Сыщик

Свернул за угол, рысцой припустил к следующему перекрестку, куда благополучно и юркнул. Шума двигателя за спиной не слышалось — нуда, полицейский попался дотошный… Места оказались знакомые: он стоял перед Техническим университетом, выходящим в парк Рессель. Если пойти в сторону Карлскирхе, можно рассчитывать наткнуться на извозчика, они там с раннего утра появляются.
Деньги, по крайней мере, оставались при нем — слава богу, что ему встретились идейные анархисты, побрезговавшие бумажником ради высоких политических целей… Браунинга, конечно, жаль, но это не бог весть какая утрата, не стоит думать о таких пустяках. Лучше попытаться понять, каким именно образом Гравашоль сумел вызнать его адрес…
Господи боже мой! Это было как удар молнии — внезапная догадка, которую не хотелось принимать всерьез. Если Гравашолю каким-то чудом стал известен адрес Бестужева, то с тем же успехом…
Бестужев побежал в сторону церкви — один на широкой площади Карлсплац, озаренной первыми лучами поднимавшегося солнца. На облучке открытого фиакра подремывал извозчик. Заслышав стук шагов, он встрепенулся, поднял голову. С разбегу запрыгнув в коляску, Бестужев проговорил, чувствуя как сердце заходится в тревоге:
— Кунгелыитрассе, тридцать шесть! Два золотых, если будете поспешать! Моя… моя жена больна, я только что получил известие! Скорее!
Он запустил пальцы в жилетный карман и продемонстрировал извозчику золотые. Тот с видом человека, обретшего ясную и конкретную цель, кивнул, прикрикнул на лошадей и щелкнул кнутом. Колеса загрохотали по брусчатке.
— Скорее! — покрикивал Бестужев.
— Быстрее нельзя, майн герр, — не оборачиваясь, отозвался кучер. — Полицейские предписания…
— Поспешайте, я сам с ними объяснюсь! — прикрикнул Бестужев, перегнувшись к кучеру и сунув ему в ладонь кредитную бумажку.
Сунув ее в карман, кучер кивнул, присвистнул и проехался кнутом по крупам лошадей. Те взяли приличный аллюр.
Издали завидев, как очередной полицейский узрел вопиющее нарушение предписаний и шагнул с тротуара, Бестужев встал в коляске, ухватившись за резную спинку кучерского сиденья, закричал:
— Доктор! Умирает пациент!
«Хохлатый» сразу осекся и, махнув рукой, вернулся на тротуар. Ободренный таким результатом, Бестужев прикрикнул:
— Быстрее! Быстрее! Я вам заплачу!
Заразившись его нетерпением, извозчик привстал, покрикивая на лошадей и орудуя кнутом. Еще пару раз им навстречу пытались броситься полицейские, но всякий раз Бестужев с помощью своего волшебного заклинания заставлял их отступить.
Его швырнуло влево — коляска так круто завернула за угол, что правые колеса, кажется, на миг оторвались от земли…
Бестужев увидел. Но уже ничего нельзя было сделать — извозчик, вдохновленный щедрым утренним заработком, в несколько раз наверняка перекрывавшим его дневную выручку, гнал лошадей прямо к дому под номером тридцать шесть.
А там, у парадного, стояла длинная уродливая повозка — этакий ящик на колесах с двумя маленькими оконцами, дверью в задней стенке и сиденьями по обе стороны двери. Она чуть-чуть отличалась от подобных российских экипажей, но, несомненно, служила тем же целям. Полицейским. Людей в форме не заметно, однако у входа расположились несколько человек в штатском — и кучер, непосвященный ни в какие тонкости, оставил экипаж рядом с ними…
— Вот кстати, господин Краузе, — сказал граф фон Тарловски, не двигаясь с места. — Вы нам будете как нельзя более кстати…
Не похоже было, чтобы он успел сделать какой-то незаметный жест, но двое его молодчиков немедленно придвинулись к обеим дверцам фиакра. Выхода не было. Сунув извозчику оговоренные два золотых и добавив еще кредитку, Бестужев вылез. Извозчик сразу же тронул лошадей, явно заподозрив что-то неладное.
Граф Тарловски смотрел сумрачно, можно бы сказать, даже враждебно.
— Пойдемте, господин Краузе, — сказал он бесстрастно. — Мне потребуется ваше содействие в опознании мертвого тела…
Сердце у Бестужева упало — самые худшие догадки сбывались. Вслед за графом он вошел в обширное парадное, ярко совещенное тремя электрическими лампами — и сразу увидел в углу, у стенки, нечто продолговатое, накрытое белым покрывалом сомнительной чистоты. С одного края торчали носки черных штиблет.
 
Он повернул туда, но Тарловски взял его за локоть:
— О нет, господин Краузе, этого мертвеца мы опознали и без вашей помощи… Пойдемте в квартиру.
Бестужев шагал за ним, как механическая игрушка. В голове хаотично плясали самые бредовые, сумасшедшие, шальные мысли. В какой-то миг он готов был поверить, что против них действует сам дьявол, — потому что обычный смертный человек просто не имел бы возможности узнать его и Лемке адреса. Он был верующим, хотя, безусловно, и нерадивым — а уж теперь готов был поверить в дьявола, перед лицом таких загадок.
Вот только один маленький нюанс: за последние столетия попросту не отмечено случая, когда нечистая сила вмешивалась в работу специальных служб и дела политических партий. Нет, это люди… вот только как?
Дверь квартиры Лемке была распахнута настежь, слышно, как внутри ходят несколько человек, негромко переговариваясь. Внутри полыхнула ослепительная вспышка магния.
Они вошли. Дальше прихожей идти не было необходимости — Иван Карлович Лемке, отличный служака, по какой-то злой прихоти судьбы чертовски неудачливый в отношении чинов и наград, лежал навзничь всего в двух шагах от двери: лицо удивительно спокойное, неподвижные глаза широко открыты, скрюченные пальцы правой руки касаются блестящего браунинга, «второго номера», пиджака на нем нет, жилетка расстегнута, и на фоне белоснежной рубашки особенно бросается в глаза черная рукоятка ножа. Крови не видно.
— Вы в состоянии опознать этого человека? — сухо спросил Тарловски.
— Да, разумеется, — сказал Бестужев.
У него перехватило горло, и он не сразу смог продолжать.
 
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
НА РУИНАХ
— Я вас предупреждал, господин… Краузе, — сказал Тарловски, все такой же сумрачный, не выспавшийся, отрешенный. — Да вы и сами должны прекрасно знать, что собой представляет эта публика. Я потерял одного из лучших людей… вы тоже понесли некоторые утраты. Итоги? Два трупа, ваш изобретатель похищен, скандал касательно ваших забав здесь вот-вот должен разгореться… Я же вас предупреждал! — почти выкрикнул он, глядя на Бестужева прямо-таки зло.
— Прошу прощения, ротмистр, но в данном случае эти господа руководствовались моими приказами, — сказал генерал Аверьянов, нервно раздавив в пепельнице окурок папиросы. — И другого выхода у них не было.
— Я понимаю, господин генерал, — сумрачно отозвался Тарловски.
С Аверьяновым он невольно держался самую чуточку вежливее — военная косточка, а как же иначе, для любого кадрового офицера генерал, пусть иностранный, это именно что генерал… Личность, внушающая почтение.
— Таким образом, все упреки…
— Господин генерал, — сказал Тарловски вежливо, но непреклонно, — я не собираюсь кого бы то ни было в чем-либо упрекать. Я не собираюсь арестовывать кого бы то ни было, поскольку не имею к тому формальных оснований. Просто-напросто у меня есть свое начальство, свои задачи и свои цели… я надеюсь, вы признаете за мной право принимать решения на территории Австро-Венгерской империи? Прекрасно. Так вот, моя задача в данный момент — быстро и эффективно погасить готовящуюся интригу… о сути которой вы, думаю, прекрасно осведомлены. Поэтому все вы обязаны немедленно покинуть пределы империи. Немедленно. Ваше согласие или несогласие меня попросту не интересует. Господин Майер с этой минуты берет на себя неусыпную опеку о вас, он примет все меры, чтобы вы благополучно достигли Нордбанхофа и сели на варшавский скорый… благо билеты, по моим сведениям, у вас имеются…
Он посмотрел на вышеупомянутого господина. Майер, невысокий и неприметный мужчина лет сорока, с внешностью скучного, заурядного бухгалтера, слегка поклонился, уставясь на порученных его опеке людей с бесстрастной исполнительностью хорошо выученной легавой собаки.