Вторжение (СИ)

— Ваше императорское высочество, — снова возник на пороге мичман фамилии которого я так и не удосужился выяснить. — Прибыл князь Меншиков.
— Счастье-то какое, — криво усмехнувшись, отозвался я, после чего с непонятно откуда взявшимся весельем обвел глазами присутствующих. — А подать сюда его сиятельство!
[1] Павел Петрович Ланской — Старший брат Петра Петровича Ланского женатого на вдове Пушкина. В описываемое время генерал от кавалерии, командир резервной бригады.
    
Глава 4
 
Светлейший князь Александр Сергеевич Меншиков оказался суховатым седым господином около семидесяти лет от роду. Услышав о внезапном прибытии великого князя, он нарядился в мундир со всеми регалиями, включая украшенный алмазами портрет императора в петлице. Судя по всему, сам по себе мой приезд не был для него неожиданностью. Но вот то, что я прибуду так скоро, оказалось неприятным сюрпризом.
— Рад приветствовать ваше императорское высочество в Севастополе, — слащаво улыбаясь, заявил он.
— Взаимно, — сухо обронил я. — Присаживайся Александр Сергеевич. Поговорим о делах наших скорбных…
— Отчего же скорбных? — князь попытался придать своему обычно живому, но сейчас более напоминающему маску лицу удивленное выражение.
— Оттого, что нахожу состояние здешних дел весьма печальным. Враг вот-вот произведет высадку десанта на наши берега, а командующему нет до того никакого дела. Флот вместо того, чтобы противодействовать противнику отстаивается в гавани, наблюдений за возможными местами высадки не ведется. Продовольствие со складов Евпатории вопреки моему личному приказу не вывезено. Размышляя, нет ли в этом признаков измены, невольно прихожу к самым неутешительным выводам.
— Но у меня не было оснований прибегнуть к конфискации частного имущества, не говоря уж о порче оного!
— То есть передать это имущество противнику в целости и сохранности, основания у тебя были?
— Ваше императорское высочество, — растерялся никак не ожидавший публичной выволочки Меншиков. — Нельзя ли нам переговорить тет-а-тет?
— Господа, — повернулся я к слегка обалдевшим от нашей перепалки адмиралам. — Дайте нам с Александром Сергеевичем минутку. И если не трудно, кто-нибудь распорядитесь приготовить для меня кофе покрепче. Дорога и впрямь была утомительной.
Так уж случилось, что отношения генерал-адмирала с морским министром и до моего вселения были весьма прохладными. Виной всему была борьба за власть в своем ведомстве. Царский сын полагал, что раз он шеф флота, то последнее слово должно быть за ним. Светлейший князь в свою очередь, полагал его еще неопытным юнцом, и делиться полномочиями категорически не желал. И будучи человеком куда более искушенным в интригах, частенько одерживал верх в подковёрных играх.
С началом войны, меж нами возникло нечто вроде раздела зон ответственности. Балтика безраздельно принадлежала мне, но Черноморским флотом столь же, безусловно, командовал он. Но теперь его правлению должен наступить конец. Здесь и сейчас!
Положение осложнялось тем, что августейший родитель, назначая меня на должность главнокомандующего, не стал совсем убирать Меншикова. То есть главком, как бы я, но все сухопутные силы под началом князя, который вроде как подчиняется мне, но имеет значительную свободу действий. Добавьте к этому, что он глава Главного Морского штаба, а я всего лишь его заместитель, или как сейчас принято говорить — товарищ.
— Ваше императорское высочество, — высоким дрожащим голосом начал, после чего я с удивлением заметил, как из его глаз выкатилась слеза. — В этом году миновало пятьдесят лет, моей ревностной службы своему государю и отечеству. За что вы так со мной? Неужели мои седины и раны, полученные на поле боя, не заслуживают хоть малой толики уважения?
— Закончил, Александр Сергеевич?
Ответом мне было красноречивое молчание в стиле — обидели ни за что святого человека.
— Про заслуги свои мне не рассказывай, ибо какие дела творились в нашем Морском ведомстве, я осведомлен более чем кто-либо. И про то, как ты справился с дипломатическим поручением в Константинополе тоже. А что творится сейчас в Крыму, сам наблюдаю. И дело даже не в том, что ты это треклятое зерно из Евпатории не вывез. Нет, ты князенька мой приказ проигнорировал!
— Но, — попытался возразить Меншиков.
— Сядь я сказал!
Некоторое время мы молча мерились взглядами, после чего генерал обессиленно опустился на стул и замолк.
— То-то. Сразу скажу, служить вместе мы не сможем. Потому собирай вещички, да и езжай себе с богом. Хоть в Петербург, хоть в деревню. Будешь вести себя правильно, окончишь дни в почете и уважении. Коли нет, так и не взыщи! Время военное, политесы разводить некогда.
— На кого же мне оставить армию?
— На меня. Завтра вызовешь к себе всех дивизионных и бригадных начальников. Передашь при них мне дела и свободен аки птица в небесах.
— А вы уверены, что справитесь?
— С противником?
— Нет. Точнее не только…
— Нельзя ли яснее?
— Ваше императорское высочество. Понимаете ли вы, что во главе дивизий, бригад и даже полков стоят заслуженные генералы и штаб-офицеры, обладающие, куда большим опытом, чем…
— Чем я?
— Увы.
— Думаешь, они будут так же саботировать мои приказы?
— Я этого не говорил, но…
— Что ж, признаю, такая опасность существует. Но… как думаешь, если я вышибу из армии тебя, что сделаю с ослушавшимся меня полковым командиром? Причем, все эти заслуженные в отличие от тебя господа, к государю не вхожи, и оправдаться не смогут. Для них это будет крах карьеры.
— И вы решитесь на это?
— Без малейших колебаний!
— Прежде вы не были столь жестоки.
— Прежде моей родине не угрожала такая опасность!
На лице Меншикова появилось нечто вроде презрения. Будучи от рождения богачом и аристократом, он никогда по настоящему не напрягался на службе, однако слыл при этом человеком дела. По сути, вся его репутация строилась на умении остроумно высмеивать чужие инициативы, ничего не предлагая взамен. Когда же поручения получал он сам, результат бывал такой же, как в приснопамятном посольстве в Константинополь. Князенька проявил много креатива, запомнился всем своим экстравагантным поведением, но все порученные ему задачи с треском провалил.
— Воля ваша, Константин Николаевич, — поджал губы бывший командующий. — В таком случае, позвольте мне удалиться, чтобы подготовиться к передаче дел?
— Как угодно, только пришли ко мне начальника своего штаба, на тот случай… погоди, у тебя ведь и штаба нет, так?
Ответом мне было красноречивое молчание.
— Черт бы тебя драл, Александр свет Сергеевич! И ты у меня спрашивал, как я буду управляться с армией? А сам как справлялся!
— Да не из кого было штаб формировать, — нехотя признался Меншиков. — Толковые офицеры наперечет, а про генералов и говорить нечего. Бывший генерал-губернатор Сибири Горчаков — не имеет ни решительности, ни распорядительности. Моллер, Квицинский и Кирьяков годятся разве что для парадов. Величко, Любимов и Гогинов вообще ни на что!
— Можно вопрос? — поинтересовался я после недолгой паузы. — Отчего ты не убрал их до той поры, пока все началось? Молчи. Сам отвечу! Высадятся англичане с французами еще не ясно, но выгони ты этих дураков, вой на всю Россию поднимется. А тебе оно не нужно. Вот и выходит, что ты свой личный комфорт и спокойствие поставил выше интересов империи, меж тем на словах в письмах к Государю распинался как мы одолеем супостата, покусившегося на Святую Русь… — наугад тыкнул я и попал, судя по едва заметно напрягшемуся взгляду. — Что, думаешь, а не читал ли я твои доклады императору? Нет, не имел чести… Однако и без того тебя знаю… Уж больно ты хитер, изворотлив и циничен донельзя.
— А разве кто-то иначе дела ведет в высших кругах?
— В том-то наша и беда…неужто совсем нет толковых?
— Отчего ж. Генерал Кишинский недурен. Но он артиллерист и без того теперь на своем месте. Полковник Вунш может и не семи пядей во лбу, однако же дело свое знает. Есть еще генштабисты, подполковники Саблер, Залесский и молодой штаб-ротмистр… как его…Жолобов. Проявить себе еще не успели, но не зря же два года в академии штаны протирали? Может на что и сгодятся.