На осколках разбитых надежд (СИ)

Войтек помог девушкам в который раз и где-то раздобыл им колоду игральных карт. Они частенько играли в «дурака» или раскладывали пасьянсы, когда за окном в который раз лил стеной дождь. Лене повезло больше — она умела читать на немецком языке и частенько украдкой брала книги в библиотеке, с огромным наслаждением погружаясь в миры, созданные писателями. Потому что так хотелось спрятаться от реальности.
От свинцовой тяжести осенних туч и от бесконечного шума дождя за стеклом. От заключения в доме до прихода весны. От собственного бесправного положения. От бесконечных мыслей о судьбе брата и Соболевых, особенно Коти. От тяжелых воспоминаний. От частых беспочвенных придирок Иоганна, которому Лена с легкостью прощала эту раздражительность. Потому что сама начинала сходить с ума от неожиданного молчания Рихарда.
Руди, заходивший после занятий в школе на почту за письмами, больше не прибегал, радостно размахивая письмами над головой. А потом Лена подслушала разговоры в кухне между Штефаном и Айке. По городу прошла волна похоронных извещений. Списки убитых в газетах стали все длиннее, а потом вдруг и вовсе потерялись из печати. Штефан, спасаясь от приступов ревматизма у жарко натопленной печи кухни, шептал Айке, что все это неспроста, что правительство просто скрывает потери, дабы не вызвать недовольство населения.
— Нам повезло, что Клаус сейчас в госпитале, — говорил он о старшем сыне. — А у кого-то родные под этим проклятым городом. Имя проклятое — вот и город проклятый! Ты слыхала, Урсула письмо получила нехорошее. А ей рожать через пару недель, в конце ноября.
— Неужто извещение? — ахнула Айке.
— Пропал без вести. То ли к русским в плен попал, то ли что… Бедная Урсула! Как ей теперь одной-то! А хозяин молодой? Когда ж то было, чтобы от него почти месяц не было вестей? А то из Франции! Не с Восточного фронта. Тут почта быстрее ходит.
— Ты думаешь?.. Ах, заледеней твой язык такое говорить! — всплескивала руками Айке и качала головой обеспокоенно. Где-то под Сталинградом и ее сын сражается с русскими, в соседней части со сгинувшим без вести мужем Урсулы. Лена знала об этом из разговоров и потому не могла не думать с легким оттенком торжества, что вот-вот и немцы узнают, что такое война. А там, может, и наконец-то погонят их вон с советской земли!
А уже потом, когда немного угасла радость, вспомнила слова о молчании Рихарда. И самой стало страшно отчего-то. Сжалось сердце точно так же, как когда переживала за Котю, брата или маму. Ноги сами понесли в его комнаты — ловить ускользающую тень его былого присутствия здесь. С тех пор она часто бывала здесь, притворяясь, что делает уборку. Просто сидела в этой комнате, будто набиралась сил, чтобы просто жить дальше. И ждать, когда наконец-то придут баронессе и Иоганну письма со знакомым почерком.
— Где свежие газеты? Нужны свежие! — горячился всякий раз Иоганн, когда приходила почта, а писем не было. — Как мне узнавать новости, если они вчерашние? Снова бомбардировки! У нас вообще нет истребителей для перехвата, а зенитчики спят, так это понимать?! Ох, Воробушек! Я не понимаю, что происходит! И почему Аннегрит все еще в Берлине? Неужели она такая глупая, что не понимает, как это может быть опасно?! Здесь! Здесь надо сейчас быть… Кому нужен Розенбург?
Лена помнила из недавних рассказов Иоганна, что в конце лета были разрушены замки знакомых семьи фон Ренбек зажигательными бомбами. Старинные постройки уничтожались подчистую вместе с уникальными полотнами и антикварной мебелью. Но бомбардировкам подвергались не только частные владения. По слухам был полностью почти разрушен Майнц. Страдали от налетов промышленные города. Война все больше и больше затрагивала сейчас и Германию, что вызывало ропот у населения в сторону люфтваффе Западного фронта. У Иоганна всякий раз случался приступ желудочной боли, как он слышал об этом. Будто лично Рихарда обвиняли во всех промахах зенитной артиллерии и перехватчиков бомбардировщиков. При этом все чаще и чаще на земли Германии падали не только разбившиеся самолеты англичан, но и сбитые машины люфтваффе. И всякий раз, когда об этом печатали в газетах, у Лены замирало сердце, когда она смотрела на снимок останков того, что некогда было одной из «птиц» воздушного флота Германии. Ей все казалось, что она вот-вот заметит на обломках имя «Адель», и…
 
Что с ней происходит? Всякий раз говорила она себе, когда думала об этом. Неужели это только от благодарности, что Рихард навел справки о судьбе ее матери? Да, это должно быть только так и не иначе. Только так!
В конце ноября в один и тот же день Розенбург наполнили новости. Руди принес одновременно аж три письма и телеграмму. Одно из писем пришло из земель Восточного рейхскомиссариата, от Клауса, старшего сына Биргит. Он писал, что получил Железный крест второго класса, и что выхлопотал себе отпуск на Рождество, хотя сейчас «с отпусками совсем сложно».
— О мой Бог! О мой Бог! — только и повторяла Биргит, утирая слезы радости с лица. Лена впервые видела ее такой счастливой и не могла не удивиться, насколько иначе она выглядит. Черты лица стали мягче, а глаза так и сияли, выдавая ее эмоции.
Семья фон Ренбек тоже получила письма от Рихарда. Лена знала по опыту, что Иоганн непременно поделится с ней новостями, потому и не спешила уходить, когда принесла письмо на серебряном подносе. Раньше она оставалась рядом с ним исключительно из долга и вежливости, а теперь даже дыхание затаила, наблюдая, как скользит его взгляд по строчкам.
— Он был ранен! Мой мальчик! — воскликнул Иоганн, едва начав письмо. Сердце Лены бухнулось куда-то вниз. Брови немца сдвинулись к переносице, выдавая его волнение, и ей пришлось сжать руки, чтобы не выдать своих эмоций в этот момент.
Что с ним? Серьезно ли ранен? Он цел?
— Что ж, он все равно больше не играл на фортепьяно, — произнес медленно Иоганн. Лене пришлось собрать все свои силы, чтобы удержаться на ногах при этой фразе. Что это значило? Рихард потерял руку?
Время тянулось так медленно, пока Иоганн читал письмо, что Лене казалось, оно стало тягучим как густой мед. Она мысленно подгоняла немца дочитать поскорее и поделиться с ней хоть чем-то, кроме редких междометий, которыми он сопровождал чтение.
— Ты уже читал? Рихард написал тебе? — распахнулась вдруг дверь в комнаты Иоганна, и стремительно вошла баронесса. — Надеюсь, он ничего не скрыл от меня, и это действительно только фаланга мизинца, а не вся рука!
— Молодости свойственно грешить поспешностью, но ты-то, моя дорогая? — усмехнулся Иоганн. — Успокойся, переведи дыхание… Воробушек, не подашь ли моей сестре стакан воды? У меня ровно та же информация, но с подробностями, которые не напишешь женщине. Ничего страшного. Просто не будет больше играть…
— Ничего страшного! — передразнила его баронесса, принимая из рук Лены стакан воды. — Уверена, ты бы и про потерю руки сказал бы то же самое.
— Потеря руки — это не потеря жизни, Анне, — мягко заметил Иоганн. — Но ты должна быть счастлива — он приедет в отпуск на Рождество и пробудет здесь целую неделю снова, а не несколько дней, как в прошлом году. Только примет самолет и сразу же вылетит к нам.
— У него новая машина? — насторожилась баронесса, и Лена тоже напряглась невольно, заметив ее волнение. Иоганн тут же опустил взгляд к письму, которое по-прежнему держал в руках.
— Просто новая модель или что-то вроде того, — пробормотал он в ответ. — Приедет Фалько и сам все расскажет в подробностях.
— Прием на Рождество! — всплеснула руками баронесса, моментально переключившись на другую, более приятную тему для нее. — Нужно столько всего сделать! Разослать всем приглашения. Нужно позаботиться об угощении. Хорошо, что у нас большая винотека! Ты не представляешь, Ханке, в Берлине вино сейчас по талонам, и потому хорошее достать так сложно! А еще нужно выписать новые украшения для ели! Я видела недавно в «Вертхейме» такие удивительные украшения! Ах, мне нужно срочно в Берлин!