Русская миссия Антонио Поссевино

Поссевино, стараясь сохранять на лице бесстрастное выражение, в упор посмотрел на князя:
— Мы учли ошибки, совершённые нами в Швеции, и решили, что надо сделать для успеха в Московии. Да и Речь Посполитая нам сильно помогла, поставив русских в положение, когда возможность хитрить на переговорах сильно ограничена.
— Соглашусь, дорогой Антонио, Московия сейчас не в лучшем положении, но мнение моё остаётся прежним, — твёрдо сказал князь, — тебе не удастся склонить русских к принятию католичества в любой форме.
Последние слова были сказаны настолько категорично и жёстко, что за радушным хозяином богатого поместья сразу стал виден умный, дальновидный и властный человек. Поссевино, и сам имея те же качества, понимал, что поляк является его единомышленником, поэтому слова старого князя глубоко тронули иезуита. "Что ж, Антонио, — подумал он, — ты хотел узнать мнение умного и влиятельного поляка — и вот ты его узнал. Только сильно ли это знание поможет тебе?"
— Да, не удастся, — проговорил Чарторыйский, словно не замечая, что привёл гостя в некоторое замешательство, — но не потому, что дело это невыполнимо, а потому что оно плохо подготовлено.
— И у тебя, князь, есть собственные соображения относительно того, как это надо сделать? — медленно произнёс Поссевино.
— Есть.
— И каковы же они?
Князь налил себе водки и выпил. Поссевино обратил внимание, что бутылка ёмкостью не меньше полутора сетье [142] пуста более чем наполовину. Но поляк не выглядел пьяным, его речь оставалась внятной, а взгляд — ясным, разве что чуть более подозрительным. Чарторыйский был не по годам крепок.
— Думаю, Антонио, ты знаком с трудами Никколо Макиавелли.
Он сказал это в утвердительной форме, словно не сомневался в сказанном.
— Конечно, князь.
— Тогда должен бы знать, что в работе "Государь" он высказывает мысль, которая, думаю, была ему подсказана деяниями Гая Юлия Цезаря.
— Какая же?
— По-итальянски это звучит так: che tu hai in governo, divise [143]. Цезарь одержал победы над многочисленными и сильными племенами кельтов и германцев именно потому, что он разделял их. Предоставлял одним возможность получать от Рима привилегии, чем и вызвал их противостояние с другими.
— Я понял, князь. Но именно это Святой престол и намеревается сделать в Московии.
— Да неправильно этот ваш престол пытается, — слегка раздражённо ответил Чарторыйский, — миссия твоя обречена на неудачу, потому что русские привыкли видеть в католиках жестоких врагов.
— Мы избавим их от этого заблуждения.
— Не избавите. — Он сделал паузу. — Но это относится к тем русским, которые являются подданными царя Ивана. Но есть ведь и другие.
— Понимаю, — догадался Поссевино, — ты хочешь начать с тех русских, которые являются подданными Речи Посполитой.
— Конечно, Антонио. Сделать это намного проще. Пусть они станут католиками, пусть московские подданные посмотрят на них. Мы воспитаем убеждённых католиков, из их среды выйдут проповедники, которые будут говорить на одном с московитами языке. Все, а не только лишь московиты относятся с большим доверием к людям, которые говорят на одном с ними языке. И вот тогда следующее посольство Святого престола будет работать в значительно более благоприятных условиях. То, чем управляешь, разделяй.
— И Стефан Баторий, разумеется, согласится, чтобы его православные подданные стали католиками, — задумчиво произнёс Поссевино.
— Пусть и не согласится. Но на землях рода Чарторыйских иезуиты найдут полную поддержку. И король не вправе помешать нам. Он первый среди равных — и только. Но он согласится.
Князь взял почти пустую бутылку и посмотрел сквозь неё на витраж, от которого весь кабинет был словно заляпан цветными пятнами.
— Но твою миссию, дорогой Антонио, я всё же считаю нужной. У нас, поляков, есть поговорка: "Pierwsze koty za płoty".
— И что она означает? — спросил Поссевино, сохраняющий на лице, несмотря на отповедь поляка, благожелательную улыбку.
  
— "Первых котов — за забор".
— Странная поговорка. Не вижу, какое отношение она может иметь к нашему разговору.
— У простолюдинов бытует суеверие, что первые котята из помёта являются самыми слабыми, поэтому их просто выкидывают как ненужных. Я считаю твоё посольство именно таким первым котом. Но я не считаю его совершенно ненужным, потому что, не будь первых, не было бы и вторых, которые, без сомнения, не просто нужны, а необходимы.
— Перши коты за плоты, — усмехнулся Поссевино, — я запомню. И постараюсь доказать тебе, князь, что ты не прав.
Чарторыйский опорожнил бутылку и поднял стакан. Только сейчас Поссевино заметил, что он очень сильно пьян. Хотя речь его и оставалась внятной, глаза выдавали князя с головой.
— Этот Баторий, — он икнул, — просто дурак неотёсанный. Воевода добрый — да, не поспоришь. Но король должен быть не только воеводой. Или вообще не воеводой. Он должен думать о том, как под держать в королевстве мир и чтобы поменьше было тех, кто готов поднять против него саблю. И для этого совсем не обязательно головы рубить. Один умный посол сделает для державы то, чего не сможет никакое войско. А без хорошо поставленного посольского дела любая военная победа или невозможна, или бесполезна. Понимаешь?
— Понимаю, — спокойно ответил Поссевино.
Наступал момент, которого он ждал: князь напился и готов выложить ему свои самые сокровенные мысли.
— Спесь наша великопольская нас погубит. Ты знаешь, Антонио, раньше, до унии [144], пока русские земли были у Литвы, там всё было спокойно. Сейчас на них хозяйничают поляки, и настроение там начинает меняться. Пока ещё не сильно заметно, ведь прошло всего двенадцать лет. И знаешь, легат, там даже слова наши, польские начинают обозначать совсем иное, чем у нас.
— О чём ты говоришь, князь?
— Об этом. Гонор у нас означает честь, достоинство. То, что отличает нас от простолюдинов. Для шляхтича гонор дороже жизни. Но на русских землях, которые оказались в Речи Посполитой, мелкопоместная или безземельная шляхта начинает вести себя как хищники. В моих владениях, Антонио, тоже немало русских. Но ни один из них, слышишь, ни один не возмущается моим правлением! Потому что я мягок и справедлив. Разумное сочетание мягкости и суровости — вещь куда более действенная, чем одна лишь суровость. А эти… Как мелкие и злобные хищники наподобие хорьков. По отношению к русским они не скрывают крайнего своего презрения, своей брезгливости, по глупости считая такое поведение проявлением гонора. И теперь православные думают, что польский гонор — это надменность, спесь, чванство, пустое бахвальство. Потому что шляхтичи их грабят, грабят, грабят, часто даже не пытаясь прикрыть грабёж буквой закона. Этим они только злобят русских. И я вижу — о, я многое вижу! — что в будущем, если шляхта наша не начнёт вести себя по-другому, та земля, где живут русские, перейдёт под владычество московского царя.
Поссевино хотел что-то сказать, но князь перебил его:
— Понимаю, Антонио, понимаю. Ты хочешь возразить, что Московия сейчас ничего не может присоединить? Верно, но не во всём. Это здесь она не может. Пока не может. А ты глянь на восточную украину Московского царства. Ты, конечно, не знаешь, что там происходит, но я-то знаю. Уже четверть века, как царь выдал жалованные грамоты диким кочевникам турецкого [145] корня, признав их право на свою веру и на свой уклад жизни. А вера у них даже не христианская, а магометанская. И никто не возмущается, а некоторые даже воюют вместе с русскими против нас. Добровольно воюют, без принуждения!
Князь остановился, чтобы налить себе водки. Поссевино решил воспользоваться возникшей паузой, чтобы вставить своё слово.