Танго нуэво

– Ты был великолепен, мой тигр!
А вот так тебя! Сам ты эти прозвища откровенно не любишь, я-то знаю. Ничего, долг платежом страшен.
– Чуть позже повторим, – отмахнулся мужчина. – Отдохну немного – и займемся…
– Да, пока у нас еще есть эта возможность, – чуточку погрустнела женщина. Немножко. В пределах допустимого. Без истерик и покрасневшего носа. Да, и без слез, это тоже ни к чему, косметика поползет. – Потом ты женишься…
– Я? Женюсь?
– Если старый король и не подобрал тебе невесту, то его величество Хоселиус Аурелио точно это сделает.
– И что? Сам подберет – сам и женится. Он тоже свободен.
– Ты же знаешь, что не откажешься. Он – верховная власть, а мы… мы – соринки. Ты обязан будешь подчиниться любому его приказу, и не спорить, и не возражать, и… просто – повиноваться. Уехать, жениться, сделать все, что скажет король…
Мужчина себя явно соринкой не считал. Оттого и нахмурился.
– Детка, не лезь в то, что тебя не касается.
– Я тебя просто люблю…
– Вот и люби, – мужчина красноречиво показал на свой орган. – Иди – и люби.
Нельзя сказать, чтобы женщине этого очень хотелось, но…
– Как прикажешь, дорогой.
И уже чуточку тише, так, чтобы было услышано, но не требовало ответа:
– Ах, каким бы ты был королем!
И – тишина.
Но слова упали. Рано или поздно они дадут побеги и всходы.
* * *
Полицейский следователь Амадо Риалон в это время подходил к палате, в которой лежала Вирджиния Веласкес.
– Учти, Риалон, если ей станет хуже, я тебя сам прокляну, – пообещал ему Хавьер, который вынужденно (он проклятие снимал, ему и наблюдать) приглядывал за несчастной.
– До пяти лет каторги, – скучным тоном сообщил Амадо.
– Если поймают.
– С убийством государственного служащего – до смертной казни.
Хавьер скрипнул зубами и поглядел на молоденькую сестру милосердия так, что та аж шарахнулась. И перекрестилась. По старой традиции в больницах работало много монахов и монашек. Да и кому, как не им? И приглядеть, и утешить, и помочь, и брезгливость им должна быть чужда, и вообще… король в этом отношении был строг. Если храмы не желают платить налоги, пусть отрабатывают другим путем.
Не нравится?
А вот так. Или ваши люди работают в больницах – домах призрения – детских домах, естественно, бесплатно, причем не меньше двадцати процентов от общего числа. В монастыре сто монашек?
Отлично. Двадцать из них идут работать.
Хотите, чтобы они только Богу молились? Тогда платите налоги. Те же двадцать процентов.
Обычно настоятели выбирали ручной труд. Кстати, много послушников после этого решали остаться в миру. Смотрели на настоящую боль, сравнивали с ней свои проблемы, принимали более осознанные решения. Впрочем, эта вряд ли передумает. После разозленного некроманта.
– Что с больной?
– В себя не приходила. Бредит, – отчиталась монашка. – Температуры нет, судорог нет, несколько раз я ее поила…
Рядом с больной на тумбочке стоял серебряный кувшин с начертанными на нем молитвами.
Как ни шипели те же некроманты, но лучшим средством для пострадавших от проклятия была и оставалась святая вода. Понятно, после того, как проклятие сняли. Если ей отпаивать больных, они восстанавливались намного быстрее.
Некроманты, правда, что-то говорили про серебро, но что с них взять? Ясно же, темные маги.
– Хорошо. Оставьте нас.
Монашка послушно выскочила за дверь. Хавьер подошел к Вирджинии, привычным жестом поднял ее веко, вгляделся в зрачок…
– Я сейчас попробую подпитать ее силой. Риалон, у тебя буквально три минуты, понял?
– Да. Спасибо, Карраско.
Хавьер только кивнул.
Сильные пальцы с коротко остриженными ногтями легли на виски Вирджинии, надавили. Амадо на миг показалось, что с пальцев Карраско потекла плотная, почти осязаемая чернота, впитываясь под тонкую кожу с синими прожилками вен… просто показалось.
Резкий вздох – и Джинни дернулась, открыла глаза.
– Где… что?..
Амадо шагнул вперед, привлекая к себе внимания.
– Джинни, Серхио Вальдес передает вам привет.
 
Джинни выдохнула и явственно расслабилась. Что бы там ни было в ее жизни – первая любовь точно не заржавела.
– Серхио…
– Что вы последнее помните? Два дня назад на вас было совершено покушение.
Амадо почти видел, как Джинни пытается что-то вспомнить. Как работает ее разум.
– Мы ужинали. Дети ушли спать, мы с мужем сидели в кабинете… – глаза Джинни расширились. – Да… вошел мужчина.
– Знакомый? – быстро спросил Амадо.
– Муж его точно знал… он назвал его Сесаром. Сесар сказал, что за предательство наказание – смерть.
– И все?
– Потом я ничего не помню. Нет, не помню…
Джинни выглядела откровенно усталой.
Амадо коснулся ее руки.
– Все в порядке. Ваши дети здоровы, они у бабушки и деда, вы тоже скоро поправитесь. Если тан Вальдес придет вас навестить – не откажете?
– Нет…
– Тогда спите и отдыхайте.
Амадо улыбался ласково, и Джинни откинулась назад.
Все в порядке? Да, наверное… дети, Серхио… о ком она не спросила? Кажется, что-то важное было упущено, но что?
Нет, не припомнить… сон уже мягко укутывал Джинни в свои теплые объятия. Глаза закрылись, и женщина снова уснула.
– Счастливая семья. О муже она так и не спросила, – хмыкнул рядом Хавьер.
Амадо пожал плечами. Счастливая? Или…
Он помнил свою маму. Ритана Барбара и не подумала бы спрашивать о муже. Что бы ни случилось. Альба и он… Тут тоже сложно. Умри он – и кто оплачет его смерть? Отец? Тони? Они некроманты, для них это просто этап жизни.
Жена? Сын? Отнюдь. Они не плакать будут, а злиться, что денег меньше станет.
И кто? Для Амадо эта ситуация была совершенно обыденной.
Хавьер вспомнил кое-что из истории семейства Карраско и вздохнул.
– Вот же ж… жизнь!
И в первый раз Амадо посмотрел на стоящего рядом мужчину с пониманием и сочувствием.
Действительно. Вот же жизнь! И что это за Сесар такой? Куда его приткнуть и что с ним сделать?
  
Глава 5
 
– Кто-кто?
Завтрак в семье Ксаресов – мероприятие крайне протокольное и церемониальное. А еще церемонное и замороченное.
Все спускаются вниз, как положено, одетые в приличествующую случаю одежду, не допускаются никакие халатики или домашние костюмы – это только для своих личных спален.
А пред очи патриарха семейства извольте явиться, как полагается.
Прически – для женщин, выбритые лица для мужчин – тан Ксарес-старший, Патрисио Эудженио Ксарес не терпел бород. Наверное потому, что у него борода не росла.
Он честно старался.
Ах, как хорошо было бы к его седым волосам еще и бороду. Такую, коротенькую, но окладистую, вальяжную… щщщщщас, сказала вредная судьба.
То, что росло на лице у благородного тана, могло порадовать разве что козла. И то неприхотливого. А если так… и ведь что обидно-то? Вот у старшего сына борода была вполне себе симпатичная, и у среднего. А он…
Перебьются!
Ему нельзя – и у них не будет! И усов уж тоже, до кучи!
А если уж посплетничать шепотом, между своими, то и благородную седину… эээээ… неблагородную лысину тан честно маскировал огрызками благородной седины. И закреплял их парикмахерским воском. Каждое утро. Достаточно долго. Не повезло ему. Лысеть благородный тан начал лет семь назад, да так некрасиво, проплешинами… оставалось только скрипеть зубами и покупать у парикмахера накладки. Но кажется, и до париков скоро дело дойдет.
Пока все спускаются, тан Ксарес проглядывает утреннюю газету.
И там-то…
– Отец, ты уже видел? – уточнила одна из дочерей. – Мне кажется, это дети Хулио…
В коротенькой заметке репортер воспел красоту Алисии Катарины, которая прибыла из Колоний, чтобы поискать супруга в метрополии. Разумеется, за приличной юной ританой приглядывает ее брат. Тоже неженатый, девушки, обратите внимание! Такое счастье кому-то достанется!