однако ж, мясников в нашем районе всего два. Кажись тот, который Золем, женат, двое детей… — Тут она словно забыла, о чем речь. — Мяса-то я давно не ем — зубов, почитай, всего ничего осталось. Так вот, говорят, обвешивает он, мясник этот…
Двое детей? Нет, не он. Терри говорил, братьев-сестер у него нет.
— Ну, а второй? — не вытерпев перебила бабку Гведолин.
— Второй тоже… Бариус, вроде. Хмурной такой, а жена у него ничего, приветливая. Вот толико сынок у них непутевый. Они ж ему наследство оставить хотят, а тот ни в какую дела ихнего продолжать не хочет. А еще говорят, будто он и вовсе сумасшедший. Вечно читает что-то, рисует — а что рисует-то? — Схемы и энти, как бишь их, чер-те-жи. — Бабка зыркнула на Гведолин из под седых ресниц и семечки рукой прикрыла. — Ты не думай, я-то в энтих чертежах ничегошеньки не смыслю, так народ болтает, а я повторяю услышанное. А вот что сама видела — идет ихний сыночек по улице, бормочет себе под нос что-то, сам с собой разговаривает. Потом глянь — остановился, стоит, в одну точку смотрит, ну точно баран перед мясницким ножом. Как пить дать — сумасшедший!
Бормочет себе под нос? Задумывается? Знакомые привычки. Она настолько привыкла к ним, что и внимания не обращала. Не в пример другим, как оказалось.
— A живет он где, бабушка?