Сабина Шпильрейн: Между молотом и наковальней
Часть еврейского народа приняла новое учение. Те же, кто отверг его, стали называться иудеями и обособились от остальных. Принявшие христианство обвинили иудеев в том, что они не хотят признаться в убийстве Бога, в то время как они сами покаялись в содеянном и очистились от вины. Тем самым возникла психологическая почва для появления антисемитизма, тем более что еврейский народ продолжал отрицать совершенное им отцеубийство.
Фрейд не считал, что многовековое преследование еврейского народа целиком и полностью связано с тем, что он не захотел признаться в убиении Бога в лице его позднейшего перевоплощения. Имеются и другие причины, включая историческую обособленность евреев, живущих в меньшинстве среди других народов: их упорство перед лицом любого гнета, их способность преуспевать в различных сферах хозяйственной жизни и вносить значительный вклад во все области культуры.
Почему для иудеев оказалось невозможным сделать шаг вперед и исповедаться в богоубийстве?
Это вопрос оставался открытым для Фрейда, который ограничился психоаналитическим рассмотрением фигуры Моисея и его монотеистической религии. Необходимо было новое исследование, на осуществление которого требовались и время, и силы. Ни того, ни другого у Фрейда уже не было. Мужественно перенося на протяжении 16 лет неимоверные страдания от ракового заболевания, он ушел из жизни в сентябре 1939 года.
На последних страницах своей книги о Моисее, опубликованной за год до смерти, Фрейд лишь высказал следующее соображение.
Несмотря на все последующие перипетии истории, евреи не признались в некогда совершенном ими богоубийстве. Тем самым они возложили на себя трагическую вину, повлекшую за собой тяжелую расплату за содеянное.
Сабине нелегко давались размышления над еврейским вопросом. Ей не довелось ознакомиться с работой Фрейда о Моисее. Она не имела представления о его рассуждениях, касающихся причин многовекового притеснения и гонения евреев.
В одном из писем, полученных ею от профессора Фрейда в то время, когда она ожидала появления на свет своей дочери Ренаты, он писал о своем еврействе. Имея в виду и ее саму, он говорил о том, что они евреи и таковыми останутся. Другие только эксплуатируют их и никогда не смогут ни понять, ни оценить их.
В другом адресованном ей письме Фрейд заметил, что в непростое антисемитское время Господь дал ему возможность родиться сыном благородной еврейской расы. Так что она понимала, почему он желал полного ее излечения от прежних фантазий родить нового Спасителя от арийско-семитского союза с Юнгом.
О чем она не знала, так это о его более поздних размышлений об истоках возникновения и проявления антисемитизма со стороны немецких национал-социалистов. Они содержались в его книге о Моисее, где он высказал мысль о том, что ненависть немецких национал-социалистов к евреям является, по существу, ненавистью к христианам. По его мнению, эта внутренняя связь двух религий как раз и нашла свое яркое выражение во враждебном преследовании тех и других.
Находясь в толпе подгоняемых немцами евреев, Сабина пыталась понять то, что не могла постичь ни разумом, ни чувствами.
Когда-то она страстно желала родить сына именно от одного из представителей арийской расы. Как же могло случиться, что ее собственная жизнь и жизнь ее дочерей оказались под угрозой, исходящей именно от арийцев?
Существует ли между этим прямая связь или это неизбежное следствие многовековых гонений на иудеев, не связанное с ее личной жизнью, а являющееся общей судьбой евреев?
Какая-то глубокая мысль промелькнула в сознании Сабины. Казалось, еще немного – и она найдет ответ на мучившие ее вопросы. Но в последнее мгновение выстрел, как звонкий щелчок хлыста, неожиданно прервал ее размышления.
Не успев придти в себя, Сабина услышала раздирающий душу крик. Один из немецких молодчиков, стремясь ускорить движение, ударил прикладом седую старуху, которая, потеряв сознание от жары и перенесенных страданий, не могла больше идти вперед. Несмотря на попытки находящейся рядом молодой женщины, держащей на руках грудного ребенка, помочь ей, старуха согнулась пополам и медленно осела на дорогу, замедлив тем самым движение толпы.
Шедшие следом обессиленные женщины и дети остановились, не решаясь обойти распластанную на земле старуху. Конвоиры грубыми криками стали подгонять остановившихся людей, среди которых стал нарастать ропот.
– Дайте передохнуть старому человеку!
– У кого есть вода?
– Что Вы делаете, она же Вам в матери годится?!
– Господин офицер! Проявите милосердие и оставьте бедную женщину!
Изменившись в лице, немецкий офицер подскочил к выбившейся из сил старухе и выхватил из кобуры пистолет.
– Вставай, грязная свинья! – с надрывом прокричал он.
Не дождавшись ответа, офицер выстрелил в голову старухи.
Именно этот выстрел и раздавшийся следом крик находившейся рядом молодой женщины прервали размышления Сабины, которая с недоумением взглянула на бесформенное тело с простреленной головой, все увеличивающуюся лужу крови и начавшего громко плакать грудного ребенка.
С этого момента Сабина потеряла всякое представление о времени и пространстве. Раздвоенность сознания исчезла сама собой. Казалось, исчезла не только раздвоенность, но и само сознание. Оно отключилось, растворилось в той непереносимой боли тела и духа, которую она испытала при виде убитой женщины. И только бессознательное своими всполохами воспоминаний нет-нет да поднималось из глубины души, заставляя кровь пульсировать в каком-то сумасшедшем танце между жизнью и смертью.
В этих воспоминаниях не было никакой последовательности. Однако их произвольность и хаотичность вписывались в определенную логику, подчиняющуюся своим внутренним законам и отражающую безумие происходящего.
Ощущения безысходности и покоя, прошлого и настоящего, былых фантазий и смутных желаний настолько смешались с усталостью и отрешенностью от мира, что Сабина пребывала словно в прострации. Лишь изредка ее изможденное тело реагировало на физическую боль, так как уставшие ноги, обутые в старые, давно изношенные туфли, саднили, и на глаза наворачивались слезы.
Впрочем, туфли были по-своему удобными. Сабина никак не могла расстаться с ними, как и с остальной, вышедшей из моды одеждой, включая длинную поношенную юбку. Однако впопыхах, когда немцы выгнали ее из дома, она не успела привести в порядок застежки на своих старых туфлях. Через какое-то время пространство между ступнями ног и внутренней стороной туфель заполнила дорожная пыль, а откуда-то взявшийся острый камешек постоянно врезался в пятку правой ноги, доставляя неудобство и боль.
Сабина пыталась остановиться и вытряхнуть колющий ногу камешек. Однако, получив прикладом удар в спину и подгоняемая постоянными окриками немцев, она прекратила свои попытки. И хотя боль в ноге становилась все сильнее, а стертая в кровь пятка постоянно ныла, Сабина, тем не менее, стиснув зубы, терпела, как могла.
Но еще больше ныла душа, бессознательные механизмы защиты которой воскрешали воспоминания прошлого, чтобы избавить ее от страданий настоящего. В этом отчаянном взрыве воспоминаний, непроизвольно вторгшихся в образовавшуюся пустоту, в каком-то яростном вихре воспроизводились многие эпизоды ее жизни, принесшие ей много лет тому назад восхитительное ощущение сумасшедшей любви, таинство страсти и творческое вдохновение, связанное с психоанализом.
Становление как результат разрушения
Сумасшедшая любовь и таинство страсти.
О, как давно это было! А что, собственно говоря, было? Реальность, фантазия, бред?
Воспоминания зацепились за что-то слишком дорогое сердцу. Они готовы были оттеснить все остальное и обрушиться с новой силой на терпящую боль Сабину, чье утомленное тело, в юности источавшее неподвластные ей токи сексуальности, продолжало реагировать если не на события настоящего, то на воспоминания прошлого.
Но в последний момент они словно испарились. Вместо них в пустоту души вклинились иные сюжеты, связанные с некогда сформулированными Сабиной идеями о сексуальности и вражде, жизни и смерти.