Небо внизу
Юлия Стешенко
Небо внизу
Глава 1
Нежно-голубая, прозрачная, как слеза, волна, нахлынула, теплым языком облизала ноги и отступила, оставляя белые хлопья пены. Тео шагнула за ней, утопая ногами в мокром песке. Закатное солнце щедро лило на море последние рыжие лучи, и треугольник паруса на горизонте казался не белым, а розовым. Волна снова набежала, закружилась у ног, перекатывая крохотные хрупкие раковины. Вода подмывала песок, и Тео чувствовала, как он скользит, щекотно касаясь кожи…
– ДОБРОЕ УТРО! ДОБРОЕ-ДОБРОЕ-ДОБРОЕ УТРО! – заорал дурным голосом будильник, нокаутом вышибая Тео из сна в реальность. – Вставай, день начался! Птички поют, солнышко светит, и мир у твоих…
– Завались! – яростно ткнув в кнопку отбоя, Тео швырнула мобилку на тумбочку и рухнула на подушку, растирая ладонью лицо. Сон ускользал, испарялся, оставляя после себя невнятное послевкусие тоски и утраты. Неловко закопошившись, Тео выползла из-под одеяла, зябко поджимая пальцы на холодном полу. Перед кроватью нужно было положить коврик, Тео уже полгода собиралась сделать это, но каждый раз как-то не складывалось, и покупка отодвигалась, отодвигалась и снова отодвигалась. Потянувшись, Тео натянула теплые носки и пошаркала в ванную, мучительно и протяжно зевая. Душ, зубы, высушить волосы, соорудив из вороньего гнезда некоторое подобие прически, тонер, крем, база, консилер… Через некоторое время из зеркала на Тео смотрел вполне себе человек, а не восставший зомби. Черные круги под глазами закрашены, морщинки в уголках глаз зарихтованы, а самые мерзкие, между бровями, от которых на лице вечно недовольное, разочарованное выражение, пока не видны. К вечеру они проступят, обличая всю предательскую фальшь макияжа, но до вечера еще надо дожить.
Тео махнула пуховкой по скулам, прорисовывая на бледной, как поганка, физиономии, бронзовый румянец.
На кухне зачирикала кофеварка. Ворохом затолкав косметику в ящик, Тео выскочила из ванной, на ходу застегивая на запястье «Патек Филипп». Не то чтобы ей так уж нужны были часы, но что поделать – внешние проявления статуса у Homo sapiens выглядят именно так. У павлинов – хвост, у гамадрилов – красная задница, а у банковских работников – гребаные, мать его, часы ценой в две «тойоты».
Булькнув в кофе две таблетки стевии, Тео открыла заготовленный с вечера контейнер. Залитые йогуртом овсяные хлопья разбухли, вспучились бледной рыхлой массой, крохотные зернышки чиа чернели в ней, как комедоны на коже подростка. Мучительно скривившись, Тео зачерпнула ложку целебного, восхитительно низкокалорийного месива. Овсянка чавкнула, как болото под ногами, за ложкой потянулись липкие белесые нити.
– Приятного аппетита! – провозгласила Тео в равнодушную пустоту кухни и мужественно сунула хлопья в рот. На вкус оно было приблизительно так же, как и на вид: омерзительно, склизко и несъедобно. Стараясь поменьше жевать, Тео проглотила первую ложку и зачерпнула вторую.
– Пиньк! – тренькнул мессенджер. – Пиньк-пиньк-пиньк-пиньк!
Переложив ложку в левую руку, правой Тео перехватила смартфон.
«Девлин перенес собрание на 9.30. Я изменила ваше расписание, передвинула встречу с Робертсоном на 10.15».
О боже, какое счастье. Лишних сорок пять минут без старого хрена Робертсона – это же праздник души.
«Я подаю апелляцию, квартира на Пятой авеню настолько же твоя, насколько моя! Я не позволю тебе ограбить меня! Весь вечер тебе звонил, какого черта ты не берешь трубку???»
Какого-какого… Потому что телефон на беззвучном, дебил!
«Ваш бывший муж подает апелляцию, чтобы доказать равные имущественные права на квартиру. Перезвоните мне после 15.00, нужно хотя бы приблизительно набросать стратегию защиты».
Ну, хоть кто-то на моей стороне. Правда, это всего лишь адвокат – и на моей стороне он за сто пятьдесят баксов в час.
«Мойра сдала статистику по ипотеке. У нас завал с просрочками! Приедешь – зайди, отберем дела для передачи в суд».
«Вчера прошли три судебных слушания. Решения в нашу пользу, должников выселят в течение недели. Просмотри варианты по реализации таунхаусов – там побыстрее нужно сделки заключать, пока проект по дороге не приняли».
Раздраженным тычком схлопнув мессенджер, Тео сунула в рот последнюю ложку хлопьев. Вкуса она уже не ощущала, жевала овсянку, как размоченную целлюлозу.
«Ты мне уже неделю не звонишь! Я каждый день жду, волнуюсь, а ты даже пять минут не находишь. Ты же знаешь, что у меня сердце! Мне нельзя нервничать! Если не хочешь общаться с родной матерью – так и скажи!».
– Алло, мам, привет, – выдохнула в гарнитуру Тео, проворачивая ключ зажигания. Мотор ожил, огоньки на приборной панели вспыхнули елочной гирляндой. Сдав задом, Тео вырулила со стоянки и притормозила, дожидаясь просвета в плотном потоке машин. – Мам, не придумывай ерунды. Ты же знаешь, какой у меня график. Когда я вечером прихожу домой, не то что говорить – думать не могу.
– Конечно, я все понимаю, – голос у миссис Дюваль звенел трагическим надломом. – Работа тебе дороже, чем родная мать.
– Мам, ну не начинай… Давай лучше на выходных встретимся, поужинаем, поболтаем…
– На выходных? – мама сделала длинную паузу, словно припоминая, чем же она планировала заниматься на выходных. Тео отлично знала ее планы – телевизор, очередная бессмысленная уборка, заключающаяся в протирании стерильно-чистых поверхностей, снова телевизор, а вечером – рюмочка бурбона. Или две. Или бутылка. Как покатит. – Ну, я не знаю-ю-ю-ю…
– Я очень соскучилась, – попыталась выровнять ситуацию Тео. – И я правда хочу тебя увидеть.
– Я подумаю. И вечером тебе перезвоню, мы обо всем поговорим, – отозвалась мать. Слова о том, что вечером Тео до смерти устает, в сто первый раз скользнули по ее сознанию и улетели в космическую пустоту, не оставив даже следа.
– Ну я же тебя просила! – раздраженно крутнув руль, Тео перестроилась в левый ряд и включила поворотник. – Сто раз тебе говорила, что вечером я не могу! Мам, у меня голова раскалывается и горло болит от разговоров, все, что я хочу после работы – это хотя бы пару часов тишины! Неужели так трудно это учитывать?
– Вот! – тут же взвилась мать. – В этом ты вся! Все должны учитывать твои желания – звонить по расписанию, ходить на цыпочках, разговаривать шепотом…
– Ну я же просто…
– И с Дугласом ты такая же была! Я, конечно, ничего не говорила, но я все видела. Извини, моя дорогая, но от такой жены любой нормальный мужчина сбежит. Ты же ни с кем не считаешься, думаешь только о работе, ты не человек, а робот какой-то, с программой: пип! пип! пип! – механическим голосом запищала в наушнике мать, и каждое ее пиканье вонзалось в висок, как раскаленная спица. Мигрень начиналась прямо с утра: накатила тошнота, губы онемели, перед глазами поплыли призрачные радужные гало.
– Мам, я не могу разговаривать, – запинаясь, проговорила Тео. Язык стал тяжелым и неповоротливым, он путался в звуках, залипал в них, как гусеница в меду.
– Конечно, не можешь. Ты никогда не можешь! Для родной матери десять минут не выкроишь! Почему я должна это терпеть?!
– Потому что я оплачиваю твои чертовы счета, – выплюнула в микрофон Тео и сбросила звонок, вырвав гарнитуру из уха. Руки тряслись, во рту было сухо и горько, как будто пилюлю без воды разжевала.
Какого черта я делаю? – отстраненно, словно через новокаиновую блокаду, подумала Тео. – Какого черта еду на эту работу? Чтобы вышвырнуть из дома очередного идиота, не потянувшего ипотечный платеж? Чтобы собачиться с Робертсоном, смеяться над тупыми анекдотами Бигмена, выслушивать бесконечные сплетни о том, кто, где кого и как – трахнул, подсидел, кинул. Оно мне надо?
Зачем это все? Для чего?
Когда-то давно, в школе, Теодора Дюваль мечтала, что станет врачом. Будет ездить на скорой помощи – в белом халате, с полным чемоданчиком суперлекарств и шприцов. Один укол – и пациент здоров.