На осколках разбитых надежд (СИ)

— Ступай смело, — ответила ей Лена, с трудом скрывая радость, что наконец-то останется одна. — Нагонишь меня у парковых ворот, как обычно.
— Если узнает Биргит… или хозяин… — напомнила несмело Урсула. — Я не могу лишиться работы. Я работаю одна в семье. Мой свекор, конечно, получает пособие как альте кемпфер [58], но его недостаточно на нас всех сейчас, когда стало так сложно с продуктами.
— Никто ничего не узнает, — заверила Лена немку, видя ее неподдельную тревогу и нервозность. Она не знала, кто такой «альте кемпфер», но спрашивать не стала. — Я никому не скажу. Как и раньше. Ты же знаешь.
— Обещаешь? Ради моего маленького Альфи?
Разумеется, Лена пообещала. Ей было действительно жаль эту молодую немку, оставшуюся вдовой с младенцем на руках из-за этой проклятой войны. Несмотря на то, что она знала, с каким восторгом некогда Урсула приветствовала любые действия и слова фюрера и нацисткой партии. И несмотря на то, что нет-нет да проскальзывали у Урсулы в поведении с русскими нотки превосходства.
Лена торопилась на Вальдштрассе, как могла. Она по часам видела, что опоздает вернуться вовремя в Розенбург, завернув к знакомому дому, и уже мысленно придумывала оправдание для Биргит. Она точно не успеет встретиться во время с Урсулой, и впервые за все время они опоздают вернуться в замок.
Наверное, именно поэтому Лена в этот раз не обращала внимание на прохожих, которые встречались ей на улице. Как не заметила, что едва она рассталась с Урсулой и направилась прочь с площади мимо торговых рядов, за ней медленно двинулся полицейский, держась в нескольких шагах позади.
Девушка увидела шупо только, когда отошла от городка на расстояние нескольких десятков шагов. Теперь только они вдвоем шагали по засыпанной гравием дороге, и она слышала отчетливо, как рассыпаются иногда мелкие камешки из-под его сапога. Зачем он идет за ней? В его обязанности входило патрулирование и сохранение порядка в пределах города. Что ему было делать за границами? Горло сдавило от страха, но Лена постаралась успокоиться, прижав к груди пакеты и свертки в сетчатой сумке. Быть может, этот шупо просто живет где-то поблизости, в одном из тех домиков, крыши которых она видит по сторонам от дороги. Или на одном из хуторов, которых было тоже немало в окрестностях.
Лена боялась оборачиваться на полицейского. Она знала, что этим только выдаст свой страх. Что он видел? Откуда за ней идет? Был ли он на Вальдштрассе, когда она прятала записку в тайное место в саду? Нет, это глупо. Если бы нацисты что-то подозревали, едва ли бы они послали следить за ней человека в форме, одна повязка со свастикой которого видна за приличное расстояние. Значит, он просто идет по своим делам. И так уж совпало, что у них один путь. Иначе быть не может…
Когда Лена вошла в лес, миновав по дороге поле с зеленеющими ростками зерновых — открытое пространство, на котором они с шупо были как на ладони, то осмелилась обернуться мимолетно через плечо. Полицейского на дороге не было видно, в лес она зашла одна. Куда он мог деться? Щупальца страха все никак не хотели отпускать ее, сжимали с силой грудь, мешая дышать. Хотелось бежать, но Лена сдержала свой порыв. Если шупо где-то недалеко, ему может показаться странным это бег, который выдавал ее вину с головой. Поэтому Лена заставила себя идти так же уверенно, как и прежде. Правда, шаг немного ускорила. Теперь уже лес не виделся ей волшебным, даже залитый солнечным светом, в лучах которого блестела первая мелкая мошкара. А прежде Лена так любила ходить по этой дороге одна, наслаждаясь тишиной и одиночеством, которое так редко выпадало ей в Розенбурге. Сейчас лес выглядел почему-то угрожающим с этой напряженной тишиной, прерываемой только отдаленным стуком дятла. И он пугал Лену в эти минуты до дрожи в руках.
Шупо появился за очередным поворотом лесной дороги спустя каких-то несколько минут. Лена кожей почувствовала, что не одна, и резко обернулась. Полицейский ничего не сказал. Только молча шел следом. Правда, шаг ускорил, как заметила Лена, оглянувшись повторно, — расстояние между ними сокращалось.
 
«Не беги, только не беги», приказала мысленно себе Лена и плотнее прижала к себе свертки, пытаясь унять дрожь в руках. Бежать было нельзя, как бы ни хотелось. Если она будет вести себя спокойно и уверенно, то может быть, все обойдется.
— Стой! — раздалось через какое-то время. То, чего она боялась, случилось. Шупо шел за ней не просто так. Это вовсе не было случайностью. Она опустила руку в карман и нащупала аусвайс, чтобы не мешкая показать тот полицейскому. Быть может, он просто хочет проверить ее документы.
О, пусть это будет так!..
Но документы не особо интересовали шупо. Он просмотрел их беглым взглядом и, к ужасу Лены, убрал в карман своей гимнастерки. Молча. Глядя ей в глаза своими бледно-голубыми, словно вода глазами. Он вообще выглядел как бледная копия арийца, этот шупо. Светлые, почти белые волосы, брови и ресницы, бледная кожа, покрасневшая от солнечного ожога на носу, уже начавшая облезать, чуть раскосые глаза. Высокий, ростом с Рихарда, но намного уже того в плечах и в талии. И Лена почему-то подумала, что именно вот так выглядит смерть в картинках — абсолютно лишенная красок и эмоций.
Внезапно она его вспомнила, этого шупо. Несколько раз немец встречался ей во время визитов в город. Он всегда дежурил на площади, у торговых рядов, и наблюдал за ней издалека взглядом, от которого у Лены всегда пробегал холодок по спине, когда она изредка замечала его.
— Мои документы, господин полицейский, — произнесла Лена, старательно скрывая свои эмоции. — С ними что-то не так?
— А ты как думаешь? — странным равнодушным тоном произнес полицейский в ответ, и Лена запаниковала, заметив то, что не видела прежде в его взгляде. Жестокую решимость. Он явно намеревался что-то сделать сейчас, и от этого было некуда деться.
— Пожалуйста, господин полицейский, верните мне документы. Мне нужно вернуться в Розенбург вовремя, иначе я буду наказана.
Полицейский ничего не ответил на просьбу Лены. Только протянул руку и коснулся короткой пряди, выбившейся из косы. А потом скользнул пальцами по щеке Лены к уголку губ. Это прикосновение было чуждым и неприятным. Поэтому Лена отстранилась от него резко, пытаясь спрятать за опущенными ресницами неприязнь.
— Не нравится? — спросил немец каким-то странным тоном. А потом неожиданно шагнул к ней ближе. Рванулся в атаку. Шупо ухватил ее за локоть таким быстрым движением, что она не успела ничего сделать. Да и что она могла бы против этих пальцев, которые так сжали ее руку, что было невыносимо больно даже через ткань пиджака? Против его ледяной решимости, против его силы, с которой он потащил ее с дороги. Только каблуки туфель прочертили по земле ровные полосы.
Все это происходило в полном молчании. Словно так и должно было. И она понимала, что уговоры не помогут. Наоборот, многих только раззадоривали слезы и мольбы, она слышала это так часто в Минске, когда гости Ротбауэра перебирали лишнего и начинали хвастаться своими подвигами на захваченных землях.
Странно, но Лена по-прежнему прижимала к груди свертки, пока шупо тянул ее в сторону от дороги, и она была вынуждена делать шаги против воли. Не падать. Ей нельзя было падать сейчас. Мысли судорожно метались в голове в поисках того самого верного решения, что нужно было сделать сейчас, но рассуждениям мешала паника. И воспоминания о Рихарде. Она даже подумать не могла, как теперь встретит его, когда он приедет в отпуск. То, что случится сейчас, навсегда все изменит для нее. Она не сможет… попросту не сможет быть с ним. Не такой… Мужчина должен быть единственным. Так ее воспитали. И она по наивности полагала, что сама выбрала свою судьбу.
А потом Лене вдруг пришло в голову, что быть может, и шанса увидеться у них не будет. Потому что ее судьба сейчас в руках этого полицейского — захочет, объявит о расовом преступлении, сказав, что Лена соблазнила его, и тогда ей будет прямая дорога в лагерь или на виселицу.