Бомба времени

— Вы крепкий парень, верно? Эта доза должна была удержать вас на месте до... — Он резко оборвался. — Не важно. Я вижу, что мы начали неправильно с самого начала.
— Расскажите мне о начале. — Он захотел было встать, но я, стоя над ним, поднял пистолет и покачал головой. — Я не стреляю в лежачего, а также в сидячего, — заявил я. — По крайней мере, не стрелял до сих пор. Так что начинайте говорить, приятель.
Он посмотрел на меня и усмехнулся.
— Железный человек Флорин, — объявил он. — Ничего не подозревающий олух Флорин, который остается связанным по рукам и ногам давно устаревшим долгом. Они связали вас костюмом, гримом и пояснили, что следует говорить — плюс маленькое устройство за ухом, которое должно направлять вас, куда надо. И что делаете вы? Проделываете дыру и тащитесь в обход там, где должны были идти напрямик.
— Зато, похоже, у вас все размечено, — сказал я.
— Вы неправильно понимаете меня, Флорин, — возразил он. — Черт, разве вы еще не заметили? — Он коснулся пальцем маленькой выпуклости за ухом. — У меня такое же устройство. Я связан точно так же, как и вы.
— Кем?
— Советом.
— Продолжайте, продолжайте.
— Ладно. У них были планы. Очевидно, они не сработали.
— Не заставляйте меня начать пытать вас, Барделл. Я тот, который любит узнавать все до конца. Начинайте связывать все вместе. Мне не нравятся торчащие концы.
— То, что я скажу, не пойдет вам на пользу.
— Ну, об этом уж судить мне самому.
Он кинул на меня лукавый взгляд.
— Позвольте мне сначала задать один вопрос, Флорин. Как вы добрались из своей комнаты — в довольно-таки захудалом отеле, насколько мне помниться — в правительственную резиденцию? И к тому же, как вы попали в этот отель?
Я задумался. Я помнил свой номер. Ладно, достаточно захудалый. Я попытался вспомнить подробности регистрации, лицо дежурного в той гостинице. И ничего. Должно быть, что-то отразилось у меня на лице, на лице завзятого игрока в покер, потому что Барделл криво усмехнулся.
— А что вы делали вчера, Флорин? И какое вели последнее дело? А ваши старые родители и долгое, счастливое время детства? Расскажите мне о них.
— Это может быть остаточным эффектом той дряни, — пробормотал я, чувствуя, как язык буквально распухает во рту.
— В фотографической памяти Флорина, кажется, есть несколько маленьких пробелов, — присвистнул экс-сенатор. — Как называется ваш родной город, Флорин?
— Чикаго, — сказал я, и, пока говорил, это слово показалось мне чужим и непривычным, словно бы иностранным.
— А где это? — с озадаченным видом спросил сенатор.
— Между Нью-Йорком и Лос-Анджелесом, если вы не переместили его.
— Лос-Анд... Вы имеете в виду — в Калифорнии? На Земле?
— Это предположили вы, — сказал я и сделал паузу, чтобы облизнуть губы сухим носком, который я обнаружил на том месте, где раньше был мой язык.
— Это кое-что объясняет, — пробормотал он. — Соберитесь с духом, коллега. Сейчас вы испытаете шок.
— Ладно, — ответил я. — Только помните о моем больном сердце.
— Мы сейчас не на Земле. Мы находимся на Грейфилл, четвертой планете системы Волк-девять, в двадцати восьми световых годах от Солнца.
— Вот как, — сказал я, и слова показались мне такими же пустыми внутри, как елочные игрушки. — Полный переворот. Не к нам вторглись чужаки, а мы вторглись к ним?
— Вы не должны верить мне на честное слово, Флорин, — он почти не шевелил губами, поэтому его речь стала немного невнятной... или из-за чего-то другого? — Посмотрите же вокруг. Растения. Разве они похожи на земные? И вы не заметили еще, что сила тяжести здесь на восемнадцать процентов меньше, а воздух богаче кислородом? Взгляните на солнце — оно более желтое, гигантское и расположено за четыреста миллионов километров от планеты.
— Ну, ладно. Мой старый отец, — если у меня вообще был старый отец, — всегда говорил мне, что нужно смотреть истине прямо в глаза, какой бы она ни была. Вы не очень-то помогли мне. Начинайте же все прояснять, Барделл. Кто-то взял на себя массу хлопот, чтобы либо переместить меня в место под названием Грейфилл, либо создать довольно убедительное окружение. Но на это должна быть причина. Какая же?
 
Он взглянул на меня таким взглядом, каким хирург смотрит на больной орган, который должен отрезать.
— Вы не знаете, что творите. Вы из кожи вон лезете, но все не то, чем кажется...
— Не говорите мне о том, чем все это не кажется. Говорите, что есть на самом деле...
— Я не могу сделать этого. — У него было что-то в руках, и он играл этой штукой, блестящей, с кнопками и кристаллом на конце, на который трудно было глядеть. — Я был терпелив с вами, Флорин, — продолжал он, но голос его заскользил куда-то вдаль, и слова лились все быстрее и быстрее, как на пластинке, пущенной с более высокой скоростью.
В голове у меня все сильнее пульсировала боль, перед глазами все поплыло. Я попытался схватить расплывающуюся фигуру, но она скользнула назад, вне пределов досягаемости. Я увидел, как что-то вспыхнуло в ярком солнечном свете, и услышал обрывок фразы:
— ...простите, Флорин...
А затем вокруг взорвалась сначала желтая, затем розовая тьма, и я снова оказался в кузове грузовичка, который сначала взлетел на вершину утеса, а затем ринулся в пропасть, заполненную удаляющимся громом...
  
VI
 
— МИСТЕР ФЛОРИН, — раздался легкий, как перышко, голос. — Вы создаете для всех нас нечто вроде проблем.
Я открыл глаза, и мне улыбнулся своей безгубой улыбкой парень со змеиной головой, выпустил дым из безносых ноздрей, блестя глазами без век. Он удобно устроился на шезлонге, в наброшенном на плечи оранжевом полотенце и желтых шортах, цвет которых мне что-то напомнил, но я не мог уловить, что именно.
— Это уже нечто, — сказал я и тоже устроился на шезлонге. Между нами был столик, с сине-белым зонтиком над ним. И был кусок белого песка за уступом, напоминавшим морской берег, за исключением того, что никакого моря не было и в помине. Я пытался не пялиться на его блестящие, серебристо-фиолетовые бедра, бледно-серую грудь с выступающими ребрами и крошечными темно-красными пятнышками, на тонкие пальцы ног в широких сандалиях. Он не глядел на меня и издал тихий кудахчущий звук, который мог означать смех.
— Простите, — сказал он. — Я считаю ваше любопытство удивительным. Я подозреваю, что если бы вас вздумали растворить, то вы бы вытягивали шею, чтобы прочитать название растворителя.
— Это просто безвредная эксцентричность, — сказал я. — Такая же, как ваши вкусы в одежде.
— Вы гордитесь своим самообладанием, — сказал он уже не так радушно, как прежде. — Но что, если вашему хладнокровию выпадут испытания, слишком тяжелые, чтобы приспособиться к ним? Что тогда, а?
Он поднял руку и щелкнул пальцами. Вокруг него взметнулся огонь, а улыбка, слегка колеблющаяся в жарком воздухе, замерцала, как порывы пламени, рванувшиеся ко мне. Я ждал, отчасти из-за паралича, а отчасти потому, что не верил ему. Он снова щелкнул пальцами, вокруг нас возникла зеленая вода и сомкнулась над нашими головами, а на ее поверхностном слое искрилось солнце. Между нами проплыла рыбка, он небрежно отогнал ее и снова щелкнул пальцами. Падал снег. Толстый слой его уже лежал на столе. При дыхании веером вылетали ледяные кристаллики.
— Неплохо, — сказал я. — А вы не пробовали практиковаться в карточных фокусах?
Он счистил с лица лед и соединил кончики пальцев.
— Вас ничего не впечатлило, — легко сказал он. — Манипулирование Вселенной так уж ничего не значит для вас?
 
Я притворился, что зевнул. Но это было не такое уж и притворство.
— Вселенной? — сказал я. — Или моими глазами?
— Гм-м... Вы удивительное создание, Флорин. Чего вы хотите? Какие у вас мотивы?
— А кто спрашивает?
— Можете называть меня Дизз.
— Я не об этом.