Нежеланная императрица, или Постоялый двор попаданки (СИ)
Справляюсь с мимикой и прошу:
— Продолжай!
— Да что продолжать? Вы и так сами все знаете. Или… — она замолкает и пристально всматривается в меня. В ее взгляде читаются тревога и подозрение.
Подавляю нарастающую панику и судорожно соображаю, как оправдать «тотальную амнезию».
— Слушай, Бетти, — доверительно наклоняюсь к ней и перехожу на шепот. Впрочем, кибитка так гремит, что я вскоре начинаю говорить в полную силу. — Ты, наверное, уже заметила, что я веду себя немного… странно. — Бетти осторожно кивает, и я продолжаю: — Дело в том, что в темнице я потеряла сознание и, наверное, ударилась головой. С того момента я… — делаю драматичную паузу, — почти ничего не помню. И теперь ты, — кладу ей руку на плечо, — моя единственная надежда хоть что-то вспомнить.
В глазах Бетти плещется сострадание. Она с жаром говорит:
— Госпожа, можете на меня рассчитывать.
— Спасибо. Только об этом никто не должен узнать, — добавляю с полной серьезностью. Бэтти сжав губы в тонкую линию, кивает. Я благодарно смотрю на неё и прошу: — Тогда расскажи, кто я, какая я и как оказалась в темнице.
Служанка не скупится на похвалы и комплименты. Отметаю их, как ненужную шелуху, и стараюсь уловить самую суть. В голове постепенно складывается картинка.
Аделина — наследница знатного рода Харрингтон. Ее мать умерла, когда девочке было пять лет. Отец в дочери души не чаял, но воспитывал ее в строгости. К восемнадцати годам Аделина стала завидной невестой. В довесок к богатому приданому шли красота, острый ум, трудолюбие и доброе сердце. Девушка блестяще освоила все науки благородных девиц: вышивала, рисовала, изящно танцевала, умела поддержать разговор и обладала тонким вкусом. Неудивительно, что она легко обаяла самого императора.
В кибитку через маленькое окошко заглядывает рассветное солнце и выхватывает из морозной темноты лицо Бетти. За разговорами мы провели всю ночь, и на нервном бодряке даже не хотелось спать! Она с упоением рассказывает про свадьбу госпожи. Говорит, что Аделина всем сердцем полюбила мужа, разве что не молилась на него, и была ему преданна и верна. Поэтому обвинения в измене с дипломатом соседнего, не очень мирно настроенного государства прозвучали как гром среди ясного неба. А плотская любовь к вражескому шпиону, да еще от особы королевских кровей, равносильна государственной измене. Так что результат закономерный — расследование, допросы, камера и нависшая над белокурой головкой императрицы угроза смертной казни. Что послужило поводом для обвинений, Бетти не знает, но урвала из подслушанного разговора слова «любовные письма».
Возница не останавливается у трактиров и продолжает путь. Если ориентироваться по солнцу, скоро будут сутки пути. Время медленно подбирается к сумеркам.
В окне медленно проплывают унылые пейзажи. Солнце, бодро светившее с утра, уже к полудню спряталось за свинцовыми тучами. По словам Бетти, нас везут в небольшую деревеньку на юге подальше от столицы. Это хорошо, потому что там тепло, воздух благодаря многовековому бору свеж и даже целебен, а само селение богато и благополучно.
Меня постепенно начинает клонить в сон, но я креплюсь, к тому же холодно, и зябкость не дает расслабиться по-настоящему. После заката, пока ещё не совсем стемнело, кибитка останавливается. Похоже, нам предстоит ночевка в придорожном трактире. С трудом могу идти. От многочасового сидения на жесткой скамейке в продуваемой всеми ветрами повозке всё тело болит, ноги гудят и едва разгибаются. С грацией столетней бабки ковыляю ко входу, стараясь закутаться в плащ и спрятать лицо.
Для ночлега нам выделяют две крохотных комнатушки. Джейкобу тоже надо где-то спать. В нашем «номере», который трактирщик расхваливал как лучший, замызганные окна и одна неширокая кровать. Низкий потолок давит, закопченные обшарпанные стены вызывают уныние. Пол скрипит. А в темном дальнем углу, кажется, кто-то копошится и попискивает.
Мы наскоро ужинаем бледным хлебом и напитком вроде кваса в пропитанном жирным смрадом зале трактира и поднимаемся обратно в комнатку.
Ошарашенными глазами смотрю, как Бетти раскладывает по полу свою накидку.
— На полу спать собралась⁈ — вырывается возмущенно, прежде чем успеваю отфильтровать что говорю.
— Другой кровати нет, госпожа. — Бетти вздыхает.
В приказном тоне велю ей лечь со мной, не объясняя, что тут вряд ли есть антибиотики, чтобы вылечить её от воспаления легких.
Мы не раздеваясь размещаемся на продавленном матрасе, от которого слегка тянет травой и плесенью. Усталость берет свое. Проваливаюсь в тяжелый сон.
Бетти будит меня, когда в мутные грязные стекла заглядывают лучи солнца. Завтракаем чем придется и продолжаем путь.
В таком режиме проходит еще три дня. Меняется лишь пейзаж за окном да степень продавленности матраса в трактирах. И вот на четвертый день пути после обеда подъезжаем к месту ссылки. Мы вываливаемся из кибитки и растерянно осматриваемся. В груди зреет тревога. Это место совсем не похоже на то, которое описала Бетти. Тут явно какая-то ошибка!
6
Щиколотки утопают в вязкой глиняной грязи. Мои матерчатые сапожки мгновенно промокают, стопы схватывает холод, начинают ныть пальцы. Я поддерживаю юбку, чтобы не извалять в грязище, и борюсь с рвотными позывами от удушающей вони. Стоит затхлый запах болотной гнили, хотя ветер нещадно треплет накидку. Вонь въедается в кожу и волосы. Похоже, я никогда не отмоюсь от нее.
Дома вокруг — одноэтажные и двухэтажные, чумазые. Дорога, по которой едва могут пройти лошади, всего одна, постройки громоздятся по сторонам, нависают и кренятся, точно хотят завалить единственный проезд. Домов немного, пару десятков. Приусадебные участки в запустении, а скотина, где есть, худющая и иссохшая.
Из ближайшего двухэтажного дома с бурой крышей выходит местный мужик в грязных лохмотьях, с засаленными волосами и облезлыми усами. Смотрит на меня взглядом, в котором светится презрение.
— Ох ты ж! Знать пожаловала! Да ещё и с дворцовыми вензелями!
Тон едкий, его слова режут по ушам, внутри начинает клубиться горькое чувство несправедливости. Меня ещё не знают, но уже не любят. И где он вензеля рассмотрел на чахлой карете?
— Что же вы ищете в нашей богом забытой глуши, госпожа? — продолжает ехидничать мужик.
В этот момент Джейкоб, который всю дорогу вел себя отстраненно и не выпячивался, угрожающе спрыгивает с козел и решительно направляется к нахальному местному.
Тот не двигается, не ожидая опасности, а наш сопровождающий вдруг хватает его за ухо, торчащее из-под грязных лохм, и как-то хитро выворачивает, вынуждая мужика согнуться.
— Извинись сейчас же перед Её Величеством, — гневно рычит Джейкоб. — И поблагодари! Сама императрица в вашу глушь пожаловала, чтобы навести порядок в вашем свинарнике!
Он отпускает местного, и тот, не удержав равновесия, падает в грязь. Вскидывает испуганный взгляд на нас с Бетти и мямлит извинения. Сжав губы, смотрю на эту деревенскую сцену отрешённым взглядом, хотя предпочла бы вообще не оказываться здесь. Это все какой-то лютый сюр. Хочется наконец проснуться и выдохнуть, что это был лишь кошмарный сон. Где я оказалась? И зачем?
Наш крепыш с довольным видом поворачивается ко мне.
— Пойдемте, Ваше Величество, я вас провожу, — он указывает на дорогу, которую перекрыла какая-то давно брошенная в грязи телега. — Мне также поручено вас охранять. Я вам покажу ваши владения.
Я невольно хмурюсь. «Владения» — это что? Это точно не замок, тут их нет, вообще ничего каменного. Похоже, я стала хозяйкой этой дыры.
Понуро следую за Джейкобом, рядом по грязи хлюпает Бетти и отчаянно пыхтит себе под нос, что эту грязь теперь не вывести. Бедняжка, ей, похоже, тоже непривычно оказываться в таких скотских условиях.
Мы останавливаемся у одного из домов посредине улицы. Он, наверное, самый приличный тут. Три этажа, остроконечная крыша, занятно украшенный конек, на стене болтается металлическая вывеска с выбитой кружкой. Стало быть, таверна. Таверна — вот что меня ждет в этом уголке мира.