Ай да Пушкин, ай да, с… сын! (СИ)

— Я вынужден сообщить, что Александр Сергеевич Пушкин скончался. Закатилось солнце русской поэ…
И тут за его спиной хрустнула кожа дивана, и раздался удивленный возглас:
— Что это еще за школьная самодеятельность? Спектакль ставите «Пушкин на смертном одре»? А кровь откуда? Я спрашиваю, откуда здесь столько крови?
У присутствующих лица в один момент вытянулись. Кто-то начал истово креститься, только правая рука летала.
На их глазах из окровавленных тряпок самым натуральным образом восстал поэт, которого только что признали мертвым. Сел на диване и белыми белками глаз крутит, во все стороны смотрит, как безумный.
— Господи, — рядом с доктором закатила глаза горничная и начала оседать на пол. — Мертвяк восстал…
— Живой, живой, батюшка наш! Живой, милостивец! — тут же дико заорал личный слуга Пушкина, с грохотом рухнув на колени. — Боженька, смилостивился над нами! С небес нам послал благодать…
  
Глава 2
 
Здравствуйте, я ваша… Пушкин!
 
* * *
Письмо Н. Н. Пушкиной [супруга А. С. Пушкина] Н. И Гончаровой.
'… Матушка, эти дни я совсем не спала. Ты даже не представляешь, как мне было страшно. Я боялась сомкнуть глаза, все время представляла, как он смотрит на меня. У него такой взгляд, что оторопь берет. Смотрит, будто понять ничего не может…
Я его совсем не узнаю. Все стало другим — походка, взгляд, повадки. Ты ведь помнишь, как он меня раньше называл? Ташей, как и ты в детстве. Теперь же только Наташей и никак иначе…'.
* * *
Из подслушанного разговора на базаре.
— … Вот тебе крест, наш барин из ума выжил! Как его на дуэли приложило, вот с такенными глазищами ходит. Ничаво не помнит, не знает. Вчерась вон ему до ветру захотелось, а куда идти не знает…
— Гы-гы-гы! Нежто, прямо в портки наделал? Гы-гы-гы! Барин и в портки…
— А седня все про какую-то щетку талдычал. Я ему для ковра несу, а он меня по матери обложил. Мол, ему щетка для зубов нужна.
— Гы-гы-гы! Чудно как! Щетка для зубов! А скребок для задницы ему не нужон⁈
— Скребок? Откуда знаешь? Только барин не скребок, а бумагу спрашивал. Как, говорит, особливой бумаги для подтирания не придумали?
— Гы-гы-гы!
* * *
Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.
Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных.
Его пробуждение в этой ипостаси было далеко не эпичным, за что Ивану Петровичу, педагогу с многолетним стажем, было бесконечно стыдно. Подумать только, он, заслуженный учитель России, лауреат десятков всероссийских и областных конкурсов педагогического мастерства, признанный знаток поэзии Золотого и Серебряного века, позволил себе обложить по матери, пусть и малоизвестных, но все же классиков русской литературы! Послал во всем известное место сначала друга и однокашника Пушкина поэта Константина Данзаса, а потом и самого известного врача Петербурга Николая Арендта. И только чудом «под огонь» не попала сама супруга великого поэта, красавица Натали, которой вселенец из будущего уже был готов объяснить, кто она, кто её родственники, и куда им всем нужно срочно спешить. Позор и стыдоба на его седую голову!
Правда, было и то, что извиняло Ивана Петровича. Первое, это несусветная боль внизу живота, выворачивающая все его внутренности наизнанку, и через несколько мгновений пропавшая каким-то чудом. Второе, совершенно непривычная окружающая обстановка, напоминающая то ли антикварный салон, то ли музейные декорации. Словом, старика было за что извинить. Хотя теперь и не старика, вовсе…
* * *
Первые сутки, без всякого преувеличения, Иван ходил с открытым от постоянного удивления ртом. Естественно, пытался закрывать, чтобы родные перестали на него коситься, но все было бес толку. Челюсть упрямо тянулась вниз, а с лица не сходило восторженное выражение. От этого даже лицевые мышцы начали болезненно ныть. А как же иначе?
  
— Ведь, я Александр Сергеевич Пушкин, — тихо-тихо повторял он, не вставая с дивана в своем кабинете. Пришлось, перед близкими и друзьями симулировать контузию, чтобы хоть как-то оправдаться за необычное поведение. Попросил оставить его в тишине и спокойствии, чтобы немного оправиться.–Господи, просто поверить не могу, что это произошло… Я, наше всё! Я солнце русской поэзии! Я Пушкин! Самый настоящий Пушкин!
Снова покосился на большое зеркало у секретера, в котором отражалось столь знакомое ему по гравюрам лицо с характерным выдающимся носом и густыми бакенбардами. Сильно зажмурился и снова открыл глаза, но картина не изменилась. Из зеркала на него, по-прежнему, смотрело то же самое лицо.
Весь этот день он прикладывал просто адские усилия, чтобы хоть как-то привыкнуть к новому состоянию. Чтобы окончательно не прослыть умалишенным, ему было нужно, как можно скорее прийти в норму. Только как, черт побери, это сделать, если его то и дело пробирал восторг от фантастического ощущения сопричастности⁈
Куда бы он здесь не бросал взгляд, все «дышало» историей, все буквально «кричало» о великом человеке — титане русской литературы, который для страны и ее народа стал больше чем гениальный поэт, талантливый литератор, прозаик. Пушкин стал частью ее культурного кода. И как со всем этим смириться? Как к этому привыкнуть? Как можно без благоговения сидеть за письменным столом, где поэт создавал свои великие произведения? Как без дрожи можно брать книги, которых касался он?
— … Бог мой, это тот самый кабинет, где он написал «Медный всадник»! Да, да, здесь… Вот перья для письма, здесь его заметки… — дрожащими руками он разбирал листы с какими-то заметками, на которых среди неровных строк виднелись разнообразные рисунки. Ведь, великий поэт нередко на полях своих произведений оставлял рисунки всяких лиц, человеческие фигуры. — А это… Это что-то новое… Господи, я не читал такого, — на очередном листке с фигурной цифрой один было написано начало какой-то поэму, еще неизвестной читателям. — Это его новое произведение… Он его только начал писать, но, получается, из-за дуэли не должен закончить.
Иван почувствовал, что сейчас грохнется в обморок. Ноги ходили ходуном, едва держа тело. В глазах двоилось. Испытываемые им чувства были сродни восторгу первооткрывателя новых земель, куда еще не ступала нога человека. Он, Иван Петрович Купцов, учитель литературы из самого обычного подмосковного городка, нашел новую поэму Пушкина!
— А если это продолжение Евгения Онегина? — от нахлынувших эмоций задрожал голос. — Он ведь согласился его написать. Кажется, некий Юзефич в своих воспоминаниях писал, что Александр рассказывал некоторые подробности из продолжения поэмы своему брату. А ведь это было в тридцать седьмом году! В этом году…
Он без сил рухнул на диван, откинувшись на его спинку. Весь дрожал, спина мокрая от холодного пота. В глаза отражалось что-то совершенно шальное.
— Я нашел начало второй части Евгения Онегина, — прошептал с каким-то мистическим ужасом и тут же закрыл себе рот ладонями, чтобы сдержать вопль. — Это же как найти Трою…
Именно так Иван себя и ощущал. Подобно великому археологу-самоучке Генриху Шлиману, раскопавшего легендарную Трою, родину Елены Прекрасной, он открыл новую планету в пушкинской вселенной.
— Значит, он начал писать продолжение. Точно, это продолжение, — осторожно разглаживал пальцами листок, боясь лишний раз его коснуться. — А вдруг уже все написано?
На него нахлынула уже не волна, а самое настоящее цунами восторга. Захлестнуло его с пальцев ног и до самой макушки головы.
— Ведь, мог успеть. Вполне мог… Значит, нужно искать.
Иван оглядел сначала письменный стол, заваленный листами, потом перевел взгляд на секретер. Наконец, еще оставались высокие книжные полки, на которых стояли сотни книг: от карманных сборников стихов и до громадных фолиантов об истории Троянских войн. Драгоценная рукопись, должная взорвать литературный мир страны, могла быть в любом из этих мест.