Сыщик
— Быстрее! — прикрикнул Бестужев.
Достал браунинг, загнал патрон в ствол и, держа пистолет наготове, рывком распахнул дверь. Ну да, конечно: возле двери отирались уже знакомые индивидуумы: двое из тех трех, что заявились с Гравашолем в пансионат. Неширокая улочка, застроенная старинными зданиями, плавно изгибавшаяся вправо, единственный прохожий, неспешно шагавший совсем близко…
Свидетель, к сожалению. Но ничего не поделаешь. Целя в них из браунинга, Бестужев жестко приказал:
— Стоять на месте! Не вздумайте хвататься за оружие! Должен предупредить, господа, я к анархизму отношусь без всякого почтения, так что галантного обращения не ждите…
Они не шевелились, таращась на Бестужева хмуро и зло — видывали виды и прекрасно понимали, что шансов у них нет. Прохожий, Бестужев видел краешком глаза, остолбенел с разинутым ртом: зрелище, должно быть, для этого приличного и тихого квартала было не самое обыденное…
— Достаньте оружие! — продолжал Бестужев. — Держи его за дуло! Кому говорю!
Не было возможности соблюдать политес — и он, чуть приподняв пистолет, решительно нажал на спуск. Пуля ударила в кирпичную стену над самыми головами анархистов, срикошетила, выбив посыпавшуюся им на головы крошку (прохожий в ужасе присел на корточки и обеими руками натянул себе котелок на уши, как будто это делало его невидимым или заговоренным от случайной пули).
Вот теперь подействовало: оба, вжимая головы в плечи, невольно пригнувшись, проворно извлекли свои «бульдоги», держа их пальцами за стволы. Бестужев огляделся, сделал шаг вправо, присел, держа обоих под прицелом и, поднатужившись, отвалил массивную черную решетку водостока:
— Оружие туда, живо!
Они повиновались. Когда оба револьвера глухо стукнули о дно водосточного желоба, Бестужев закрыл решетку и выпрямился.
— Не умрете вы своей смертью, молодчик, — мрачно сообщил один из анархистов.
— Там видно будет… — рассеянно ответил Бестужев. — Оба на лестницу, быстро! Если попробуете высунуться — пристрелю!
Ворча что-то под нос, бросая угрожающие взгляды, оба исчезли за дверью черного хода. Вадецкий все это время торчал поблизости с видом совершенно ошарашенным. Захлопнув дверь (слышно было, как внутри ворочается и охает ушибленный), Бестужев дернул репортера за рукав, прикрикнул:
— Бежим!
Оба кинулись прочь, мимо прохожего, так и сидевшего на корточках в полном оцепенении. Бестужев, конечно, Вену совсем не знал, действовал по интуиции — на первом же перекрестке свернул направо, потом налево, давно уже спрятав пистолет, замедлил бег. Быстрым шагом они петляли по узким, причудливо переплетавшимся улочкам какого-то старинного района столицы — и в конце концов оказались на какой-то просторной «штрассе», где потоком катили экипажи, резко крякали клаксонами автомобили, публика прогуливалась исключительно «чистая», а поодаль виднелся чинно прохаживавшийся полицейский.
Слегка подтолкнув спутника локтем, Бестужев распорядился:
— Быстренько придайте своему лицу нормальное выражение, ни к чему, чтобы на нас обращали внимание…
Вадецкий нервно оглянулся:
— А они… Они…
— Успокойтесь, — сказал Бестужев, облегченно вздохнув. — Они наш след потеряли. Пойдемте. Остановим фиакр, уедем в какое-нибудь тихое местечко подальше отсюда и обсудим, как жить дальше. — Он покосился на репортера, усмехнулся: — Что вы приуныли, Карл? Никто вас не заставлял лезть в это дело… и выбирать столь беспокойную профессию…
Он только сейчас вспомнил, что Густав остался неподалеку от пресс-бюро. Но беспокоиться об этом не следовало: дисциплинированный венский извозчик, за весьма щедрую плату нанятый, чтобы быть к услугам Бестужева в любое время дня и ночи, несомненно, будет подремывать на козлах хоть до утра, пока не появится наниматель…
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
СВЕТСКАЯ ЖИЗНЬ ГОСПОДИНА РОТМИСТРА
— Вы уверены, что мне не следует подумать о фраке? — спросил Бестужев предусмотрительно.
— Ну что вы, наоборот, — меланхолично ответил Вадецкий. — Там не бывает никаких чопорных приемов, вообще нет ничего похожего на прием. Гости собираются к вечеру, разбиваются на группы и развлекаются всяк по-своему. Вам скорее уж следует подумать о какой-то экзотической личине для себя…
— Простите?
— Графиня — крайне экстравагантная особа, эксцентричности у нее больше, чем у англичан, слывущих мастерами этого дела. Скучные субъекты во фраках ее как раз не привлекают, если вы явитесь в таком виде, вас и коротким разговором не удостоят. Что бы такое придумать… Это же не полицейское управление, никто проверять не будет… О! — Репортер поднял палец. — Вы бывали в Сибири?
— Проездом и ненадолго, — осторожно ответил Бестужев.
— Но все равно какие-то колоритные детали ведь наблюдали?
— Пожалуй…
— Вот вам и выход, — уверенно сказал Вадецкий. — Вы — сибирский князь, владелец тамошних поместий и золотых приисков. Сибирь — это достаточно экзотично…
— Милый Карл, — мягко сказал Бестужев. — В Сибири нет князей… нет, какое-то количество князей и дворян там, если подумать, все же обитает, но в Сибири, надобно вам знать, никогда не было дворянских поместий.
— Правда?
— Честное слово, — сказал Бестужев. — Так уж сложились исторические условия…
— Но золотые прииски-то там точно есть, я читал в серьезном журнале.
— Есть, — согласился Бестужев.
— А какая, собственно, разница? — ухмыльнулся репортер. — Ну кто у нас разбирается в таких тонкостях? Есть дворянские имения, нет имений… Главное, вы — сибирский князь, владелец приисков и поместий, где вы выращиваете нечто экзотическое… Придумайте сами, вы же бывали в Сибири.
— Хорошо, — сказал Бестужев. — Я постараюсь. После короткого раздумья он извлек из бумажника коротенькую золотую цепочку на двух булавках. Там висели две миниатюрные фрачные награды — офицерский крест ордена Франца-Иосифа и юбилейная медаль, выбитая в честь шестидесятилетия восшествия его величества на престол, учрежденная в прошлом году. Медаль эту Бестужев получил совершенно неожиданно для себя — просто в один прекрасный день был поставлен в известность о награждении посредством официальной бумаги, поступившей из австрийского посольства. Как в подобных случаях бывает, явно сработали какие-то шестеренки громоздкой бюрократической машины: может статься, одним из циркуляров было предписано наградить юбилейной медалью всех, имеющих ордена империи.
Аккуратно прикрепив булавками цепочку к лацкану пиджака, Бестужев глянул на себя в зеркало. Здесь, конечно, не Германия, где почтение ко всевозможным мундирам и регалиям стало сущим языческим культом, но и в Австро-Венгрии, сталкиваясь со здешними чиновниками, Бестужев понял, что подобные украшения поднимают твою репутацию в их глазах…
— Ого… — покрутил головой Вадецкий.
— А что такого? — пожал плечами Бестужев. — Я как-никак сибирский князь. А где вы видели князя без регалий?
— Да, правда… Хотя ради образа следовало бы подобрать парочку каких-нибудь более экзотических орденов.
— Что под руку подвернулось… — сказал Бестужев, не собираясь, конечно же, объяснять, что эти награды пожалованы ему самым что ни на есть законным образом.
Он покосился на репортера, ухмыльнулся мысленно: после удачного бегства от анархистов, оказавшись, по сути, целиком и полностью под покровительством Бестужева, Вадецкий подрастерял прежнюю самоуверенность, стал тихим, услужливым и весьма даже меланхоличным…
— Ну не переживайте вы так, Карл, — сказал Бестужев. — Либо Гравашоль сам в конце концов отсюда уберется, либо за него всерьез возьмется полиция, вы лучше меня знаете, что в Австро-Венгрии анархистов не любят, особенно с тех пор, как один из них убил вашу императрицу… Вена — спокойный город, здесь как-то не привыкли к стрельбе на улицах и взрывам бомб…
Он имел серьезные основания для оптимизма: успел встретиться с полковником Филатовым, официально, хотя и без всякой огласки выполнявшим здесь деликатную миссию по координации действий кое-каких специальных служб обеих империй. Услышав о Гравашоле, полковник чрезвычайно воодушевился и заверил, что сегодня же навестит австрийского коллегу. После чего, никаких сомнений, за Гравашоля примутся всерьез, здешняя тайная полиция подобных заезжих смутьянов не переносит…