Главред: назад в СССР 4 (СИ)

Подозревать можно сейчас кого угодно, но… Почему-то мне хочется проверить сейчас именно одного человека. Глупость, конечно, что одна гниль притягивает другую. Возможно, мне просто не хочется верить, что в редакции в принципе не осталось чистых людей.
Однако я должен довести дело до конца, раз уж взялся за оздоровление коллектива.
[1] Это все реальные спортсмены.
  
Глава 26
 
Арсений Степанович Бродов. Чем больше я думал, тем сильнее убеждался в том, что именно он причастен к самой дурной части этой истории. И навели меня на такую мысль слова Бульбаша, когда он рассказывал, что пошел искать поддержки не у меня, а как раз у второго зама.
Ведь что сделал Бродов? С одной стороны, действительно попытался успокоить коллегу. А с другой, просто увел его в сторону от проблемы. Не предложил честно пересмотреть свой подход к работе, а вместо этого, наоборот, укрепил его в собственных заблуждениях. Не ты, мол, Виталий Николаевич, исписался, это Кашеваров тебя не раскрыл. Не дал подходящего задания, чтобы вырвать тебя из рамок. Вот обиженный Бульбаш и бросился в объятия «Правдоруба», когда Синягин надавил на больное.
Это могло быть досадным совпадением, но я вспомнил, как однажды Арсений Степанович подговорил старика Шикина, и они вдвоем пытались мне помешать подготовить номер. Вышло наивно, но показательно — это сейчас Пантелеймон Ермолаевич был готов спорить со мной до хрипоты, когда привык ко мне новому. А тогда он еще опасался прежнего Кашеварова, который мог и прикрикнуть, брызжа слюной. Но при этом Шикин всегда был идейным коммунистом, ветераном войны, который болезненно реагирует на то, что считает бесчестным. В тот раз это были мои инновации, боязнь которых использовал Бродов. А потом… Тот же Арсений Степанович споил бедолагу Бульбаша, чтобы вывести его из игры и подставить тем самым меня.
И вдруг снова Бульбаш, его слабость к пьянке, но самое главное — обида и чувство, будто его не ценят. А дружище Бродов тут как тут. Успокаивает, подтверждает, что Виталий Николаевич несправедливо задвинут молодыми и более дерзкими коллегами. После чего тот моментально оказывается в капкане «решалы» Синягина. Совпадение? Не думаю, как говорил один журналист из будущего.
Я решительно поднялся, вышел из кабинета и направился в один из соседних, где трудились Бульбаш, Зоя и Бродов. Кстати, пора уже девчонку переселять в отдельное помещение. Но это чуть позже, когда придет обещанное Краюхиным пополнение, и коллектив увеличится. Вот тогда мы засядем с завхозом Гулиным и распланируем новую рассадку. У меня ведь потом еще практиканты появятся, тоже надо придумать, куда их деть… Все потом!
— Арсений Степаныч, пойдем покурим, — предложил я с порога, и на меня уставились две пары удивленных глаз. Две, потому что Бульбаш сейчас в компании с Никитой беседовал с Поликарповым, рассказывая упущенные ими ранее подробности.
Мелькнула мысль, что я сейчас совершаю ошибку и ни за что ни про что взъелся на невиновного человека. Вот только факты, как известно, самая упрямая в мире вещь. Времени только мало, так что просто придется идти ва-банк. Брать нахрапом.
— Пойдем, — неуверенно ответил Бродов. — Я тут как раз уже думал перерыв сделать… А что случилось?
— Да ничего не случилось, — я обезоруживающе улыбнулся. — По статье пару тезисов можем обсудить, чтобы коллегам не мешать.
— Евгений Семенович, вы же бросили? — все-таки попыталась вмешаться Зоя.
— Ох, бросишь тут с вами, — я нахмурил брови в притворной строгости. — Да и кофе уже не лезет, а отравиться чем-то надо…
— Но, может, все-таки не стоит? — девушка искренне пыталась понять мою мотивацию и встревоженно захлопала ресницами.
— Ну, может, и не стоит, — я сделал вид, что засомневался. — Наверное, просто так с тобой, Арсений Степанович, постою. Работайте, Зоя Дмитриевна, работайте. Простите, что отвлек вас своими метаниями.
Толстяк тем временем залез в шкаф, достал оттуда необъятное пальто, закутался в него, напялил на голову пышную меховую шапку, мгновенно став похожим на полярника. Движения у него при этом были суетливые, он явно что-то заподозрил. Но думает, наверное, что дело в чем-то другом.
 
На лифте мы съехали молча, вышли в темный дворик за зданием редакции, где пару дней назад, оказывается, установили железный ларек для пункта народной дружины. Он пока пустовал, освещаемый потускневшим фонарем, и смотрелся как чуждый элемент среди устоявшегося порядка.
— Будешь все-таки? — Бродов протянул раскрытую пачку «Родопи», но я отказался.
— Так постою.
Арсений Степанович прикурил, нервным движением погасив одну спичку и достав следующую. Получилось у него только с третьей.
— Мне все известно, — нанес я удар. — Он тебя выдал. Все рассказал.
— Как? — от неожиданности Бродов выронил изо рта сигарету.
— Вот так, — я развел руками, испытывая в душе разочарование. До последнего ведь надеялся, что ошибаюсь, что такого не может быть. — Ему ведь сидеть теперь лет пятнадцать как минимум. Вот и сдает всех, чтобы максимально скостить срок.
— Погоди, Жень, а о чем ты? — Арсений Степанович опомнился и теперь пытался сделать хорошую мину при плохой игре.
— Я о том, что ты Никите угрожал, — я пошел ва-банк. — Что его девушку изуродуют, если он не бросит дымовую шашку…
— Нет! — Бродов сорвался на писк и закашлялся. — Я только рассказал, сам ничего не делал!
Капкан захлопнулся. А внутри у меня будто нагадили.
* * *
Мы сидели в моем кабинете. Я, мрачный как туча. И обильно потеющий Бродов, скукожившийся и мечтающий провалиться сквозь пол. Ведь так все хорошо начиналось… Помог мне, поддержал, получил заслуженное направление в будущую свободную редакцию. А теперь все пошло под откос.
— Кому рассказал? — я, наконец, прекратил пытку молчанием.
— Женя, прошу, не губи, — голос толстяка дрогнул. — Я не думал, что все настолько зайдет… Он ведь молодой, глупый, из-за него меня за расклейкой поймали.
— Так, стоп! — я даже головой потряс и помассировал виски. — Кого поймали? За какой расклейкой?
Вся стройная картина, выстроенная у меня в голове, рассыпалась как карточный домик.
— Сын мой, Васька, — руки Арсения Степановича затряслись. — Дурачок, по моим стопам решил пойти. Только с системой бороться, а не прислуживаться, как он говорил. Ничего ты, мол, папа, не понимаешь, и весь ваш совок скоро сгинет… Он же в Калинине у меня учился, а там людей с разными взглядами, сам понимаешь. В Москву нацелился, да не взяли. А с тобой, говорит, не хочу работать. Еще, мол, в Москву попробуюсь.
— И… что? — я все еще не понимал, хотя понемногу паззл вновь начал складываться.
Я вспомнил, как на прошедшей планерке мой зам вдруг сослался на кого-то, кто говорил, что «может быть по-другому». Получается, это его сын? Инакомыслящий в семье журналиста районки?
— Он создал эту «Молнию», — продолжал причитать Бродов. — Практиковался. Мы сначала с ним разругались вдрызг. А тут ведь совпало, что «Правдоруб» появился, и он загорелся. Вот, говорит, папа, нормальные люди газету делают для таких же нормальных. Рвался, чтобы его туда взяли…
— А ты? — я пристально посмотрел на него.
— Уберечь его хотел, дурака, — толстяк отвернулся. — Листок-то его я клеил… С утра пораньше, чтобы никто не видел.
— Поэтому он так неожиданно появлялся, — понимающе кивнул я. — И кто же тебя поймал за расклейкой?
Бродов замолчал. Было видно, что он боролся с собой. А потом, спустя томительные минуты, выдавил.
— Хватов. Богдан Серафимович.
Вот я и узнал следующее имя. Наверно, случайно… С другой стороны, тот же Хватов взял Бродова, поставив на ту же слабость. И сегодня я фактически прошел по его следам.
— Рассказывай дальше, — я вытащил из пальцев Бродова сигарету, которую он не выпускал еще со двора, и бросил в урну.
* * *
Все оказалось настолько просто, насколько ужасно. Хватов и Бродов были давно знакомы — Богдан Серафимович же возглавлял «Андроповские известия» и воспользовался старыми знакомыми, чтобы собрать информацию на новых сотрудников… Стоп! Я неожиданно осознал, что сам Хватов сейчас тоже в больнице. И непонятно, это Синягин случайно дал так невовремя задание Никите или старик решил уловить момент, чтобы состряпать стопроцентное алиби?