Маленькая Птичка большого полета (СИ)

— Самый красивый. Самый-самый…
— Ну разумеется. Он же похож на тебя.
— И на Османа…
— А как же иначе? О, Аллах! Ну что ты опять плачешь?!
-— Я не…
Младенец, слишком сильно прижатый непутевой матерью к груди, протестующе пискнул.
— Мейлишах, прекрати немедленно. Видишь, напугала!
— Да-да… я не… я конечно…
— Прекрати!
Зулейка сидела на широкой скамье в углу оплетенной виноградом беседки и с непроницаемым лицом наблюдала за двумя молодыми кадинэ, одна из которых изо всех сил старалась не плакать и не слишком прижимать к собственной пустой груди сына, только что оторванного от груди Зулейки — груди, не бывавшей пустой ни единого дня за последние десять лет. Вторая же все время оглядывалась, словно пыталась рассмотреть двери детского павильона, невидимые за изгибом аллеи, и шипела на подругу, чтобы та вела себя тише. Ну еще бы! Это детский дворик, по его тенистым дорожкам имеют право гулять только кормилицы шахзаде вместе со своими подопечными. Ну и султанские жены, конечно — если им вдруг наскучит их собственный сад, — тоже имеют полное право.
Но не наложницы.
Эти же две — не кормилицы. И уж тем более не султанские жены. Аллах знает, какими ухищрениями и при помощи каких подкупленных евнухов удалось им проникнуть в детский дворик, но если их здесь обнаружат… Хорошо бы, если бы обнаружили. Ох, как хорошо бы!
Зулейка смотрела на них с легким презрением и думала о том, как бы удивились эти две гордячки, узнай они Зулейкины мысли, отношение ее узнав. Глупые курицы. Какая же мать вот так, в открытую, хвалит своего ребенка? Только та, что ему зла желает. Услышат злые духи, позавидуют — тут же порчу нашлют. И не будет ребенку ни красоты, ни счастья. Да и жизни, скорее всего, тоже не будет, духи коварны и злопамятны. А эти две умиляются, ахают от восторга, ничуть не скрываясь, не говорят, что ребенок на редкость уродлив и скоро умрет, как должна говорить любая нормальная мать, заботящаяся о благополучии своего сына… как есть курицы.
Зулейка даже не подумала встать и согнуться в почтительном поклоне при их появлении, как положено хорошей служанке. Вот еще! Зулейка — одна из лучших комилиц Дар-ас-Саадет, ее молоко сладкое, словно вода из священного водоема Нарз в райском саду Аль Джаннат, испив которой, человек более никогда уже не испытает ни жажды, ни голода. А они кто? Бывшие фаворитки, меньше чем никто, пыль под сандалиями Аллаха. Пока еще во дворце, но лишь потому, что не может же султан помнить обо всех мелочах! Тем более настолько неважных перед его лицом. Вот и пользуются наглые. Но не сегодня-завтра Осман вспомнит про них и отправит в гарем отвергнутых, где им самое место. Особенно этой вот, с глазами как у дикой кошки. А Зулейка останется. И будет кормить новых шахзаде. Так с чего бы ей вскакивать перед всякими-разными, словно ничтожной помощнице младшей подметальщицы садовых дорожек?
Вот и не встала Зулейка со скамьи, когда две кадинэ крадучись скользнули в беседку, где она кормила ребенка одной из них и думала о том, как было бы хорошо, если бы этот ребенок умер побыстрее и не мучил бы более ни себя, ни свою мать, ни Зулейку.
Он все равно не жилец, это все знают. Сын наложницы не может быть наследником султана, так Осман сказал. Ну и что, что раньше было иначе? Раньше султаны и местных девушек из богатых семей в жены тоже не брали, а Осман взял. Сразу двух, сразу с двумя влиятельнейшими кланами породнился. И теперь будет так, отныне и навеки, и только из числа их сыновей будет выбран наследник. Слово султана закон. А рожденные от наложниц — получаются вроде как и не настоящие шахзаде. И уж тем более не наследники. 
А все отлично знают, что случается с такими шахзаде, не наследниками и лишними, рано или поздно, но обязательно случается. И лучше пусть это случится пораньше. Для всех лучше, для этого малыша в первую очередь, пока он еще ничего не способен понять и душа его безгрешна. А Зулейка… что ж, ее молоко не останется невостребованным — скоро от бремени должна разрешиться одна из султанских жен. И это будет настоящий шахзаде! Возможно даже — наследник и будущий султан. Не чета жалкому сыну жалкой наложницы. И кому же его кормить, как не Зулейке? Ведь все знают, что у нее лучшее молоко в Дар-ас-Саадет!
 
К тому же, если на то пошло, кадинэ из этих двоих вообще только одна. Сын второй, той, у которой глаза словно у дикой кошки, зачат и рожден не от султана. Вернее, от султана, конечно же, но когда он еще султаном не был. А такие сыновья тоже не могут быть наследниками, так сам Осман сказал. Ну и что, что раньше иначе было? А теперь вот так будет, слово султана.
Хорошо бы они совсем забыли о времени и провозились еще немножко. Скоро сюда заглянет Черный Муса — он всегда сам обходит дворики западной части дворца как раз в это время, проверяет, все ли в порядке. А все знают, насколько суров и неподкупен Черный Муса. Он не спустит нахалкам неподобающего поведения, а Зулейка останется вроде как совсем ни при чем.
— Мейлишах, нам пора! Скоро время обхода.
Зулейка подавила разочарованный вздох — похоже, кошачьеглазая тоже отлично осведомлена о привычках Черного Мусы. Что ж, не судьба.
Зулейка с поклоном приняла захныкавшего младенца, выпростала из глубокой горловины рубахи тугую грудь, потыкала твердым соском в маленький обиженно сморщенный ротик. Малыш, хотя и был недокормлен недавно, уворачивался и грудь брать не хотел. Возбужденный присутствием матери и ее слезами, готовился заплакать и сам, морщил личико. Но Зулейка выкормила уже шестерых и не обращала внимания на капризы — вернее, знала, как с ними бороться. Сдавив пальцами болезненно отозвавшуюся грудь, она прыснула белой струйкой прямо в раскрытый ротик младенца, уже собиравшегося разразиться обиженным криком. Младенец глотнул и кричать передумал, завертел головкой, нашаривая губами сосок. Нашел. Вцепился, довольный, зачмокал. Вот так-то лучше. Соси, пока можешь.
Пожалуй, стоит все-таки самой сказать Мусе. Лучше бы, конечно, ни при чем остаться, но нельзя же иметь сразу и халат хасеки, и драгоценную пряжку кызляр-агасы, а если выбирать между собственным невмешательством и возможностью удаления из Дар-ас-Саадет этих двоих или хотя бы серьезным их наказанием — что ж, тут у Зулейки нет сомнений, чем и ради чего лучше пожертвовать. Пусть евнухи как следует разберутся с обнаглевшими наложницами, а то проходу честным кормилицам не стало. Особенно от этой, кошкоглазой, что до сих пор, похоже, считает себя хасеки. 
Скверные слухи про нее ходят по Дар-ас-Саадет, очень скверные. Про того ученика евнуха, например, что промедлил с ее поручением, а на следующий же день ногу сломал. Буквально на ровном месте! Или про двух служанок из Изумрудного павильона, которых вдруг продали, внезапно так… А потом выяснилось, что они как раз перед этим плохо про нее говорили. Или про ту наложницу, которая в прошлом году скинула…
Нет, напрямую, конечно, никто ничего не скажет, доказательств-то никаких… но чем быстрее эту жуткую Хадидже отправят из Дар-ас-Саадет куда подальше — тем будет лучше. И спокойнее. Для всех. 
Зулейка зябко передернула плечами, хотя в беседке было совсем не холодно. Ну ее, эту бывшую фаворитку, слишком много о себе возомнившую. Незачем забивать голову неприятными мыслями, от них может испортиться молоко. Лучше думать о чем-нибудь приятном. 
Например о том, что с младенцем может случиться все что угодно. Особенно с никому не нужным младенцем, чью мать отправили в Гарем отверженных. Или скоро отправят. Дети умирают часто, и не всегда по понятным причинам, такова природа вещей. Аллах дал — он же и забрал обратно. У самой Зулейки из пяти выжили только двое, так почему бы и тут не случиться чему-то подобному? Мало ли… Заснул — и сон его оказался слишком глубок…
— Ты!
Зулейка вздрогнула, обернулась резко. Бывшая фаворитка Османа Хадидже стояла совсем рядом, руку протянуть. И как только подкрасться сумела незамеченной да неуслышанной, шайтаново отродье?! Ведь вроде бы обе ушли давно, и даже шаги их стихли, перестал шуршать песок, Зулейка краем уха прислушивалась на всякий случай. Но вот же — стоит! Сверкает злыми глазами, смотрит так, словно убить готова. А в глазах у нее словно расплавленный янтарь плещется, выплескивается, обжигает… плохие глаза, такими только порчу и наводить.