Ай да Пушкин, ай да, с… сын! (СИ)

— Один момент, государь, — у придворного появилась небольшая записная книжка, в которой он тут же начал искать нужную страницу. — Вот, например, японский городовой, волки позорные, конь педальный, шибздик. Каково?
В ответ ни звука. Император задумчиво скосил глаза в сторону стены, явно «пробуя на вкус» новые слова. И суля по оживившемуся лицу, на котором заиграли эмоции, кое-что ему определенно понравилось.
— И это не все, мой государь.
Николай Первый кивнул. Мол, продолжай рассказ.
— На следующий день Пушкин в пух и прах разругался с родными. Как мне донесли, он такой разгон устроил своему младшему брату, Льву Сергеевичу Пушкину, что тот вылетел из кабинета, словно пушечное ядро из ствола пушки. Был весь красный, взъерошенный и с оторванным рукавом сюртука. Вроде как за мотовство и игру в карты отчитывал. Сильно досталось и сестрам супруги, которым тоже хорошо досталось. Видно, что у Пушкина серьезные финансовые неприятности, раз случился такой срыв. Думаю, государь, скоро можно ждать от него новое прошение о выделении помощи…
— Без моего ведома не давать никаких займов и выплат. Надеюсь, теперь до него дойдет как нужно себя вести.
Легкая ухмылка раздвинула губы императора. Все происходило как нельзя лучше и полностью отвечало его желаниям, тем более он и сам приложил к финансовым неприятностям семейства Пушкиных руку. Ведь, именно по его личному распоряжению последние три — четыре года Пушкину отказывали в печати его произведений, отчего поэту пришлось тратить на это свои личные средства. Одновременно, ему было пожаловано почетное звание камер-юнкера, которое накладывало обязательство являться на балы Высочайшего двора, а соответственно, и изрядно тратиться на праздничные туалеты для себя и супруги. Суммы получались весьма большими, что также не способствовало финансовому благополучию. Как доносили императору, Пушкин несколько раз специально брал в Дворянском банке займы, чтобы пошить для супруги новое платье.
— Он должен проявить должное уважение, — в голосе Николая Первого звучал лед и удовлетворение тем, как все складывается. — И все должны узнать об этом, Александр Христофорович. Понимаете меня?
Пришла очередь Бенкендорфа кивнуть. Распоряжение императора было более чем понятно и совершенно оправдано, в чем у него не было ни малейшего сомнения. Пушкин — вольнодумец, который считает чуть ли не своей обязанностью смущать людей возмутительной писаниной, пусть и талантливой писаниной. Если же он официально признает свою неправоту, то это станет для многих настоящим откровением. Многие из тех, кто считает его своим нравственным авторитетом, отвернутся.
— Вот пусть хорошенько и покланяется. А чтобы ему лучше думалось, пусть ему вышлют напоминание о скором бале, где он и его супруга должны непременно присутствовать. Пусть попробует за оставшиеся четыре дня справить достойные своего положения туалеты…
Очень непростую задачу он ставил перед Пушкиным. Согласно негласному правилу на торжественные мероприятия Высочайшего двора было не принято ходить дважды в одном и том же наряде, за чем следили специальные слуги. Пошить же новый туалет, особенно приличествующий для такого высокого мероприятия, стоило баснословных денег и вдобавок занимало месяц и более времени. Вдобавок, известных модисток, готовых взяться за такую работу, в Петербурге было наперечет, что еще больше усложняло подготовку к балу.
— Если же откажется посетить бал, то подумаем о запрете издания его книг. Да, именно так и следует сделать. Каждый, в том числе и господин Пушкин, должен знать свое место в моем государстве. Каждый, Александр Христофорович, слышите, каждый подданый. Государство — это император.
Николай Первый подошел к окну и замер там. Лучи солнца падали прямо на него, создавая эффект величественной статуи одного из греческих богов.
— Вы совершенно правы, государь, — поклонился Бенкендорф. Причем делал это без всякого подобострастия, а исключительно по велению сердца. Он, и правда, считал именно так, и никак иначе.
  
* * *
Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.
Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных
Раннее утро. Истопник только-только затопил голландку, оттого спальня еще не прогрелась, и воздух изрядно бодрил. Одеяло чуть подвернулось, наружу выглянула точенная женская ножка, но тут же юркнула обратно.
— Бр-р, как холодно… Гнат опять проспал… Видно снова ему от Сашеньки достанется…
Наталья поежилась, сворачиваясь калачиком и наворачивая на себя все одеяло. Теперь наружу торчали лишь ее слегка покрасневший носик и темная прядь волос.
— Еще немного полежу.
Вставать в эту холодину никак не хотелось, да вроде бы и не зачем. Судя по алеющей зорьке за окнами, было еще очень рано.
— Подремлю.
Глаза сами собой стали закрываться. Она немного поерзала, устраиваясь поудобнее, но вдруг настороженно дернулась.
— Что это еще такое?
Из под одеяла высунулась рука с какой-то узорчатой тряпочкой, и Наталья тут же зарделась. Память сразу же ей услужливо воскресила то, что творилось здесь этой ночью. Перед глазами быстро промелькнули те ночные безумства, что они с Сашей вытворяли.
— Ой… — в груди разлилось очень странное ощущение, которое Наталья даже назвать не смогла. Ей было одновременно и стыдно за него, и в то же время очень хорошо. — Сашенька, — шептала она, краснея и мягко улыбаясь. Рука при этом с силой сжимала те самые кружевные панталончики, которые еще недавно были на ней надеты. — Милый мой…
Раскраснелась еще сильнее. Тяжело задышала, то и дело облизывая пересохшие губы. Жутко захотелось снова ощутить его руки, жадно скользящие по ее телу.
— Сашенька, — грудным голосом промурлыкала она, переворачиваясь на другой бок и пытаясь нащупать рукой супруга. — Саша⁈
Пусто. На второй половинке кровати осталась лишь вмятина в матрасе.
— Саша? — позвала она, вскакивая с постели. — Сашенька?
В ответ была тишина, что встревожило ее сильнее. Что так рано могло понадобиться супругу? Неужели что-то снова случилось? Не просто так ведь он был так занят в последние дни.
— Что же могло случиться?
Наталья быстро накинула на себя халат, на ноги — тапки. Сна уже не было ни в одном глазу.
— Вдруг что-то плохое? — женское сердечко с силой забилось от нехорошего предчувствия. Сразу же вспомнился встревоженный вид супруга — его морщины на лбу, грусть в глазах. — А если снова кредиторы?
Их финансовое положение, в самом деле, было весьма шатким. По-хорошему их семейство каждый месяц балансировало на грани банкротства, нередко беря в долг в банке или у знакомых для погашения очередного кредитного векселя. Правда, Александр ей почти не рассказывал обо всех этих делах, и вообще, крайне редко посвящал в такие проблемы. Однако, сестры, знавшие больше, регулярно делились с ней.
С этими тревожными мыслями Наталья вышла из спальни и пошла по коридору, вслушиваясь в звенящую тишину раннего утра. Дом, по-прежнему, спал, из комнат, мимо которых она проходило, не доносилось ни звука. Лишь в одном месте ей послышался чей-то разговор.
— Что это? — замедлила шаг, а потом, и вовсе, остановилась. Стала вслушиваться в едва различимый голос. — В детской? У Машеньки? — удивилась Наталья. Ведь, дочери было неполных шесть годков, и поспать она любила. Кто же там был?
Дверь в детскую была чуть приоткрыта. Видимо, ранний посетитель забыл ее захлопнуть, оттого ей и слышались голоса, поняла она.
— … В далеком, далеком отсюда месте жила девочка Эля…
Наталья замерла, узнав голос супруга. Осторожно толкнула дверь вперед, чтобы видеть и слышать больше.
— … Ее батюшка охотник Федор целыми днями пропадал на охоте, а матушка занималась хозяйством. Жили они бедно, в небольшом покосившемся домишке со старой печуркой, столом, тремя стульями и двумя кроватями. Эля была веселой, часто играла со своими куклами. Когда же ей становилось скучно, то она завала своего песика Тотошку и отправлялась гулять…