Пышка, не верь лютому! (СИ)

— Юль, ты чего опять зависла? Кастрюлю же до дна протопишь, — фраза Ромы грубо вернула меня в реальность. —Слушаю тебя, — пробормотала я, снова включая воду и принимаясь за мытье посуды, чтобы скрыть смущение. —Так вот, он, наверное, тут пару дней побудет. Может, заскочит к нам. Так что ты уж… — он обернулся и окинул меня тем самым оценивающим взглядом, — приберись как следует, ладно? И ужин какой-нибудь нормальный сделай. А то я ему только про твои кулинарные подвиги рассказывал.
  
«Подвиги». Это слово резануло по живому. Как будто приготовить вкусный ужин для меня — это что-то из разряда цирковых трюков для толстой слонихи.
— Хорошо, — тихо ответила я, глядя на струю воды. — Сделаю. —Отлично. Он мужик серьезный, дело говорит. Может, мне какие перспективы подкинет, — Рома удовлетворенно откинулся на спинку стула, мечтательно глядя в потолок. — А то тут со скучной работы закиснуть можно.
Я вымыла последнюю тарелку и поставила ее на сушку. Мысль о визите Макса вызывала странную смесь паники и щемящего предвкушения. Паники — потому что он увидит все это. Рому на диване. Меня… всю вот эту мою неуверенность и серость. А предвкушения… Предвкушения — потому что это будет взгляд со стороны. Взгляд человека, который не считает меня бегемотом.
Три дня пролетели в привычной суете, но внутри меня все время тикало: «Скоро. Он скоро приедет». И вот дверной звонок прозвучал не как обычно – резко и требовательно, а нажали на кнопку как-то особенно уверенно и твердо.
Рома, конечно, был на диване. Он крикнул: «Юль, открой, это, наверное, он!»
Я смахнула ладонью крошки со стола, нервно поправила фартук и пошла открывать. Сердце колотилось где-то в горле.
За дверью стоял он. Макс. Не просто брат моего мужа, а целое событие. Он заполнил собой весь проем – широкие плечи в идеально сидящем пальто, уверенная поза. В одной руке – бутылка коньяка в подарочной упаковке, в другой – огромный букет белых, идеальных роз.
Но самое главное – его глаза. Они сразу же нашли мои, не скользнули вниз по фигуре, не оценили, не осудили. Они просто… увидели меня.
— Здравствуй, Юля, — его голос был низким, бархатным, как теплый мягкий плед, в который хочется завернуться с головой. Он действовал гипнотически, убаюкивая всю мою тревогу.
Прежде чем я успела что-то промолвить, он мягко взял мою руку – ту самую, что я всегда прятала, считая пухлой и некрасивой, – и наклонился к ней. Его губы лишь чуть коснулись кожи, но по спине пробежали мурашки. Это был не пафосный или фамильярный жест. Это было что-то невероятно галантное, забытое, из другого времени.
— Для тебя, — он протянул мне букет. Аромат свежих, холодных роз ударил в нос, заставив на секунду забыть, что я нахожусь в тесном коридоре своей нелюбимой хрущевки. —Ой… Макс… спасибо, — я пробормотала, принимая цветы. Мои пальцы дрожали.
Только тогда он отпустил мою руку и перевел взгляд вглубь коридора, откуда уже несся довольный голос Ромы.
— Макс! Брат! Заходи, разувайся!
Макс легко снял дорогие ботинки, ни разу не прислонившись к стене для равновесия, и прошел в зал. Он похлопал Рому по плечу, мужески, по-свойски, обменялся с ним парой крепких рукопожатий и похлопываний по спине.
— Роман. Рад тебя видеть. —Да я то уж как рад! Коньяк-то какой привез! — Рома уже с жадностью разглядывал бутылку, совершенно не обращая внимания на меня и на роскошные цветы в моих руках.
Я стояла в коридоре, прижимая к себе холодные лепестки, и смотрела на них. На двух таких разных мужчин. На моего мужа – в потертых домашних штанах, с радостью на лице только от вида дорогого алкоголя. И на Макса – собранного, мощного, от которого исходила такая тихая, негромкая сила, что воздух в комнате казался другим.
И впервые за долгие годы я поймала себя на мысли, от которой стало одновременно щемяще горько и сладко: а ведь кто-то может целовать мне руку. Кто-то может привозить белые розы. Кто-то может видеть во мне не «бегемота», а женщину.
— Роман. Рад тебя видеть. —Да я то уж как рад! Коньяк-то какой привез! — Рома уже с жадностью разглядывал бутылку, совершенно не обращая внимания на меня и на роскошные цветы в моих руках.
Я стояла в коридоре, прижимая к себе холодные лепестки, и смотрела на них. На двух таких разных мужчин.
— Юля, не стой там как столб! — крикнул Рома, уже устраиваясь с бутылкой на диване. — Брата надо уважить! Приготовь нам что-нибудь вкусненькое, — он хитро подмигнул Максу, — но диетическое. А то мы с ним, понимаешь, на диете. Следим за собой.
Он сам фыркнул своей шутке, довольный своим «остроумием». Жар стыда и обиды ударил мне в лицо. Он снова это сделал. Причем при Максе. Указал мне мое место — на кухне, и сразу обозначил мою «проблему», над которой можно посмеяться.
Я потупила взгляд, чувствуя, как розы в моих руках будто наливаются свинцом. Готовить. Диетическое. Для них.
Но тут раздался спокойный, ровный голос Макса. Он не повышал тона, но его было слышно прекрасно.
— Ром, отстань от жены. Мы только что вошли. Дай человеку цветы поставить, — он мягко, но настойчиво взял у меня из рук букет, и его пальцы на миг коснулись моих. — И никакой диеты. Я привез отличный коньяк, под него нужна хорошая закуска, а не трава. Юля, не слушай его. Делай, что сама считаешь нужным.
Он сказал это без упрека в голосе, как констатацию факта, но Рома надулся, как ребенок.
— Ну, я же по-доброму… Ладно, ладно, как знаете. Раз мой брат встал на защиту твоих кулинарных талантов…
Я молча кивнула и, не поднимая глаз, понесла розы на кухню. Руки все еще дрожали, но теперь не только от обиды. От того прикосновения. От его заступничества. Он встал на мою сторону. Прямо здесь, в моем же доме, он провел четкую черту: с одной стороны — он и я, с другой — Рома с его колкостями.
Ставя розы в вазу, я поймала свое отражение в окне. И впервые за долгое время мне не захотелось тут же отвести взгляд. Где-то глубоко внутри, под слоями привычной неуверенности, шевельнулось крошечное, но твердое чувство — достоинство.
«Хорошую закуску под коньяк», — пронеслось в голове. Хорошую. Не диетическую. Не «вкусненькое, но…». А просто хорошую.
Я достала самую красивую салфетку и накрыла ею старую деревянную доску для нарезки. Потом открыла холодильник. Достала сырокопченую колбасу, которую Рома терпеть не мог, но которую обожал Макс, когда-то упомянув об этом мимоходом. Соленые огурцы, маринованные грибочки, горбушу слабого посола.
Я готовила не для них. Я готовила для него. Для человека, который увидел в меня не кухонную прислугу, а женщину с розами в руках. И делала я это с каким-то новым, забытым чувством — не с обязанностью, а с удовольствием.
  
Коньяк лился рекой. Рома, разгоряченный и довольный, говорил без умолку, перебивал брата, хлопал его по плечу и наливал снова и снова. Макс пил умеренно, больше слушая, изредка вставляя меткие замечания, и его взгляд то и дело скользил по мне, когда я подходила убрать пустую тарелку или долить в вазу воды для роз.