Сабина Шпильрейн: Между молотом и наковальней

– Доченька, потерпи, пожалуйста! Мы скоро придем на место и сможем вдоволь напиться.
– Мне бы глоточек воды, а то так пересохло горло, что все во рту просто жжет, – пожаловалась Ева.
– Ну, еще капельку потерпи. Мы уже почти пришли, – пыталась успокоить свою дочь Сабина, хотя не была уверена в том, что они вообще когда-нибудь дойдут до того места, где можно будет остановиться, найти питьевую воду и отдохнуть.
Она сама едва стояла на ногах. Ей самой так хотелось пить, что из ее пересохшего горла едва вылетали обращенные к дочери утешения.
Ева послушно поплелась рядом с матерью, которая погладила ее по растрепанной головке и ободряюще посмотрела на уставшую дочь, желая ее подбодрить.
Какая же Ева все-таки еще маленькая, несмотря на свои 16 лет! Словно ребенок!
Вымученная улыбка Сабины прорезала ее покрывшееся пылью лицо и застыла на некоторое время, пока Ева понимающим, но каким-то моляще-отрешенным взглядом смотрела на свою мать. Но как только дочь переключила свое внимание на дорогу, улыбка сошла с лица Сабины и она, украдкой вздохнув и собравшись с последними силами, с неимоверным трудом продолжила идти навстречу своей судьбе.
Воспоминания о былом скрашивали ее нелегкий путь. Они были своего рода спасительным средством, поскольку заглушали боль в ноге и не давали тревожным мыслям о ближайшем будущем брать верх над ее изнуренным телом и подавленным духом.
Сабина мысленно вернулась к прерванным дочерью воспоминаниям о том периоде, когда она, полная сил, жизненных планов и надежд, открыла для себя спасительное средство в форме исцеления любовью, с помощью которого она собиралась вылечить Юнга.
Правда, что-то не совсем понятное мешало ей претворить в жизнь страстное желание вылечить Юнга своей любовью.
Она помнила рассуждения профессора Фрейда о том, что в «Градиве» В. Иенсена описан как бы идеальный случай лечения методом психоанализа. В реальной психоаналитической практике все значительно сложнее. В художественном произведении девушка могла ответить на любовь, проникающую из бессознательного в сознание, а врач не может сделать этого.
«Врач, – писал профессор Фрейд, – посторонний человек и обязан стремиться после излечения опять стать посторонним; он часто не умеет посоветовать исцеленному, как ему использовать в жизни вновь обретенную способность любить».
Но ведь я пока не врач, и к тому же я не посторонняя для Юнга, размышляла про себя Сабина. Значит, меня не касаются эти рассуждения профессора Фрейда.
В наших отношениях с Юнгом ситуация иная, чем в повести В. Иенсена. Я – его пациентка, а он мой врач, сам заболевший в процессе моего лечения. Теперь моя очередь помочь ему вновь стать здоровым.
Так размышляла Сабина, далеко не уверенная в том, воспроизводили ли ее воспоминания те надежды и сомнения, которые одолевали ее в то далекое время, или они являлись отголоском прошлого, перенесенным в настоящее, когда стало почти неразличимым расстояние между ее былой любовью к Юнгу, настоящим, связанным с ее утомленностью от автоматического следования по пыльной дороге, и неопределенным будущим, обдающим холодным дыханием смерти ее истерзанную душу.
И снова воспоминания прошлого Сабины возобладали над ее ощущением того настоящего, которое становилось все более непереносимым.
 Пойманный в сеть иллюзии доктор 
Начало 1909 года.
В отношениях с Юнгом та же романтика, что и раньше. Я не приняла еще окончательного решения касательно реализации действенности своей любви к Юнгу.
Он по-прежнему приходит ко мне. Жалуется на то, что не может спать по ночам. Оправдывается, говоря, что, думая обо мне, хочет, чтобы я была счастлива.
Старая песня, которую я много раз слышала в предшествующие годы. Правда, теперь он болен мною, а я знаю, как его излечить, хотя пока не решаюсь прибегнуть к этому спасительному для него средству.
Очередной его визит ко мне в тот памятный февральский день чуть не подтолкнул меня к принятию окончательного решения. Как всегда, я с нетерпением ждала его в то время, о котором мы договорились заранее. Готовясь к его приходу, я спешно приводила себя в порядок, так как до этого у меня не было времени полностью одеться и сделать соответствующую прическу.
 
Оставалось пять минут до прихода Юнга. Я надеялась, что все успею сделать. Но неожиданно раздался стук. На автоматически вырвавшийся у меня возглас «Да, войдите!» на пороге появился Юнг.
Я была крайне смущена, поскольку не ожидала, что это он. Стою перед ним с полураспущенными волосами и гребешком в руках. Застигнутая врасплох, я не знала, что мне делать. Он же сел на кушетку и дал обещание, что не будет смотреть на меня, пока я привожу себя в порядок. Но я знала, что он, как ребенок, закроет лицо руками, а сам будет подглядывать за мной сквозь пальцы.
Мне удалось справиться с этой непредвиденной ситуацией. Быстро одевшись, я затенила лампу красным абажуром и подошла к Юнгу, который делал вид, что не подглядывает за мной.
Тут мы обменялись радостными приветствиями, как будто не виделись целую вечность. То ли от смущения, то ли по привычке Юнг начал оправдываться и уверять меня в том, как ему тяжело и как бы он хотел видеть меня счастливой.
Я прервала его и сказала, что в данный момент подобные разговоры только мешают нашей встрече. Он не знал, что делать. А я, глядя прямо ему в глаза, сказала, что по-прежнему люблю его, мне хорошо с ним. Добавила, что сейчас не могу думать ни о чем другом и если когда-нибудь придется расстаться, то на все воля Божья.
Неожиданно он поцеловал меня и, как ребенок, засветился от счастья. Потом он захотел сделать мне новую прическу, вытащил гребешок из зачесанных назад волос и распустил их по плечам. Я не сопротивлялась и стояла молча перед ним. А он, сказав, что теперь я похожа на египтянку, любовался мной. Я чувствовала, что все это доставляло ему неподдельную радость. Мне было приятно от осознания того, что я так ненамеренно загипнотизировала Юнга.
Потом мы расстались с ним в надежде, что в ближайшее время ему удастся выкроить время и вновь прийти ко мне. Он так и сказал: «Я найду возможность вернуться к моей египтянке, чтобы еще раз выразить свое восхищение ею».
Я с таким нетерпением ждала следующего его визита, как будто уже все решила наперед. Но произошло что-то невероятное, выбившее меня из колеи и никак не укладывающееся в моем сознании, пребывающем в приятном томлении после того, как я ощутила долгожданный поцелуй Юнга.
К моему удивлению, во время очередного обхода больных он был настолько холоден со мной и смотрел на меня таким испепеляющим взглядом, как будто бы я была его заклятым врагом. Не было возможности выяснить на людях причину столь непонятного отношения ко мне.
Для меня это стало настоящим шоком. Я, грешным делом, подумала, что он как бы наказывает меня за то, что я не приняла окончательного решения в ту нашу прекрасную встречу. Хотела все перевести в шутку, сказав ему, что его египтянка готова стать для него наложницей и исполнить любое желание властелина. Хорошо, что не успела этого сделать, а то могла бы попасть в глупое положение и вызвала бы у Юнга еще большее раздражение.
Как потом выяснилось, кто-то пустил слух о том, что доктор Юнг имеет близкие отношения с одной из своих пациенток. Когда он узнал об этом, то почему-то подумал, что это сделала я. Причем сделала намеренно, чтобы все, включая его жену, знали об этой любовной связи. Тем более что в контексте распространившегося слуха, который он назвал «грязной сплетней», речь шла будто бы о предстоящем разводе доктора Юнга со своей женой и последующей его женитьбе на одной из студенток медицинского факультета.
Но мне даже в кошмарном сне не могло бы присниться такое.
Разве я могла бы так подставить моего любимого Юнгу?
Да и зачем мне это надо было, если я почти решилась на его лечение всей полнотой своей любви?
Разве не было у Юнга других пациенток, которые, несомненно, влюблялись в него?