Два дня в апреле

Гретта выуживает из мешка блузку жёлтого цвета.
— Я бы в эту Италию не поехала ни за какие деньги! — объявляет она решительным тоном. — Терпеть не могу их жару… и опять же, москиты, и всё такое! По мне, так лучше отдохнуть недельку-другую в Дингле. Вот это тоже нужно перегладить!
Марта берёт с тарелки печенку, ломает её пополам и одну половинку снова кладёт на тарелку.
  
— А ты что, была в Италии?
— Я же тебе сказала! Поставь мне мешок денег, а я в эту твою Италию ни ногой!
Мо вспоминает, каким было шестнадцатилетие Уны. Она хорошо помнит, как сразу после морга они с Дафнией поехали в боулинг, куда, как они знали, Уна после занятий отправится со своими подружками. Дафния сидела с белым как мел лицом на заднем сиденье машины Джека и молчала. «Я схожу за ней сам и приведу сюда», — сказал им Джек. Но Мо тоже кое-как выползла из машины на негнущихся ногах. Она не могла допустить, чтобы столь страшную, ужасающую новость Уна узнала не от неё, а от Джека.
Она помнит, как с трудом открыла дверь, ведущую в боулинг, как прямо с порога её оглушили весёлый гомон голосов, громкая музыка, звуки падающих кеглей — всё показалось ей чересчур громким, почти вопиющим, невообразимо кричащим, недопустимо ярким и жизнерадостным. С большим трудом она отыскала в этой толкотне Уну и скупо обронила:
— Ступай за мной! — она помнит, как сбежала улыбка с лица девочки, и она растерянно уставилась на неё.
— Зачем?
— Ступай, говорю! Так надо!
И тогда впервые она прочитала в глазах Уны страх. Бабушка даже не поздравила её с днём рождения. Значит, действительно случилось что-то ужасное. Девочка стала молча проталкиваться вслед за Мо по направлению к выходу, инстинктивно приготовившись к худшему.
Сегодня надо постараться всё же устроить ребёнку некое подобие торжества. Чуть позже она пошлёт Уне эсэмэску. Обязательно! Она поднимается со стула и берёт сумочку, которая лежит в ящике стола. Но телефона в сумочке нет. «Опять оставила свой мобильник дома, — негодует она на саму себя. — Вот растяпа!» И это уже происходит с ней, наверное, в тысячный раз.
Мо перемещает сумку под мышку и снимает с вешалки свой жакет.
— Пойду разомну кости! — говорит она, обращаясь к сослуживицам. Поворачивает замок в задней двери, открывает её и выходит в маленький дворик позади магазина. После тепла внутри помещения холод на улице кажется почти нестерпимым. Но она не станет здесь засиживаться. Уж слишком много дел впереди…
Она осторожно пристраивается на ржавой садовой скамейке, которую кто-то поставил здесь в незапамятные времена, и достаёт из сумки пачку сигарет. Это её тайный грех, никто в магазине не подозревает, что она курит. Когда-то в юности Мо тоже баловалась сигаретами, но потом, после того как она вышла замуж за Лео, курить бросила. И начисто забыла про все табачные изделия на целых сорок шесть лет. И закурила лишь в тот день, когда мужа снова забрали в клинику, и всё с ним повторилось по новой. С тех пор она позволяла себе одну сигарету в день, и не больше. Само собой, Дафния даже не подозревает об этом. И Финн тоже не знал.
Она закуривает и делает глубокую затяжку, мысленно представляя себе, как табачный дым медленно заполняет её лёгкие. Лео никогда не курил. Он даже подростком ни разу не поддался на уговоры своих сверстников и остался непреклонен. Её муж не уговаривал завязать с куревом, но она понимала, что лично он относится к этому пристрастию неодобрительно. А потому, вскоре после замужества, с сигаретами было покончено, как ей тогда казалось, навсегда. Ради своего ненаглядного Лео она была готова на всё.
Финн тоже никогда не курил. Чему Мо была только рада. Сын вообще рос здоровым и крепким ребёнком. В детстве почти не болел. А увлечение велоспортом закалило его и сделало настоящим спортсменом. Она благодарна всевышнему за то, что сегодня уже может думать о сыне почти спокойно, и у неё при этом не возникает желания немедленно умереть… А ведь поначалу всё обстояло именно так! Не то чтобы в ней снова проснулась жажда жизни или она боялась смерти. Умрёт и умрёт себе, кому она нужна! Кто там уж станет оплакивать её уход в мир иной? Нет, дело в другом! Просто исчезло само желание смерти. И это — хороший признак. Во всяком случае, так ей кажется.
Она откидывается на спинку скамейки и задирает голову вверх, вглядываясь в пасмурное небо. Совсем недавно мимо проплыл планер с транспарантом, похожим издали на белый длинный флаг, трепещущий на ветру. Что там на этом флаге написано, она, конечно, не сумела прочитать. Скорее всего, какая-нибудь реклама. Сегодня ведь шагу нигде не ступить без этой самой рекламы.
Из-за невысокой стены, огораживающей дворик, до неё долетает негромкий звук. Она выпрямляется и видит, как быстро удаляется по тротуару чья-то фигура в плаще с капюшоном. Мужчина? Женщина? Не понять! Человек громко дует себе на руки. «Скорее всего, женщина, — решает Мо. — Слишком лёгкая поступь для мужчины. Почти как Уна. И рост тот же, и фигура похожа. Но ведь Уна сейчас в школе. Впрочем, сегодня все молодые на одно лицо! Очень уж они боятся выделяться из толпы, быть непохожими, не такими, как все».
Человек минует припаркованный чуть поодаль синий автомобиль, украшенный снаружи белыми лентами. Наверное, где-то поблизости готовится свадьба. Между тем фигура в плаще пересекает лужайку и подходит к воротам, ведущим в задний дворик одного из домов напротив их магазинчика. И немедленно раздаётся громкий лай собаки. Он нарушает благостную тишину, царившую ещё секунду тому назад. Мо гасит окурок и снова возвращается в торговый зал.
— Где ты запропастилась? — встречает её Сэди, громко отстукивая очередной чек на кассовом аппарате. — Умираю, хочу чаю!
— Я уже здесь! — отвечает ей Мо и начинает разбирать мешок с брюками, поджидающий её на прилавке. Любимое занятие Сэди — чаепитие. Большую часть рабочего времени она проводит именно за чашечкой чая, лишь изредка возникая в торговом зале, и то лишь для того, чтобы соблазнить кого-нибудь из них составить ей компанию.
Сэди исчезает в подсобке. А Мо, оставшись в зале одна, начинает наводить порядок на полках с товаром, заставленных старинными безделушками, надтреснутыми вазами, потёртыми кожаными портмоне, разнокалиберными подсвечниками и мыльницами. Потом выравнивает корешки книг, быстро сметает с пола мусор и бросает выразительный взгляд на подростка, известного своей забывчивостью платить за ту вещь, которую он нашёл для себя. Она сверлит его глазами до тех пор, пока он наконец не ретируется восвояси, так ничего и не прихватив с собой в итоге. По всему видно, страшно недоволен случившимся обломом. День продолжается, а вместе с ним оживает и торговля. Она продаёт еще несколько вещей. Так, по мелочам.
Ближе к полудню с улицы долетает громкий звук автомобильных клаксонов. Мо выходит на крыльцо. Та самая синяя машина, заплетённая белоснежными лентами, которую она уже наблюдала, когда устроила себе короткий перекур, отъезжает от ворот дома буквально через пару домов от них и медленно направляется по улице в сторону их лавки.
Торжественный проезд по улице сопровождается непрерывными гудками. На заднем сиденье машины восседает нарядная невеста. Та замечает Мо и машет ей рукой. Мо поднимает руку в ответном приветствии. Свадьба! Как же давно была её собственная свадьба!
В тот день лило с самого утра не переставая. Помнится, мать буквально силой заставила её съесть два яйца-пашот и теплую гренку, а потом вручила ей «Чудесный медальон», символизирующий непорочное зачатие, который Мо приколола к внутренней стороне корсажа своего свадебного платья. Если ей не изменяет память, то во время церемонии на органе играла её кузина Тереза, а Мо в это время медленно шла по проходу в сторону алтаря под руку с отцом.
  
Она и сегодня помнит выражение лица Лео, когда они приблизились к нему, и то, как осторожно он взял её руку у отца. И как прочувствованно благодарил его за дочь, словно только что получил из рук в руки бесценный дар.