На осколках разбитых надежд (СИ)

Что можно было придумать в этой ситуации? Хотела убрать на место, но положила себе в карман?
— Любопытство, дядя, только и всего, — произнес Рихард, и она вздрогнула невольно от звука его голоса, настолько неожиданно он прозвучал для нее в эту минуту. — Когда-то я показывал Лене, насколько далеко отошли от своих границ Советы. Видимо, захотела взглянуть, что изменилось. Не хмурься так, дядя, неужели ты думаешь, что Лена замыслила очередной побег в Советы? Или, что еще интереснее — что наша Лена — шпионка? А передатчик прямо у нее в комнатке, наверное. И по ночам она посылает в Советы шифрованные радиограммы.
При звуке голоса Рихарда страх и волнение вдруг улеглись, словно их не бывало, и к Лене вернулась способность мыслить здраво. И самое разумное было сейчас использовать версию Рихарда, которую тот подсказал ей невольно.
— Это вышло случайно. Я бы вернула на место. Просто хотела показать Катерине…
Ричард потянул карту из ее пальцев, и Лене пришлось отпустить бумагу с явным нежеланием. Как можно было так попасться сейчас? Она не могла не злиться на себя за такой глупый промах. Но Иоганн расценил ее злость совсем иначе, когда Рихард покинул комнаты дяди, решив вывести собак на прогулку. Карту Лене он так и не вернул.
— Не надо ненавидеть Фалько, Воробушек, — произнес Иоганн тихо. — Я понимаю, Советы — твоя родина. И ты многое потеряла, когда началась война. Но Рихард всего лишь солдат и выполняет свой долг. Тебе просто нужно увидеть в нем не только летчика люфтваффе, а еще и человека, как увидела во мне. Мне было бы так приятно, если бы твоя неприязнь хотя бы на толику уменьшилась. Он ведь неплохой, мой мальчик. Хорошо еще Аннегрит не подмечает этой ненависти. Она бы никогда не спустила тебе.
Что Лена могла ответить на это? Только промолчать, поджав губы, чтобы не выдать истинных своих эмоций. О, если бы Иоганн знал, как бы она хотела действительно ненавидеть его племянника! Тогда бы было все гораздо проще. Но разве когда-то было просто в жизни?
И, наверное, было бы проще, если бы Рихард сдержал свое слово и уехал бы еще утром в Берлин. Чтобы она не видела его. Не ощущала бы запах его одеколона и кожи всякий раз, когда склонялась к нему над столом, чтобы подлить вина. Не испытывала неугасимое желание коснуться его. Запретные действия всегда становились самыми желанными, Лена помнила об этом, но только сейчас поняла, насколько истинно это утверждение.
Лена завидовала хладнокровию Рихарда, которое наблюдала со стороны. Он оставался совершенно равнодушным к ее присутствию в комнате и ее близости, когда она обслуживала за столом. Ни разу он не взглянул на нее. Ни разу не дрогнул голос, когда он обращался к ней изредка с просьбой обновить вина в бокале. Только жилка билась на шее над воротом мундира, выдавая его волнение в эти минуты.
Заветный пфенниг на удачу достался Рихарду. Лена не могла не разделить при этом всеобщее настроение радости и восторга, царившее за столом в те секунды, довольная, что именно ему досталась монета в порции рыбы. И даже баронесса не сдерживала эмоций как обычно, рассмеялась счастливо:
— Это добрый знак, Ритци! Особенно сейчас.
— Увидим, мама, — уклончиво ответил Рихард, протерев монету салфеткой и крутя ту пальцами. Лена видела, что, несмотря на то, что он широко улыбался и с готовностью поддерживал тосты своих близких, улыбка эта так и не коснулась его голубых глаз и не разгладила морщинки на лбу.
— Я пью за твой будущий успех, Ритци, — провозгласила баронесса, поднимая бокал, после того, как по радио торжественно объявили наступление 1943-го года, и после короткой записи поздравительной речи заиграл гимн Германии. — Я хочу, чтобы новый год принес моему сыну много побед и свершений. А еще я желаю себе внука или внучку…
— Мама! — с легким упреком произнес Рихард, и та рассмеялась в ответ.
— Желание произнесено, обратного хода нет.
— Воробушек, — Иоганн вдруг коснулся руки Лены, которая в тот момент разносила очередную перемену — куски сладкого пирога с сухофруктами и орехами. Айке говорила, что это дань традиции, ведь съесть орехи на Сильвестра означало изобилие и достаток в доме весь следующий год. — Налей и себе вина или пунша. Наступил Новый год. Подними бокал с нами и загадай желание. Не знаю, как в Советах, но мы, немцы, верим, что загаданное непременно сбудется.
 
— Благодарю, господин Иоганн, но нет, — произнесла Лена, подмечая тишину, которая вдруг установилась в комнате в ожидании ее ответа. — Мне нечего уже желать. Все, чего бы мне хотелось, никогда не сможет осуществиться теперь. Даже новогодним чудом.
Она хотела задеть этими словами Рихарда, но совершенно забыла о том, что они обидят и Иоганна, улыбка которого померкла при этих словах. Как и о том, что они могут прозвучать слишком дерзко для хозяйки. И реакция той не заставила себя долго ждать.
— О, мой Бог… — начала резко баронесса, но ее вдруг прервал Рихард:
— Мама, дорогая, не порть себе настроение этой ночи. Ты же знаешь, какой невоспитанной может быть эта русская. Полагаю, она злится, что остальные осты праздновали, а она вынуждена работать. Побереги свои нервы, прошу тебя. Предлагаю отпустить ее к слугам в кухню. Пусть поест новогоднего штоллена и выпьет пунша. Пусть и у нее будет праздник.
— Ты слишком добр, мой Ритци. Только ради тебя, мой дорогой, — коснулась баронесса руки сына со счастливой улыбкой. А потом уже резче и холоднее обратилась к Лене. — Ты слышала господина Рихарда. Ступай и помни, что только ради него я прощаю тебе твою дерзость.
В кухне была только одна Катерина. Она дремала, сидя на стуле, в ожидании, когда закончится праздничный ужин, а значит, и работа для слуг на сегодня. Войтек еще с сумерками ушел к себе, предупредив, что у него совсем нет настроения праздновать Новый год и уж тем более под крышей Розенбурга. Но добавил к этому, что будет рад видеть девушек у себя в квартирке, если у них возникнет желание выпить по стакану пунша. Для себя он припас на эту ночь бутылку самогона, который где-то раздобыл днем.
— Что? Прибрать треба? — встрепенулась Катерина, когда Лена зашла в кухню. И недовольно пробурчала потом. — Лепше б раненько разошлись, а не посидеть давали, пока нагуляются. Вот, поешь. Я сохранила для тебя.
Катерина поставила перед Леной тарелку с порцией карпа и парой отварных картофелин, добавила к этому пару кусков яблочного штруделя. Новогодний ужин. Роскошный, если сравнивать с прошлогодним в Минске, когда на праздничном столе был только картофель в мундире и квашенная капуста.
— Пфенниг у Войтека, — сообщила Катя. — Як отрезал кусок, нашел. Знать, ему удача. Пуншу налить?
— Нет, боюсь, что засну от него, а нам еще ждать, пока хозяева разойдутся.
— К Войтеку пойдем после? Он сказал, Штефан дал на время патефон. Можно было б потанцевать, — спросила Катерина, и Лена задумалась на некоторое время. Наверное, им следовало держаться вместе сейчас. Но почему-то ей совсем не хотелось идти к поляку. Поэтому она просто пожала плечами вместо ответа и стала спешно ужинать, боясь, что ее могут вызвать в любую минуту наверх.
Но можно было не торопиться так. Сигнал звонка из столовой, говорящий о том, что ужин закончился, и можно было убирать со стола, раздался только спустя два часа после полуночи. Лена успела даже поспать, положив голову на поверхность кухонного стола.
Ей снилась квартира в Минске — круглый стол под знакомым до боли абажуром. Мама запекла утку и сделала клюквенный соус по семейному рецепту. Лена даже чувствовала во сне ее неповторимый аромат, от которого текли слюнки. И слышала заливистый смех Люши, которая не желала идти спать, пока не лягут в постель взрослые. Сама Лена была в том самом платье василькового цвета, в котором была на ужине у гауляйтера, и ей так нравилось, как его подол играет при каждом шаге. Ей снились Яков и Лея, которые принесли к столу сладкую халу с изюмом [51]. Лея все еще была беременна, только живот ее был гораздо больше, значит, срок подходил к концу. Ей снился Коля, который приехал встречать праздники со своими родными. И снился Рихард, который почему-то сел за один стол вместе со всеми, ничуть не смущаясь, что он единственный говорит по-немецки среди всей комнаты. Он был не в форме, просто белая рубашка и поверх нее вязаный жилет с галстуком, и выглядел по-домашнему уютно.