За пределами разрыва (ЛП)

Несмотря на то что это достижение новичка, вид его впечатлений разжигает огонь под моей задницей, и я гребу обратно к Элиане.
Научить ее, как это делается, — мой ключ к тому, чтобы вернуться в форму, и, возможно, это может помочь мне вытащить ее из моей головы.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
ЭЛИАНА
Когда я стою под горячей водой в душе, усталость проникает в мои кости. Я начинаю осторожно массировать свои больные мышцы и стону от приятной боли. Не думала, что наш первый урок серфинга оставит меня такой избитой, но это дает мне ощущение, что я чего-то добилась.
Испуганно вскрикиваю, когда кто-то бьет кулаком в дверь ванной, отчего я едва не падаю в душ. Выключаю воду и выпрыгиваю, обернув полотенце вокруг волос, а затем вокруг тела, прежде чем подойти к двери. Кто бы ни был по ту сторону двери, он снова стучит по ней, и мое сердцебиение учащается.
У меня всегда был иррациональный страх, что кто-то ворвется в мой дом, пока я принимаю душ. Что, если человек по ту сторону двери окажется моим убийцей? Я медленно приоткрываю дверь и заглядываю в щель, чтобы увидеть Гриффина, который стоит, прижав ладони к дверной раме, и с мрачным выражением лица смотрит на меня.
Не так страшно, как если бы в дом ворвался потенциальный серийный убийца, но все равно страшно.
— Привет? — говорю я, в моем голосе звучит растерянность.
Что может быть настолько важным, что он счел нужным прервать мой душ?
— Слушай, я понимаю, что у тебя есть свои потребности, — начинает он, протискиваясь в ванную, — у всех нас они есть.
Я делаю несколько шагов назад.
— О чем ты говоришь?
Он закрывает за собой дверь ванной и поднимает одну бровь, прежде чем его взгляд опускается на мое полотенце и прочерчивает дорожку вдоль моего тела.
Ненавижу, что мне это так нравится — видеть, как он теряет рассудок рядом со мной. Я знаю, что его намерения — избавиться от меня, так что я, естественно, должна его ненавидеть, но я не могу отрицать притяжение между нами.
Плотно прижимаю полотенце к телу, хотя мне очень хочется, чтобы оно упало на пол, а его глаза отводятся в сторону, когда он прочищает горло.
— Все эти твои стоны во время душа, разве ты не можешь заниматься этим дерьмом в своей спальне, когда все остальные спят?
Я дважды моргаю.
О боже.
Мое лицо и шея вспыхивают, когда я понимаю, что, по его мнению, я здесь делаю. Мне и раньше приходило в голову поиграть с собой, но я всегда отговаривала себя от этого, в основном потому, что боялась, что будет больно. Но чтобы он думал, что я буду делать это, пока я принимаю душ, причем достаточно громко, чтобы он мог услышать, — это просто ужасно.
— Это не… я просто массировала свои больные мышцы, — шиплю я. — Я не… я не делаю этого!
— Конечно, не делаешь, — с сарказмом говорит он.
Прислоняется к двери и сжимает челюсть, отчего его острые кости еще больше выделяются. Он скрещивает мускулистые руки на груди, изучая меня, и наклоняет голову в сторону, а я чувствую, как мое лицо становится все горячее.
Быть таким привлекательным, как он, должно быть противозаконно, потому что это точно противозаконно — испытывать к нему влечение, особенно учитывая, что мы живем в одном доме и делим стену в спальне.
Его глаза сужаются, заставляя меня ерзать, пока он изучает мое лицо, а затем вскидывает брови, когда понимает, что я не лгу.
— Ты не трогаешь себя? — спрашивает он, недоумевая.
— Нет, — твердо отвечаю я, мое лицо обжигает жар.
— Хм, — он отталкивается от двери и подходит ближе, наклоняясь так, что мы оказываемся на уровне глаз, — я тебе не верю, солнышко.
— Не называй меня так.
Я поджимаю губы.
Он игнорирует меня и продолжает.
— Ты хочешь сказать, что никогда не прикасаешься к себе? Ни капельки, солнышко?
Колеблюсь и думаю, не солгать ли ему. Мне стыдно, что в моем возрасте у меня до сих пор не было секса, не говоря уже о том, чтобы трогать себя, и я думаю, изменит ли это его взгляд на меня. Но я понимаю, что я ему даже не нравлюсь, так что неважно, что он об этом думает.
 
— Нет, ни капельки.
Он хмурится, прежде чем выпрямиться и задумчиво потереть подбородок.
— Почему нет?
Я пожимаю плечами.
— Я просто никогда этого не делала.
Его глаза сужаются.
— А другие делали?
Этот вопрос служит напоминанием о моем ужасном вкусе в отношении мужчин. Все парни, с которыми я когда-либо встречалась, пусть и случайно, всегда были из тех, кто берет, но не отдает. Когда я это поняла, то перестала ходить на свидания, потеряв надежду найти достойного партнера.
— Нет.
Его глаза удивленно расширились.
А вот и пресловутый вопрос.
— Подожди, ты девственница? — спрашивает он, его золотистая кожа бледнеет.
Медленно киваю, пальцы сами собой сжимаются, и я впиваюсь ногтями в ладони, чтобы отвлечься от нарастающего внутри меня смущения.
Последний парень, который задал мне этот вопрос, в итоге рассказал его всем своим друзьям, и это каким-то образом стало главной темой каждой его шутки. Это было унизительно, и я до сих пор не могу поверить, что продержалась с ним так долго, как продержалась.
— Ты не можешь говорить серьезно, тебе же двадцать три.
Я закатываю глаза.
— Мне двадцать пять.
— О, тогда это более логично, — говорит он с сарказмом. — Ты была на домашнем обучении или что-то в этом роде?
— Нет, Гриффин, я не училась на дому. А теперь, если мы закончили этот разговор, я бы с удовольствием вернулась в душ, где ты меня грубо прервал.
Он ужасно любопытен ко мне и моему прошлому для человека, который притворяется, что ненавидит меня. При нормальных обстоятельствах я бы развлекла его разговором и оставила бы чувствовать себя глупо к концу беседы. Но раз уж он прервал мой душ, я не очень-то склонна отвечать на его вопросы.
— Ты должна хотя бы знать, что тебе нравится, прежде чем позволять кому-то еще пытаться это выяснить, — ворчит он, засовывая руки в карманы и снова прислоняется к двери.
— Я знаю, что мне нравится, — возражаю я.
Мороженое «Карамельный хруст».
Фотографии.
Собаки.
— А ты? — его голос звучит низко, когда он смотрит мне в глаза, и от этого звука по всему моему телу бегут мурашки. — Ты знаешь, как заставить себя кончить?
Я наблюдаю, как его глаза снова скользят по моему телу, отмечая мурашки по рукам, а затем останавливаются на шраме на груди, выглядывающем из-под полотенца. Быстро натягиваю полотенце, пряча его от взгляда, когда он снова поднимает глаза на меня.
Шрам — это пожизненное напоминание о несчастном случае, в результате которого погибли мои родители. След, оставленный металлическим шестом, который вонзился в меня во время аварии. Если бы он провалился на два дюйма глубже, я бы оказался на глубине шести футов рядом с родителями.
— Ужин будет готов через час, — бормочет он, и выражение его лица темнеет, когда он выходит из ванной, оставляя за собой открытую дверь.
Смотрю, как он спускается по лестнице, затем закрываю дверь в ванную и смотрю на себя в зеркало.
— Что, черт возьми, только что произошло и почему было так жарко? — спрашиваю я вслух, прежде чем по позвоночнику пробегает дрожь.
Из кухни доносится австралийская инди-музыка, и мне становится любопытно узнать, что происходит. Мои волосы полусухие и завязаны в свободный пучок. Поднявшись на последнюю ступеньку, я замечаю, как остальные члены команды толпятся у кухонного острова, наполняя свои тарелки едой, а затем садятся за обеденный стол.
Когда я захожу на кухню, мой желудок урчит от аромата запеченного лосося. Лосось всегда был моим любимым блюдом в ресторанах. Трудно испортить блюдо из лосося, поэтому это всегда самый безопасный вариант. Я прохожу туда, где стоят Малия и Кайри, добавляя салат в свои почти переполненные тарелки.