Маленькая Птичка большого полета (СИ)

— Нет, госпожа! Я уже была птичкой, мне хватит.
— Тебе не нравилось быть птичкой?
Хадидже остановилась на миг, словно задумалась, склонила голову к плечу — и стала действительно похожа на маленькую птичку.
— Нравилось, госпожа. Это же так здорово — быть выше всех, прыгать с ветки на ветку, клевать ближнего, гадить нижним. Я тогда была совсем ребенком. Теперь я выросла, и больше не могу быть маленькой птичкой. Но для ребенка... Думаю, моему сыну тоже понравилось бы быть таким, крылатым, с красивыми... перышками... Летать высоко-высоко и смотреть на разные страны из поднебесья! И на мелких никчемных людей, копошащихся внизу, словно муравьи!
Хадидже вновь засмеялась и закружилась по дорожке, плетя кружево движений и слов и надежно укрывая этой плетенкой то единственное, которое было важным. Все. Его удалось вплести в канву так, что вряд ли поймет кто посторонний, да еще и замаскировать глупыми шуточками напоследок, а ведь отлично известно, что все и всегда запоминают лишь последние фразы, особенно если фраз много и все они глупые.
Она сказала, что хотела. Сыну Хадидже от шахзаде Османа опасно оставаться в Топканы, особенно после того, как Мейлишах родит сына султана Османа. Впрочем, даже если родится девочка — ничего не изменится, это только временная отсрочка. Рано или поздно законный сын все равно родится — и незаконный станет не нужен. А как в Дар-ас-Саадет поступают с ненужными шахзаде — всем отлично известно.
Маленькому Осман-заде смертельно опасно оставаться в Доме Счастья. Особенно если слухи о грядущей женитьбе султана на двух родовитых турчанках окажутся вовсе не измышлениями глупых евнухов, как считают многие, а самой что ни на есть истинной правдой. Вряд ли Осман сам опустится до детоубийства, не настолько уж он безумен, но у него слишком много добровольных помощников, спешащих наперебой угодить и предугадать малейшее желание. И жизнь собственного сына — не то, что Хадидже готова подвесить на гибкую веточку их порядочности. Слишком уж тонка и ненадежна эта веточка.
А кто же сможет вывести Осман-заде из золотой клетки Дар-ас-Саадет, клетки прозрачной и навылет простреливаемой сотнями пристальных взглядов? Кто, кроме ночных воинов, лучших шпионов, тех, о которых тут предпочитают молчать даже стены? Кто, кроме тайных воинов из клана оперенных, клана мужа Башар, лучшей подруги Кёсем, делящейся со своей подругой не только сплетнями, но и кое чем куда более дорогим?
Хадидже смеется и кружится на песчаной дорожке, взмахивая широкими рукавами. Она сказала, что хотела. Теперь вопрос в том, согласится ли Кёсем помочь. А если согласится — то что потребует в качестве платы?
Кёсем тоже смеется — безукоризненно весел ее голос, безукоризненно легкомысленен тон:
— Осторожнее, Хадидже, не гневи Аллаха! Он ведь может неверно истолковать твою просьбу — и взять у тебя гораздо больше, чем ты готова отдать.
Хадидже замирает. Перестает улыбаться. Отвечает очень серьезно:
— Все в его воле, госпожа. Я не стану роптать, что бы он для меня ни предуготовил.
— И не смотри больше на птичек, а то действительно нос покраснеет.
— Не буду, госпожа.
— И не называй меня госпожой, сколько раз повторять!
— Как вам будет угодно, госпожа…
Легкая повседневная пикировка, привычная и удобная, словно домашние туфли из мягкой кожи, старые и разношенные по ноге. Ее можно крутить часами, с утра до вечера, чтобы соглядатаям было чем занять уши. Думать при этом можно о чем угодно — язык сам все сделает. А подумать есть о чем.
Например о том, из чего и как незаметно сделать куклу, которую потом придется похоронить и оплакать вместо сына — сына, для которого они с Кёсем только что написали новую судьбу если не в небесной Книге Судеб, то хотя бы в ее земном отражении.
  
Новые порядки, или Жены и наложницы
 
— Пей, дрянь! Выпей — и останешься жить. Ты ведь хочешь жить, правда?
Они пришли на рассвете, сразу после молитвы. Наглые, уверенные в собственной безнаказанности и полном праве делать все, что хотят. И их звонкие голоса отчетливо разносились по вмиг опустевшему дворику — а слуги, конечно же, сделали вид, что ослепли и оглохли враз, да и вообще их тут и рядом никогда не было.
 
Айше и Акиле, две высокородные дряни, задирающие носы так, что царапают ими низкие тучи; две новые фаворитки Османа. Вернее, нет — не фаворитки, в этом-то все и дело.
Жёны.
Поэтому-то и разбежались слуги, поэтому-то и не спешат евнухи наводить порядок. Одно дело разнимать подравшихся наложниц, и совсем другое — мешать официальным женам правящего султана учить одну из этих наложниц уму-разуму. Ну и новым порядкам заодно.
— Пей, это хорошая отрава. Ты от нее не умрешь. А вот ублюдка своего скинешь. Ты что о себе возомнила, глупая грязная сучка?! Что родишь сына — и будет тебе счастье? Размечталась! Осману не нужно твое отродье, его все равно убьют, ну чего ты отворачиваешься? Пей! Жить, пусть даже и с пустым лоном, все же лучше, чем быть задушенной подушкой или если мешок на голову и в Босфор! Тебе ведь даже шелковой удавки не пришлют — много чести! Папочка сказал, что таких как ты надо топить в помойном ведре, да и то его потом мыть придется!
И смех, мерзкий, заливистый…
До чего же противные они, эти девицы! Неужели все благородные турчанки такие, или это только Осману так свезло? Хадидже подперла ладошкою подбородок, чтобы было удобнее смотреть. Ей не спалось сегодня ночью, было слишком душно, вот и вышла на плоскую крышу — сначала посидеть, разглядывая постепенно выцветающие на светлеющем небе звезды, а потом полежать, и уже почти задремать успела, когда эти две дряни, тоже, видать, ранние пташки, пинками вытолкали во дворик Мейлишах — растрепанную, в одной спальной рубахе и босиком.
Хадидже не видела бывшую подругу больше месяца, и увиденное сейчас ее несказанно порадовало — и то, как за это время подурнела удачливая соперница, так вовремя спихнувшая саму Хадидже с ложа Османа и забеременевшая уже не от шахзаде, как сама торопыга-Хадидже, а от полноценного султана. И то, как нелепо ковыляет она, поджимая пальцы и придерживая обеими руками огромный живот, распирающий спальную рубаху, словно подушка, засунутая под нее ради смеха. Волосы всклокочены, под глазами черные круги, лицо отекло — ах, что за отрада для взора Хадидже, любовалась бы и любовалась до скончания веков! 
Вот только две красиво накрашенные дряни в парадных халатах султанских жен настроение портили. Красиво накрашенные, ха! И это сразу после утренней молитвы-то! Значит, предшествующим намазу ритуальным омовением пренебрегли, а еще правоверные!
Та из девиц, что пониже, пихала в лицо отворачивающейся Мейлишах небольшой узкогорлый кувшинчик, из которого, очевидно, и надо было пить отраву, вторая же пыталась придержать строптивую пленницу. Сначала за плечи, но неудачно. Потом схватила за волосы и сильно ударила головой о стенку.
Вернее, попыталась ударить сильно, но девицы были неопытными, похоже, не только в ночных утехах (бревна обе, как есть бревна, хихикали евнухи, не то что ласкать — не умеют даже кричать правильно, да еще и в слезы ударились обе!), но и в потасовках, только мешали друг другу. Хадидже даже удивительно было, как они сами еще не попадали, запутавшись в собственных ногах! Ни одна из них на улицах Калькутты не прожила бы и двух дней. В каких условиях их растили, с рук нянек-матушек не спуская, бедняжечек, что они умудрились до своих лет дожить, но так ничему и не научиться? Что ж, такие никчемные жены — достойное наказание султану, посмевшему отвергнуть перчатку богини.
Хадидже встала у самого края крыши, легла грудью на бортик, не опасаясь оказаться замеченной — ни одна из этой увлеченной друг другом троицы все равно вверх не смотрит, им там внизу куда интереснее. Да и не принято в гареме вверх смотреть, давно уже сама убедилась.
Та, что повыше — кажется, Айше, — перехватила волосы Мейлишах поудобнее, обеими руками, и снова попыталась ударить ее головой об стену, чтобы оглушить. И снова не сумела — Мейлишах вывернулась и даже умудрилась боднуть соперницу головой в живот, по-прежнему прикрывая собственный обеими руками. Хадидже подавила тяжелый вздох — ей даже стало немножко жалко Османа. Хороши жены, вдвоем с одной пузатой девчонкой справиться не могут! Ведь она, похоже, сейчас наваляет им обеим и удерет обратно в павильон Дома Счастья, где слуги уже не смогут сделать вид, что разом вдруг ослепли и оглохли.