Русская миссия Антонио Поссевино

У входа во дворец их встретил высокий итальянец в красном одеянии, из чего Истома заключил, что перед ним — католический архиепископ, или кардинал.
— Кардинал Комо, — перевёл слова встречающего Паллавичино, — приветствует гонца великого властителя севера и просит пройти с ним на аудиенцию к папе.
Они прошли коридорами и оказались в зале для приёма иноземных послов. Папа в торжественном облачении сидел на троне. Вокруг толпились десятка полтора придворных. Истома остановился в нерешительности, не зная, как приветствовать понтифика. Кардинал Комо подбодряюще улыбнулся, и Паллавичино тут же перевёл его слова:
— Папа извещён, что ты не владеешь знаниями относительно правил поведения гонца иноземного властелина у престола наместника святого Петра, поэтому он всемилостивейше допускает любую вольность.
"Будь что будет", — подумал Истома и, выступив вперёд, положил перед папским троном соболей. Маленькая связка драгоценных шкурок в огромном зале выглядела убого, но Истома сделал гордое лицо и отступил на шаг, доставая из сумки письмо. Папа, приподняв полу длинной накидки, выставил из-под неё башмак с вышитым на нём крестом с тремя перекладинами.
— Целуй, целуй башмак, — зашептал Паллавичино, не дожидаясь слов кардинала.
Но Истома только улыбался, глядя прямо в глаза понтифику. Возникла неловкая заминка. Папа, видя, что русский не торопится прикладываться губами к его обуви, ласково улыбнулся и засунул ногу под накидку. Привезённые этим грубияном предложения куда значимее, чем доскональное соблюдение придворного этикета. Рядом с Истомой облегчённо вздохнул Паллавичино. Истома, сделав несколько шагов вперёд, с поклоном протянул письмо. К нему тут же приблизился средних лет монах в рясе, с крючконосым лицом, седеющими чёрными волосами, большими залысинами и умными проницательными глазами и, взяв письмо, передал его папе. Григорий Тринадцатый, приняв у Поссевино послание от царя Ивана, кивнул, сохраняя на лице благосклонную улыбку. Затем сломал печать и углубился в письмо. Истома стоял, не понимая, что ему делать.
Наконец папа закончил читать и произнёс:
— Почтенный гонец, есть ли что-то, что ты мог передать нам на словах?
— Нет, велено сказать, что там указано всё, — заученно ответил Истома.
Папа снова кивнул:
— Я знаю, что ты говоришь на латыни. Насколько свободно ты это делаешь?
Истома наморщил лоб:
— Я могу кое-как говорить и понимать, если собеседник будет не очень скор в речах.
— Хорошо. Тогда прошу воспользоваться нашим гостеприимством. Тебе разрешается ходить где угодно и знакомиться с творениями наших художников и скульпторов. Герцог Сорский проводит тебя.
Вот же ж! Утром, когда Истома готовился к приёму у папы, он думал, что герцог потерял к нему интерес, но, оказывается, этот содомит выклянчил у родителя право знакомить русского со здешними красотами. Придётся терпеть по крайней мере до возвращения во дворец. А там — лучше он пойдёт пьянствовать с Орацио и Джованни, чем станет терпеть общество этого неприятного человека, будь он дважды герцог и трижды сын своего папы.
А посмотреть во дворце действительно было на что, да только Истома мало внимания обращал на картины, коими увешаны были стены дворца, и на стоящих перед входом в каждое помещение, а то и просто в коридоре голых мраморных мужиков и баб.
Герцог попытался взять Истому под руку, но тот, предвидя это, ловко увернулся и положил руки на эфес сабли, сделав подобные попытки неуместными. Паллавичино топал следом, изредка переводя герцоговы реплики. Так они бродили довольно долго, пока к ним, наконец, не подошёл тот черноволосый с залысинами монах, что принял у Истомы царёво послание.
— Папа внимательно изучил послание царя Ивана, и оно его очень заинтересовало, — доброжелательно произнёс он, — но нам предстоит немалая работа, прежде чем мы решим, как будет лучше помочь твоему государю к обоюдному довольству. Поэтому просто ешь, пей, веселись. Когда мы будем готовы ответить, тебя известят об этом. Если в чём-то возникнет хоть малейшая надобность, прошу в любое время заходить ко мне. Меня зовут Антонио Поссевино. Отец Антонио. И нам предстоит дальняя совместная дорога.
  
Истома кивнул и поклонился монаху. Тот наклонил голову в ответ и удалился. Теперь можно было покинуть дворец. Истома в сопровождении герцога уже направился к выходу, как на глаза ему внезапно попался Джованни. Бедный астролог, который внезапно увидел своего недавнего собутыльника в компании двух могущественнейших людей папского двора, застыл в изумлении. Он, судя по грустно висящему лиловому носу, пребывал в состоянии глубокого похмелья, сумев накануне напиться и без участия Истомы.
Шевригин, скользнув по нему взглядом, сделал вид, что не узнал астролога. И только взмолился в душе, чтобы разговорчивый пьяница не проболтался во дворце, что русский гонец прекрасно говорит по-итальянски. Поссевино и герцог Сорский, понятно, в круг его знакомых не входят, но… но всё-таки… Слушок пойдёт — а вдруг да дойдёт до святейших ушей или до кого-то, в чьи обязанности входит приём русского гонца. Конечно, ему лично это ничем не грозит, но собирать, как велел Андрей Щелкалов, все сведения о папском дворе, об иных государях посланниках и о том, кто с кем воюет, или собирается воевать, или иные козни строит, будет намного, намного тяжелее.
Из кареты Истома ещё раз обозрел Апостольский дворец и крикнул возничему по-русски:
— Домой поехали! Н-но!
Домом для него теперь был дворец герцога Сорского. Возничий, угадывающий желания седоков даже не по словам, а по каким-то лишь ему известным признакам — интонациям, громкости приказа, жестам рук, послушно взял в руки вожжи. Вышколенные лошади неспешно понесли карету прочь из дворца.
Едва дождавшись, когда солнце начнёт клониться к земле, Истома переоделся в итальянское платье, не забыв прицепить к поясу шамшир, и выехал на коне из дворца герцога Сорского. Паллавичино он с собой не взял. Ему очень не хотелось, чтобы шпионам папы стало известно, что русский гонец водит дружбу с итальянцами, — ведь тогда сразу станет известно, что он знает их язык. Убедившись, что соглядатаи за ним не следуют, Истома направил коня к жилищу Орацио и Джованни.
Орацио как раз сворачивал во двор, таща на спине мольберт и прижимая к боку сумку с красками и свёрнутым холстом. Он как-то странно посмотрел на Истому, но поприветствовал его вполне радушно.
Джованни уже был дома. Он сидел за столом и грустно смотрел на надкусанный кусок сыра, лежащий посреди столешницы рядом с начатой бутылкой вина. Хлеба на столе не было.
Увидев Орацио и Истому, он жестом пригласил их садиться, а сам, встав с места, достал с полки три серебряных стакана, слегка тронутых патиной. Аккуратно и на удивление точно разлив остатки вина, сел на своё место. Подняв свой стакан, заявил:
— Так выпьем же за то, что Бог не оставляет нас и позволил прожить ещё один день. — И тут же опрокинул содержимое стакана в рот.
— Мудро, — согласился Орацио и тоже выпил.
Истома не знал, что ответить Джованни, поэтому выпил без слов.
— Помнится, в прошлый раз у тебя этого богатства не было, — указал Истома на стаканы, — украл, что ли, где-то?
— Почему — украл? — удивился Джованни. — У них всё равно много, и не заметят. А мне приятно. Друзей надо достойно встречать. А серебро — металл благородный, он от яда темнеет, тем спасая человека от смерти. И вообще, от всякой нечисти помогает.
Истома вспомнил клопов герцога Сорского и мысленно согласился с Джованни: после того как ножки его кровати были погружены в серебряные плошки с водой, клопы ему почти не докучали. Тогда, несколько дней назад, вернувшись во дворец после знакомства с Орацио и Джованни, он протёр приготовленным добросовестным Люкой уксусом все части ложа, затем поставил каждую ножку кровати в серебряную плошку и налил воды. Теперь клопам, какими бы ушлыми они ни оказались, проделать путь из своих убежищ вне кровати было бы крайне сложно. Надо только не забывать следить, чтобы вода не пересыхала.