Дом

— Ну откуда взялась идея пригласить русскую?
— Не знаю. Я хотела, чтобы девушка была красивой.
— Русская проститутка, назначающая встречу в Cafe de la Paix!
— Знаю, черт возьми, знаю. Не добивай меня.
— Русские проститутки — для бизнесменов, которым пофиг. Ну не знаю, у тебя что, нет подружки, которая бы заинтересовалась…
— Нет у меня таких подружек. Понимаешь, это не так-то просто — предложить подруге потрахаться с тобой и твоим парнем. Предположим, она заинтересуется, но нужно, чтобы это произошло в определенное время, в определенном месте и без предварительных встреч… Нет уж, это задача для проститутки, не знаю, какие тут могли быть еще варианты.
— Да, но ты слишком много требуешь от проститутки. Русская она или нет. Для этих девчонок — это работа. Естественно, секс втроем с участием Жозефа радует их чуть меньше, чем тебя. Ты представляешь, если бы им приходилось каждый раз хотеть клиента?
— И что, ты хочешь мне сказать, что молодая пара вроде нас и толстый извращенец шестидесяти пяти лет — это одно и то же?
— Для нас — нет, потому что мы не работаем в этой сфере. Ей наверняка не так тяжко проводить вечера с такими клиентами, как вы, хотя, с другой стороны, если она не привыкла работать с молодыми парами, это, наоборот, может быть нелегко. И в ее случае, очевидно, так и было.
На минуту я глубоко задумалась, как это часто бывает у меня при общении с Артуром. Частоты его голоса меняют даже самые устоявшиеся мнения.
— Все, что я хочу сказать, это лишь то, что ремесло проститутки — дарить человеку иллюзию.
— Вот тебе и подарили иллюзию.
— Иллюзию, которой можно поверить. Не цирк, попахивающий лицемерием за версту. В этом отличие хорошей путаны от плохой.
— И все-таки иллюзия остается иллюзией, ведь вы заключаете договор. Тебе известно это. Но, возможно, женщины менее легковерны или им сложнее угодить. Конечно, всегда лучше, когда работа выполнена хорошо, когда не притворяются, но я думаю, что мужчины подспудно соглашаются с тем, что это будет комедия. Я могу заверить тебя, что у Порт-Майо, где у тебя могут отсосать в твоей же машине, девушки не особо утруждают себя игрой.
Тут Артур приподнял бровь.
— Нужно признать, что расценки там в пределах тридцати евро.
— Ага! — гавкаю я.
— А ты сколько заплатила?
— Семьсот евро за два часа.
Артур снова загоготал, и меня в конечном итоге это взбесило.
— Хватит уже.
— Ну и ну! Семьсот евро!
— За семьсот евро, полагаю, я имею право требовать уровень «Комеди Франсез».
— Само собой разумеется, принцесса моя!
— Потому что, в конце концов, это работа, признаю, но, когда ты шикарно зарабатываешь, можно ведь просто-напросто проявить и немного благожелательности, нет?
— Благожелательности 1 Слушаю тебя сейчас и понимаю, что мы затронули великолепное понятие.
— Я бы, во всяком случае, поступила именно так. Я бы играла по-крупному.
— Да, мы в курсе, ты была бы отличной проституткой. Лучшей из всех.
— Я не это хочу сказать.
— Это я тебе говорю.
В тот вечер мы с Артуром не сделали ничего плохого. Я буду настаивать на этом до конца.
 Monolith, T. Rex 
Когда на эти очертания посмотрят глаза другого человека, не мои, значительная часть Берлина исчезнет в условиях почти полного равнодушия. Это происходит ежедневно: все обитатели этого города справляют таким образом траур по одному или нескольким местам, которые представлялись им вечными, однако испарились в один прекрасный день. И маленькая улочка, на которую наткнулся случайно во время бесцельной прогулки, когда искал что-то совсем другое, что так никогда и не нашел, навсегда останется вихрем в череде воспоминаний, не впечатляющим никого, кроме тебя самой.
Я не знаю, как пережить эту потерю. Я никогда не сталкивалась с такой проблемой. Обычно я сама покидаю места, которые мне дороги, а по возвращении замечаю, что моя личность не была необходимым условием для их нормального существования. Для таких случаев у меня заготовлена трусливая, но довольно эффективная тактика — я стараюсь об этом не думать. Стараюсь не смотреть в определенное место на плане метро, и, так как ничто не заставляет меня идти туда, моя ностальгия остается поверхностной, пусть и не исчезает.
 
Только вот вчера во время велосипедной прогулки я потерялась и в попытке снова выехать на знакомые широкие улицы наткнулась на перекресток, где менее года назад я выходила на автобусной остановке. Я помню местную булочную, магазин строительных товаров. Колокол огромной церкви, расположенной в двух шагах от меня, равномерно постукивал, издавая удаляющиеся раз за разом звуки. В наших комнатах этот шум воспринимали как ворчливые упреки родителя, слишком старого и находящегося слишком далеко, чтобы вызвать у нас хоть какие-то угрызения совести. Тень церкви, которая казалась еще более внушительной от близкого к борделю расположения, падала на кафе, где девушки пили пиво с лимонадом после работы. От ее стен веяло ледяным воздухом, гробовое дыхание очищало нас от влажной теплоты и пьянящего запаха двадцати самок, вдыхающих и выдыхающих один и тот же кислород.
Вот таким был Дом, зажатый между святым местом и начальной школой. Неудивительно, что его пожелали закрыть и что им это удалось. Звон колокола подсказывал нам время, а детские считалки ненавязчиво убаюкивали девушек, когда те покуривали в саду.
Еще не так давно, пристегивая велосипед, я поднимала глаза и по одним шторам на окнах могла угадать, кто уже начал работу. За розовым, сиреневым или желтым органди были видны силуэты, которые я узнавала мгновенно. За соломкой на балконах я видела кольца сигаретного дыма и тени вытянутых ног. Сегодня смотреть больше не на что. Между школой и церковью стоит здание, в котором соседствуют жильцы и сотрудники офисов. Офисов!.. Плакать охота. Мне даже не нужно заходить во внутренний дворик, чтобы понять, что сад превратился в дизайнерскую террасу, покрытую искусственным токсичным газоном. Оттуда, где я стою, я отлично представляю себе офис открытого типа, несколько маленьких столиков, скамейки, накрытые полиэтиленом, пастельного цвета пепельницы для тех, кто захочет выкурить сигаретку и выпить кофе латте во время минутки отдыха, предоставленной гуру-начальником. Он, наверное, заплатил огромные деньги за то, чтобы биде разнесли в пух и прах. «О, ненавижу вас, сборище деревенщин», — думаю я, пытаясь разглядеть сквозь незанавешенные окна хотя бы одно лицо, на которое я могла бы направить свое презрение.
В этот момент стройный ряд малявок перешел дорогу с противоположной стороны улицы. Тут и там их окружали около шести воспитательниц. Я узнала ее по нежным ноткам голоса, когда она проходила мимо меня. Она держала за руки двух маленьких девочек и пыталась загнать обратно в строй мальчишку, пришедшего в восторг при виде продавца кебабов, нарезающего мясо. Ее тяжелые волосы были собраны в строгий шиньон, на ней были немного выцветшая юбка и эспадрильи. Наши взгляды пересеклись в тот момент, когда она схватила за руку пацана. За несколько секунд вежливое равнодушие превратилось в вопрос. Я видела, как ее обдало холодом, когда она наконец вспомнила, кто я. Уверена, что она поспешила заговорить со мной в страхе, что я назову ее именем, на которое она больше не откликалась: «О! Как дела?»
Ее улыбка была полна тревоги. Она бросила взгляд на группу, которую сопровождала, и в этом взгляде читалась молчаливая мольба. Кем бы я могла ей приходиться? Бывшей соседкой, двоюродной сестрой, племянницей?
— Я проездом в этом районе. Какое совпадение! Как твои дела?
— Очень хорошо!
Девчушки, которых она держала за руки, стали разглядывать меня. Я кивнула им в надежде, что это будет выглядеть дружелюбно, но общение с детьми никогда не давалось мне легко, и они, разинув рты, продолжили пялиться на меня своими слишком умными глазами. Нас окружили, и она попыталась вежливо вывернуться: