Все ради тебя (СИ)

Адам хмурится слегка, глаза — дыры; в них плещется снова столько всего…но это правда. Прости, малыш. Это правда…
— Однажды… — проглатываю сухую таблетку, — Я встречу другого мужчину, и он не будет тобой, но это не значит, что будет плохим. Он не будет меня обижать. Он никогда не скажет, что трахать кого-то — это не измена, потому что не захочет никого, кроме меня. И он будет любить меня. По-другому, так как ты не можешь. Честно и открыто — вот что случится однажды, Адам. Я в это верю. И тогда я улыбнусь, может, даже посмеюсь, ведь думала, что этот мужчина — ты. Но это не так. Знаешь почему? Ты будешь и дальше греть свои тайны, страшась вытащить их на свет, чтобы не дай бог кто-то тебя не осудил! Твой эгоизм и дальше будет на первом месте. Ты никогда его не переступишь. А это не та любовь, которую я достойна.
Бросаю на него взгляд, но сразу увожу, потому что мне больнее оттого, что я вижу перед собой. Каким его вижу. Потерянным. Убитым. Одиноким. Напуганным. Загнанным зверем, раненным…
Но как же я? Где я в этой истории? Герда, которая продолжает бежать по льду босая? Или Герда, которая наконец-то думает о себе?
Резко распахиваю дверь, и солнце бьет прямо в глаза. Щурюсь. Ты всегда щуришься, выходя на свет, после кромешной тьмы. Ну или когда понимаешь, что иногда нужно выбирать себя, а не того, кто никогда не поставит тебя на первое место.
— Оставайся в своей тьме со своими тайнами, Адам. С меня хватит…
  
«Тебя не отпустит, если это судьба»
 
Лиза 
Всю дорогу до дома я рыдаю безжалостно и горестно. Лежа на заднем сидении, с привычным сопровождением — Ваха крутит баранку молча. Наверно, привык. Это не впервые. За тринадцать долгих месяцев он столько раз видел мои слезы, что впору, наверно, платить, как личной жилетке. Пусть он никогда не реагирует, пусть и делает вид, что ничего не происходит, но его тихое присутствие как-то облегчает. Наверно.
Но сегодня многое меняется…слова, которые надо было сказать раньше — сказаны; солнце, которое я так долго не замечала — светит и греет. А моя жилетка в какой-то момент обретает человечность и тихо говорит на светофоре примерно за пару кварталов от дома.
— Я знаю, что он может быть мудаком.
Удивляюсь.
Хмурюсь.
Поднимаю глаза, но он не оборачивается. Пальцем только постукивает по рулю, будто ничего не говорил. Но он еще не закончил!
Вздыхает тяжело…
— Мои слова, наверно, и смысла не имеют, но мне сложно смотреть на то, как…рушится что-то, что впервые имеет значение.
— Все уже рухнуло. Скоро у тебя не будет необходимости участвовать в этой драме… — сопротивляюсь неуверенно, он хмыкает.
— Вы же здесь, Лиза. Значит, еще не все потеряно.
Теперь хмыкаю я. Очень хочется сказать что-то ядовитое, но я не успеваю — продолжает, легко тронув машину с места.
— Я много его женщин видел. Очень много. Но это все другое, а вы…Знаете, я когда впервые вас увидел, сразу понял, что вы станете его женой.
— То есть рогатой идиоткой, которая должна будет делить своего мужа с множеством женщин? — яд все-таки выплескивается наружу, — Скажи, Ваха, у меня на лице было написано, да? Что я идиотка?
Мягко усмехается, только горько как-то одновременно…
— Не это на вашем лице написано.
— А что тогда?
— Что любить вас будет.
Смешок рвется и из моей груди, но перед глазами быстро встают слезы. Я закрываю лицо ладошками, еле дышу, а он вздыхает.
— Знал, что будет непросто. С ним уже давно непросто… вы мне, наверно, не поверите? Адам другим был. Когда-то он совсем другим был…
— Мне это должно как-то помочь?
— Вы же здесь. Значит, хотите, чтобы помогло хоть что-то…
— Я…
— Он скрывал свои…интрижки.
Пиздец.
Усмехаюсь зло, цежу.
— И?! Мне легче должно стать от этой информации?!
— Вы не понимаете, Лиза. В их мире такое не скрывают. Любовниц заводят, чтобы ими хвастаться. Адам — держал все за семью печатями. Он не хотел, чтобы кто-то знал. Заставлял их подписывать контракты.
— Я все еще не улавливаю твоей мысли, Ваха.
 
— Она простая: он не хотел вас унижать. Спросите у кого угодно, вам каждый скажет, что уверен в его верности.
— Я спрашиваю у тебя. Ну? Он был мне верен?
Вижу, как поджимает губы. Я еще раз усмехаюсь.
— Видишь, как просто?
— Он никогда не брал машины, на которых ездите Вы. Он никогда их не приближал. Никогда не возил в рестораны, никогда не возил по магазинам. Ни в коем случае — к вам в дом. Все было покрыто тайной. Быстро и грязно.
Еще один упертый баран! Я сжимаю с силой кулаки, сажусь, проделываю дыру в затылке, но что сказать? Наорать? Нахамить? Смысл? Просто отвожу взгляд. Мне недолго здесь осталось — в этой проклятой тачке, где от кожи пахнет им…
Голова болит.
— Вы знаете, каким он был раньше?
— Боже…пожалуйста…— прикрываю глаза от внезапно накатившей боли в затылке, — Замолчи…
— Он был другим, — настырно продолжает, — Пока не стал притворяться тем, кем вы его знаете.
— И каким же?!
— Стальным, серьезным. Будто ничто пробить его не может, но это не так. Вы когда-нибудь задавались вопросом, что происходит в его командировках? Чем он занимается на самом деле?
Хмурюсь.
— И там тоже море шлюх?
— Никаких шлюх. Только если моральных.
Хмурюсь сильнее…
— Что это…значит?
— Узнайте, что он делал в командировках. Держите в голове, что он…человек чувствительный. Да вы и сами знаете, даже если сопротивляетесь. У него душа не такая, как у Натана Альбертовича или Сая Натановича. Они отчасти виноваты…они. Поставили его на эту должность! Свалили все на его плечи! Они…
Слышу, как трещит кожа, хмурюсь сильнее.
— Что за загадки, Ваха?
— Просто…узнайте. Вы поймете, когда узнаете…
— Почему ты просто не можешь мне сказать?
Машина останавливается рядом с моим домом.
— Мы уже приехали.
Понятно. Очередные тайны, здрасте. Хмыкаю, открываю дверь, но проигнорировать физически не могу. Бросаю…
— Мне надоело уже, Ваха. Пытаться что-то выяснять, а встречать стену.
— Тут стену не встретишь. Факты — вещь упрямая.
Мужчина бросает на меня серьезный взгляд, щурится слегка, а потом понижает голос.
— Брак — это сложно, Елизавета Андреевна. Принято, что мужчина для женщины скала, и это правильно. Он был вашей скалой все эти годы. От многого вас защищал, берег, но мужчина… в действительности-то не скала. Понимаете?
Понимаю.
— Думаешь, я не пыталась? — шепчу в ответ, он хмыкает.
— Никогда Адам не скажет вам прямо, ему стыдно. Он ненавидит свою слабость, потому что думает, что если он слабый, то не тянет. Отец — его ориентир, брат тоже, а они не слабые. И он пытается. Только копает себе могилу…
— И я что могу?
— Я вам уже сказал. Не ждите его, сами делайте. Знаете, как говорят? И в горе и в радости. А знаете, как еще говорят? Мужчина от внешнего мира — скала, женщина внутри скала. Союз таких людей, которые друг друга прикрывать будут там, где слабо — он никогда не рухнет.
— А я не прикрывала?
— Вы пытались, но вы молоды, Елизавета, и не знали, как правильно. Я вам подсказываю: узнайте, что было в его командировках.
Мурашки пробегают по спине, и я выдыхаю как бы невзначай.
— Будут еще подсказки?
Ваха долго на меня смотрит, потом взгляд переводит в лобовое и совсем тихо говорит.
— Узнайте, как он разбил красный мустанг.
***
После того как в мою квартиру вторглись, я, конечно же, сменила зону дислокации. Просто из вредности, если честно, ведь понимала: если Адам захочет войти, он войдет. Но это неважно! Я хотела его зацепить, показать, что не рада его появлению, поэтому сняла другую квартиру. Поближе к земле. Всего на пятнадцатом этаже элитного комплекса с крутой охраной. Кстати, она была больше похожа на квартиру, чем на бордель.