Империя мертвецов

– Передали «Полю Баньяну» команду повыдирать из себя немножко проводов. Не все, конечно. Чуть-чуть пошалили, пока нас водили на экскурсию.
Я решил оставить пока мысли о том, каких еще дел этот авантюрист успел натворить по всему миру. Цилиндр «Поля Баньяна» действительно прекратил мигать, а потом и вовсе погас. Линии заметно замедлились, но все же не остановились.
Чудовище печально покачал головой.
– Все равно бесполезно. Такой объем вычислительной мощи потерять нестрашно, эти черты теперь справятся и сами.
Он окинул нас взглядом.
– Полагаю, ситуация патовая. Даже ваших способностей, Лилит, не хватит на то, чтобы остановить остальные АВМ до того, как сеть чистой геометрии замкнется.
Линии продолжили складываться, образуя все более мелкие ячейки и все плотнее обволакивая пространство.
– Что происходит? – спросил я, и неожиданно мне ответил Ван Хельсинг.
– Они создают стопор. Который будет держать двери в преисподнюю распахнутыми вне зависимости от внешних вычислительных мощностей.
Левой рукой профессор продолжал чертить некий знак, а в правой он держал пистолет, который направил на То Самое, но тот поднял руки.
– Не поймите меня превратно, не я все это устроил. Это естественное следствие воплощения плана по воскрешению праотцев. Можно сказать, мы наблюдаем результат вашей наивной идеи, что проект Федорова можно остановить совместными усилиями Аналитических Машин. Возможно, вам следовало с бо́льшим подозрением отнестись к деятельности русских шпионов. Вы не остановите этот процесс моей смертью. Все претензии прошу предъявлять российской стороне.
Ван Хельсинг выпустил пулю, но одна из линий вытянулась и остановила ее. Он все равно продолжил стрелять, но решетка из линий в воздухе защитила Чудовище.
– Барнаби! – окликнул я, но он не открыл глаз, а только повел ухом. – Идти можешь?
– Ну, доковыляю, – вздохнул он, изрядно меня обеспокоив. Даже не стал огрызаться, когда я сыронизировал, что больше он все равно ни на что не годится.
– Давай!
Здоровяк вскочил на ноги и побежал, не открывая глаз.
– Влево на пять градусов! – скомандовал я, и он сменил направление. Теперь он шел прямо на То Самое. Линии вытянулись, точно копья, пытаясь преградить ему путь, но мощные руки раскидывали их без видимого усилия. Одна из черт оцарапала Барнаби плечо, но вояка не обратил на это внимания и от курса не отклонился.
Глядя на этот бессмысленный рывок, Чудовище скривился, но притянул к себе невесту и вышел вперед. По ее коже пробежала отчетливая тень, а на месте пальцев супруга остался отпечаток.
– Адали!
Я воспользовался мгновением, пока То Самое отвлекся на Барнаби, и вытащил из кармана обломок креста в форме буквы L. На секунду моя попутчица растерялась, но ее губы быстро пришли в движение. Адали начала свою песнь. Линии замешкались, выбирая цель, заколебались, а затем потянулись к моему осколку. Тот зашевелился от пения Адали, взмыл в воздух и, чуть отклонившись, ушел с траектории движения линий.
Камень опустился в ладонь девушки. Брови Чудовища недоуменно поползли вверх.
Я нашел этот крест на столе у Алеши, который сам выбрал переписать свое сознание. Мне неизвестна его истинная природа. Ученик Федорова Алексей Карамазов. Алеша. Человек, что искал в горах Памира остатки ностратического праязыка. Что он такого увидел, нашел, обдумал, понял в этой пустоши? Почему сломал крест из голубого камня? Верил ли Алеша в проект воскресения праотцев? Верил ли в праязык? Зачем сломал то, что нашел?
Камень превратился в тонкую пластину. На ее поверхности закипели проколы, она менялась на глазах. Девушка вытянула тонкую руку… и в ее пальцы ударил рой линий, который отбросил лазурит. Но Адали увернулась от следующего удара, второй рукой прямо в падении подхватила голубую пластинку, подпрыгнула и, извиваясь изо всех сил, чтобы не попасть в пучок линий, будто сходящимся в удаляющейся перспективе, толкнула пластину в считыватель. С такого угла она не должна была пройти в щель, но скрутилась и сама проскользнула в устройство.
 
То Самое лихорадочно переводил недоуменный взгляд с меня на Адали и обратно.
– О боже… – наконец выдавил Чудовище.
По комнате словно прошла волна, дохнул вихрь. Комнату окрасило семью цветами радуги, как будто свет преломило призмой. Красный, синий и зеленый перешли в желтый, циан и мадженту, а затем цвета слились и стали чернотой. Загрохотало рушащееся мироздание. В моей голове возопил рой рассыпавшихся на осколки мыслей.
Тьма… смерть… язык мертвецов… вздымаются исполинские тени… горящие глаза… Глаз раскалывается, ко мне поворачивается бессчетное их множество… «Как меня зовут?» – «Ватсон. Джон Ватсон». – «Кто я?» – «Я пишу, и меня записывают»… «Я, записывающий»… «Я!»… Я на этой планете, и я – сама планета… лечу на крыльях сквозь холодную вселенную… кромешную вселенную на кромешных крыльях… Я должен… Я больше не чувствую пространства… Белый снег Афганистана… Бесчисленные башни во льдах… покрытые черными решетками… Бушует чернота… Мозг… Мой обнаженный мозг плывет над ними… «Я вне самого себя, но одновременно и внутри»… По полу разлетаются осколки блюда… Кристаллические сферы падают и разбиваются вдребезги, но собираются в бесчисленные шарики…
Мое нутро прошил низкочастотный гул, от которого задрожала часовня и вся башня. Линии, что усеивали зал, одна за другой сложились, разломались. Одна из тех, что тянулась через пол, подскочила, врезалась в потолок, прошла сквозь камень, как сквозь масло, и посыпались обломки. Обессилев, отрезки падали на пол, они извивались и вдруг раздулись. Математические линии обрели телесность и разом разбухли, по стенам пробежали трещины.
Мир в моих глазах принял привычный устойчивый вид.
То Самое потянулся к своей невесте, чтобы защитить ее. У Барнаби из правой руки сочилась кровь, но он подхватил под мышку Пятницу, у которого меж ключиц торчал черный кол, и ринулся к выходу. Батлер подбежал к Адали. Ван Хельсинг зачарованно наблюдал, как от того места, где пробежала глубокая черная трещина, рушится свод. Наконец он пришел в себя, бросился ко мне и сбил с ног. Сзади оглушительно загрохотало, обрушились балки, взметнулась пыль, мне в щеку хлестнуло щебнем.
– Чудовище! – крикнул Ван Хельсинг, прикрыв голову и отобрав у меня револьвер. Он искал То Самое. Тот хохотал на обломках часовни, стоя под градом камней и держа на руках свою невесту. Профессор выстрелил, но пол под ногами ходил ходуном, и он промазал.
А хохот Чудовища не смолкал.
– Ван Хельсинг, Джон Ватсон, оставляю все в ваших руках! Моя гипотеза разрушена, пари начинается сначала!
Их фигуры скрылись за обрушившейся колонной.
Пол разверзся подобно пасти ада.
  
IX
 
Я поднял голову и обернулся на карканье.
С чудом сохранившихся южных шпилей полуразрушенной Белой башни грозно кричала черная птица. Во время царствования Карла II кто-то предсказал, что Британия падет, когда вороны покинут лондонский Тауэр.
С тех пор королевская семья растит их здесь. Кажется, этот улетать пока не собирается. Он вдруг вспорхнул, перелетел на кучу развалин пониже и по-птичьи наклонил голову.
Туман постепенно рассеялся, проглянуло солнце, и в мир вернулись краски. Ван Хельсинг пристроил трость у горы щебня и сам на нее сел, а у себя на коленях раскрыл «Книгу Дзиан», закурил сигару и бессмысленно, даже особо на них не глядя, пролистал страницы. Бифитеры схватили Барнаби и насильно перевязывали ему раны. Батлер с Адали уже исчезли. Первый, пока я доставал профессора из-под обломков, махнул рукой, на мгновенье отдавая честь, вторая легко поклонилась, и они степенно удалились за пределы крепости.
Куда делся То Самое с невестой, неизвестно. Пока не разгребут руины, ничего нельзя сказать наверняка, но Ван Хельсинг сильно сомневался, что мы найдем их тела. Черные линии прыснули от останков Белой башни, как стадо ежей. На кубическую клетку, которую они сформировали, рухнули камни, и прутья торчали из-под глыб. Черные прутья без труда выдерживали вес камней, и мне виделось в этом что-то неземное. Края их, казалось, срубило некой невидимой плоскостью, и они скалились острыми шипами.